[851]. Молотов ни о чем таком не вспоминал. И если инсульт был, то, очевидно, из разряда микроинсультов. Во всяком случае, он не мешал Сталину проводить встречи и впервые за девять лет отбыть в Сочи и давать оттуда руководящие указания. За главного в Москве оставался Молотов, претензии к которому появились сразу же. 13 октября Сталин шлет четверке гневное послание: «Как выяснилось, руководящие люди США и Англии гораздо лучше знакомы с делами конференции трех держав или мининделов, чем мы, советские руководители. Они знакомы в точности не только с высказываниями своих представителей на конференции, но и высказываниями советских делегатов… Принять за правило, чтобы Сталин, Молотов, Микоян и другие руководящие товарищи, обязанные в силу занимаемых должностей встречаться с представителями иностранных держав, рассылали Сталину, Молотову, Берии, Микояну, Маленкову запись всех речей или подробное изложение всех речей»[852].
Дальше — хуже. Исчезновение Сталина из Москвы вызвало в мировой прессе и в дипломатических кругах массу слухов и спекуляций. Зарубежные газеты пестрели заголовками о его тяжелой болезни, состоявшейся или скорой отставке, а одна турецкая газета даже поспешила сообщить о смерти вождя. Обсуждался вопрос о преемнике, и, вероятнее всего, с подачи Берии (это ему прямо инкриминировали на июльском пленуме 1953 года) в журналистский пул была вброшена версия о развернувшейся битве за власть в Кремле, сильнейшими фигурами в которой объявлялись Молотов и Жуков (они же были наиболее сильными конкурентами Берии). Британская «Daily Express» уверяла, что Сталин готовится передать дела Молотову и стать «почетным старейшиной». «Chicago Tribune» повествовала о том, что «честолюбивые планы маршала Жукова стать диктатором имеют за собой поддержку армии, в то время как за Молотовым стоит коммунистическая партия». Такие публикации любовно подбирались ведомством Берии и направлялись Сталину.
Конфликт между Молотовым и Жуковым в те дни действительно был. Но касался он совсем других материй. 20 октября начальник тыла генерал Хрулев направил Молотову секретное послание: «В ноябре с/г заседание Союзного Контрольного Совета в Германии будет проходить под председательством Маршала Советского Союза тов. Жукова. По установившемуся порядку, обслуживание питанием участников заседаний производит председательствующий». Для этого было запрошено колбасы в ассортименте и копченостей — 4 тонны, икры — 3 тонны, рыбных деликатесов — 8 тонн, шпрот, сардин и других консервов — 12 тысяч банок, кондитерских изделий в ассортименте — 3 тонны, водки — 10 тысяч литров, вин и коньяков — 70 тысяч литров, папирос высшего сорта — 700 тысяч штук. На записке Молотов наложил резолюцию: «Тг. Булганину, Хрулеву. Нельзя “угощенье” превращать в пиршество несусветных размеров. Если раз в сто и больше сократить некоторые продукты (икра, вина и др.), вычеркнуть все роскошества (ананасы, варенье и т. п.), тогда я не возражаю»[853]. Как видим, к смещению Сталина это отношения не имело.
Мировые лидеры тоже интересовались судьбой советского лидера. 15 октября Гарриман напросился на встречу с Молотовым и заявил, что получил срочное послание от Трумэна для Сталина с поручением вручить лично[854]. Сталин приезд посла в Сочи одобрил. Послание Трумэна касалось трех основных вопросов: механизма заключения мирных договоров с союзниками Германии, сотрудничества по Японии, правительств Румынии и Болгарии. По возвращении в Москву 29 октября посол посетил Молотова, чтобы обсудить создание Дальневосточной комиссии (включая политические вопросы и работу Контрольного совета) для претворения в жизнь условий капитуляции и оккупации Японии. Молотов признал американский проект в целом приемлемым, согласившись с американским предложением по процедуре голосования в Дальневосточной комиссии — большинством голосов[855].
Подтверждение Гарримана о том, что Сталин находится в добром здравии, сбило волну слухов в мире. Но не раздражение, которое копилось у Сталина в отношении своего заместителя. Прочтя запись беседы Молотова и Гарримана, Сталин подчеркнул: «Манера Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство, — никуда не годится»[856]. Сталин сам составил ответную ноту американцам, в которой выдвигалось требование принципа единогласия. Политбюро в порядке встречной инициативы приняло решение, в котором признавало «неправильной манеру Молотова отделять себя от правительства и изображать себя либеральнее и уступчивее, чем правительство», к чему сам он сделал приписку: «Постараюсь впредь не допускать подобных ошибок»[857]. 5 ноября Молотов вручил Гарриману сталинские предложения, но они будут Вашингтоном отвергнуты, поскольку «представляют собой отрицание принципа главной ответственности Соединенных Штатов в Японии».
