[87]. Гендерсон телеграфирует своему правительству в Лондон: «Приняты все меры для того, чтобы Геринг тайно прибыл в среду 23-го»[88]. Если бы не был подписан германо-советский пакт, был бы заключен германо-английский. В 17.00 Молотов передал немецкому послу письмо Сталина, адресованное Гитлеру: «Советское правительство поручило мне сообщить Вам, что оно согласно на приезд в Москву г-на Риббентропа 23 августа»[89].
22 августа в газетах помещено сообщение ТАСС о приезде Риббентропа в Москву для переговоров по вопросу о заключении пакта о ненападении. Оговаривалось, что эти переговоры «не могут никоим образом прервать или замедлить англо-франко-советские переговоры». Мощнейший сигнал Лондону и Парижу, куда уж мощнее! В этот момент в советско-германских отношениях еще ничего не предрешено. Главы правительств или МИДов Англии и Франции могли бы написать или позвонить Сталину или Молотову и дать понять, что заинтересованы в успехе трехсторонних переговоров. Но Чемберлен шлет срочное послание… Гитлеру, предлагая новый Мюнхен, теперь за счет Польши. Даладье также обратился в тот день не к Сталину или Молотову, а тоже к Гитлеру: «Ни один француз никогда не сделал больше меня, чтобы не только укрепить мир между нашими двумя народами, но и искреннее сотрудничество»[90]. И никаких сигналов в Москву. Майский в мемуарах напишет: «Саботаж переговоров о тройственном пакте даже на этой стадии продолжался»[91]. Запоздалое и бессодержательное послание от Бека о том, что «сотрудничество между Польшей и СССР, технические условия которого надлежит установить, не исключено», дошло в Москву через Париж и Лондон, «когда уже сохли чернила подписей под советско-германским пактом»[92].
23 августа, когда самолет Риббентропа только поднялся в воздух, Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу в 4.30 утра 26 августа[93]. Риббентроп, по его собственным ощущениям, летел в неизвестность: «Никто из нас никаких надежных знаний о Советском Союзе и его руководящих лицах не имел. Дипломатические сообщения из Москвы были бесцветны. А Сталин, в особенности, казался нам своего рода мистической личностью». В полдень двумя самолетами FW-20 °Condor Риббентроп и три десятка сопровождающих прибыли в аэропорт на Ходынском поле, над которым рядом с флагом Советского Союза развевался флаг рейха. Он был найден на киностудии, где его активно использовали для съемок антифашистских фильмов. Оркестр, который спешно выучил гимн НСДАП, исполнил «Хорст Бессель» в аэропорту вместе с «Интернационалом». Встречал делегацию Потемкин.
Первые впечатления Риббентропа: «Сначала у меня состоялась в германском посольстве беседа с нашим послом графом Шуленбургом. Туда мне сообщили, что сегодня в 6 часов меня ожидают в Кремле. Кто именно будет вести переговоры — Молотов или сам Сталин, сообщено не было. “Какие странные эти московские нравы!” — подумал я про себя». Риббентропа привезли в Кремль и пригласили в приемную Молотова.
«Когда мы поднялись, один из сотрудников ввел нас в продолговатый кабинет, в конце которого стоя ожидал Сталин, рядом с ним стоял Молотов. Шуленбург даже не смог удержать возглас удивления: хотя он находился в Советском Союзе вот уже несколько лет, со Сталиным он еще не говорил никогда. После краткого официального приветствия мы вчетвером — Сталин, Молотов, граф Шуленбург и я — уселись за стол… Затем заговорил Сталин. Коротко, точно, без лишних слов»[94]. Павлов, переводивший на немецкий, вспоминал: «Переговоры начались с заявления Риббентропа о том, что Гитлер уполномочил его подписать договор о ненападении сроком на 100 лет. На это Сталин заметил, что над русскими и немцами, если они заключат договор на сто лет, будут смеяться как над несерьезными людьми, и предложил десятилетний срок. Риббентроп принял предложение Сталина о сроке. Далее Сталин заметил, что прежде надо договориться по некоторым вопросам, и изложил советские предложения о разграничении сфер интересов СССР и Германии в Восточной Европе, проиллюстрировав их на географической карте… Соответствующую договоренность он предложил оформить путем подписания секретного протокола как приложения к договору о ненападении. По реакции Риббентропа можно было заключить, что советские предложения явились для него полной неожиданностью. Он сказал, что у него нет полномочий на подписание подобного протокола. Сталин тотчас отпарировал это заявление Риббентропа репликой: «Мы ждать не можем». Риббентроп попросил разрешения переговорить по телефону с Гитлером. Его просьба была удовлетворена. Он вошел в приемную, где его соединили с Берлином. Вернувшись в кабинет, Риббентроп сообщил, что Гитлер согласен с подписанием секретного протокола»[95].