В речи по поводу 28-й годовщины Октябрьской революции Молотов, отдав должное героизму и жертвам советского народа, много внимания уделил международным делам:
— У нас нет более важной задачи, чем задача закрепить нашу победу, которой мы добились в непреклонной борьбе и которая открыла путь к новому великому подъему нашей страны и к дальнейшему повышению жизненного уровня нашего народа. Мы не можем забыть обо всем этом и должны требовать от стран, развязавших войну, хотя бы частичного возмещения причиненного ущерба. Однако среди нас нет сторонников политики мести в отношении побежденных народов. Не обиды за прошлое должны руководить нами, а интересы охраны мира и безопасности народов в послевоенный период[858].
Так совпало, что 8 ноября в палате общин выступал Черчилль, который выразил «чувство глубокой благодарности, которой мы обязаны благородному русскому народу» и «величайшее восхищение» по отношению к Сталину. На следующий день сообщение ТАСС с изложением основных положений речи напечатала «Правда»[859]. Сталин из Сочи шлет гневную шифровку: «Считаю ошибкой опубликование речи Черчилля с восхвалением России и Сталина… У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами»[860]. Молотов был единственным в «четверке», кто встречался со всеми названными западными лидерами и контролировал содержание публикаций по внешнеполитической проблематике.
Молотов думал легко отделаться, ответив Сталину на следующий день: «Опубликование сокращенной речи Черчилля было разрешено мною. Считаю это ошибкой, потому что даже в напечатанном у нас виде получилось, что восхваление России и Сталина Черчиллем служит для него маскировкой враждебных Советскому Союзу целей. Во всяком случае, ее нельзя было публиковать без твоего согласия»[861]. После этого гнев Сталина на какое-то время смягчился, чему, полагаю, способствовали некоторые внешнеполитические успехи в Восточной Европе. В Югославии после разрыва союза Шубашича и Тито состоялись выборы, которые принесли 96 процентов голосов кандидатам Народного фронта. Они заняли все места в Учредительной скупщине, а 80 процентов мандатов достались коммунистам. Выборы в болгарский парламент 18 ноября тоже принесли полную победу — более 80 процентов голосов — Отечественному фронту, в который под руководством коммунистов входили также Земледельческий народный союз и Социал-демократическая партия.
Но 1 декабря британская «Daily Herald» со ссылкой на «советские источники в Москве» поместила статью о возвращении Молотова на должность главы правительства. «На сегодняшний день, — писал корреспондент, — политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова, при наличии, конечно, общих директив со стороны Политбюро»[862]. Возмущению Сталина не было предела, причем возмущался он не столько английскими журналистами, сколько Молотовым. Сталин позвонил ему и устроил разнос: «Я предупредил Молотова по телефону, что отдел печати НКИД допустил ошибку, пропустив корреспонденции газеты “Дейли Геральд” из Москвы, где излагаются всякие небылицы и клеветнические измышления насчет нашего правительства, насчет взаимоотношений членов правительства и насчет Сталина. Молотов мне ответил, что он считал, что следует относиться к иностранным корреспондентам более либерально и можно было бы пропускать корреспонденции без особых строгостей. Я ответил, что это вредно для нашего государства. Молотов сказал, что он немедленно даст распоряжение восстановить строгую цензуру»[863].
Но 3 декабря Сталин прочел сообщение агентства Рейтер о состоянии цензуры в СССР, в котором Молотова называли инициатором новой готовности поднять «железный занавес». На приеме 7 ноября он якобы заявил американскому корреспонденту: «Я знаю, что вы, корреспонденты, хотите устранить русскую цензуру. Что бы вы сказали, если бы я согласился с этим на условиях взаимности?» Через несколько дней корреспонденты действительно заметили ослабление цензуры. На стол Сталина попала и статья из «The New York Times», где говорилось, что Политбюро отправило Сталина в отпуск сразу после возвращения Молотова из Лондона и обрело самостоятельность в принятии политических решений[864]