Две команды активно работали над документами. Риббентроп передал свою редакцию текста пакта. Преамбула о дружественном характере отношений была вычеркнута рукой генсека: «Сталин возразил, что для советского правительства, на которое национал-социалистическое правительство рейха в течение шести лет “лило ушаты помоев”, невозможно вдруг выступить перед общественностью с заверениями о германо-советской дружбе»[96]. Ночью был подписан советско-германский договор о ненападении (на основе проекта, представленного Молотовым), а также протокол к нему «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе», в котором говорилось: «1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами. 2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана. Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития… 3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях»[97].
Риббентроп вспоминал: «Затем в том же самом помещении (это был служебный кабинет Молотова) был сервирован небольшой ужин на четыре персоны. В самом начале его произошло неожиданное событие: Сталин встал и произнес короткий тост, в котором сказал об Адольфе Гитлере как о человеке, которого он всегда чрезвычайно почитал. В подчеркнуто дружеских словах Сталин выразил надежду, что подписанные сейчас договоры кладут начало новой фазе германо-советских отношений. Молотов тоже встал и тоже высказался подобным образом. Я ответил нашим русским хозяевам в таких же дружеских выражениях». Молотов припомнил и другой тост. «Когда мы принимали Риббентропа, он, конечно, провозглашал тосты за Сталина, за меня — это вообще был мой лучший друг, — щурит глаза в улыбке Молотов. — Сталин неожиданно предложил: “Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина!” — издевательски так сказал и незаметно подмигнул мне»[98].
24 августа в газетах был помещен текст заключенного между СССР и Германией пакта о ненападении. Аутентичность оригинала секретного протокола ставится под сомнение многими исследователями, что приводит некоторых из них даже к выводам о его отсутствии как такового[99]. Молотов тоже сам всегда отрицал существование секретного протокола. Но, по-моему, это не значит, что его не было. На то он и секретный, а Молотов секретами не привык разбрасываться. Но была и другая причина. Ничего особо секретного в нем не было. Его содержание стало известно, например, Чарлзу Болену в тот же день от приятеля из немецкого посольства[100]. А через месяц карта разграничения советских и германских интересов будет опубликована в газете «Правда» как приложение к договору о дружбе и границе. Все секретные договоренности были продублированы несекретными и напечатанными тогда же в прессе документами.
Итак, почему советские руководители пошли на сделку с Берлином? Для Москвы вопрос заключается в том, можно ли было остановить войну с помощью договоренностей с западными демократиями о совместных гарантиях безопасности Польши. А если нет, то кто мог знать, где остановятся германские войска после нападения на поляков? В Варшаве? В Минске? В Москве? Во Владивостоке? Естественно, Москва предпочла бы альянс с западными демократиями — те хоть не собирались поголовно уничтожать советский народ. Однако СССР не рассматривался в Париже, Лондоне и Варшаве как государство, с которым «приличные» страны могут вступать в союзнические отношения. Отсюда контакты Запада с СССР на уровне второстепенных лиц и одновременные переговоры на более высоком уровне с Германией, таившие в себе опасность западного «крестового похода» против СССР. Причем в условиях уже шедшей войны с Японией.
Пакт позволил выиграть время. Владимир Путин замечал: «Советский Союз подписал договор о ненападении с Германией. Говорят: ах, как плохо. А что же здесь плохого, если Советский Союз не хотел воевать? Чего же здесь плохого-то? Это первое. А второе: даже зная о неизбежности войны, полагая, что она может состояться, Советскому Союзу, кровь из носа, нужно было время для того, чтобы модернизировать свою армию»