Париж переезжал в Нью-Йорк, где проходили Генассамблея ООН и очередная сессия СМИД. Новиков и Громыко встречали советскую делегацию в Нью-Йорке 21 октября. «На причале делегацию приветствовал специальный комитет нью-йоркской мэрии во главе с Гровером Уэлленом. Вокруг суетилась толпа газетных корреспондентов, через которых В. М. Молотов передал от имени Советского правительства и народов Советского Союза приветствие правительству и народу США… Причал был оцеплен моторизованной и пешей полицией, чтобы сдержать напор громадной толпы, встречавшей советскую делегацию. Никогда еще прибытие “Куин Элизабет” не вызывало такого наплыва встречающих, как на этот раз. Мы медленно продвигались в узком коридоре среди толпы, который был оставлен для нас усилиями полиции. Наконец, нам удалось сесть в машины и покинуть набережную»[946].
СМИД заседал в отеле «Уолдорф-Астория», который был и центром протокольных мероприятий. Основная работа ассамблеи ООН происходила в зданиях довоенной международной выставки в парке Флашинг-Мэдоу, а комитетов — в корпусах завода фирмы «Сперрижироскоп» в Лейк-Саксессе. Молотов, которому был снят особняк на Лонг-Айленде, разрывался между заседаниями СМИД, выступлениями на Генассамблее и работой в политическом комитете (где его иногда подменял Вышинский).
Торжественному открытию сессии Генассамблеи ООН, состоявшемуся 23 октября, предшествовала парадная процессия на автомобилях. «От отеля “Уолдорф-Астория”, что на Парк-авеню, по городу двинулась длиннейшая автоколонна из 96 машин, в которых ехали прибывшие на сессию делегации, — фиксировал Новиков. — В голове процессии шла машина с председателем Ассамблеи Поль-Анри Спааком, генеральным секретарем ООН Трюгве Ли, А. А. Громыко и Гровером Уэлленом… Непосредственно за нею следовал открытый “паккард”, на заднем сиденье которого сидели В. М. Молотов, А. Я. Вышинский и я. Очевидно из опасения новой стихийной демонстрации в честь советской делегации организаторы церемонии разработали такой маршрут, при котором процессия была бы по возможности изолирована от широких кругов населения… Промежуточным этапом церемонии был прием в мэрии и краткий митинг на площади перед старинной ратушей. После этого делегации отправились обратно в “Уолдорф-Асторию”, где мэрия Нью-Йорка давала в их честь завтрак».
Из «Уолдорф-Астории» — во весь дух во Флашинг-Мэдоу. На открытии Генассамблеи с речами выступили Спаак и Трумэн. А оттуда вновь с головокружительной быстротой — в тот же отель, где президент США устраивал прием для делегаций[947]. Жене 27 октября Молотов сообщал: «Здесь я устроен хорошо, с большими, можно даже сказать, с исключительными удобствами — большие комнаты для всяких нужд, есть нужные люди и пр. Стоит удивительно приятная погода — летняя теплота, и днем и ночью, много солнца, перед окнами прекрасный парк с красивыми осенними красками листвы деревьев. Сейчас я готовлюсь к большому, ответственному выступлению на Ассамблее — наверное, 29–30 октября. Ты, надеюсь, узнаешь о нем еще до получения этого письма. Приходится много обдумывать, перерабатывать, перестраивать речь, которой я придаю большое значение. Вот пока и все. И снова хочу сказать, повторить и как-то по-настоящему объяснить тебе, как я люблю тебя…»[948]
Свое выступление на пленарном заседании Генеральной Ассамблеи 29 октября Молотов начал с критики в адрес СБ ООН, у которого для фашистского режима Франко «не нашлось ничего, кроме общих деклараций», но зато нашлось немало претензий к пребыванию советских войск в Иране. Затем Молотов сделал два заявления, наделавших много шума тогда и вошедших в учебники впоследствии. Первое касалось выдвижения им тезиса о борьбе двух курсов в международной политике, за которым скрывались контуры концепции двух мировых лагерей.
— Имеется обострение противоречий между двумя основными политическими установками, из которых одна заключается в защите признанных всеми нами принципов международного сотрудничества больших и малых государств, а другая — в стремлении некоторых влиятельных группировок развязать себе руки для безудержной борьбы за мировое господство.
Второе громкое заявление было посвящено ядерной бомбе.
— Даже в атомном деле нельзя рассчитывать на монопольное положение какой-либо одной страны. Науку и ее носителей — ученых не запрешь в ящик и не посадишь под замок… Наконец, нельзя забывать, что на атомные бомбы одной стороны могут найтись атомные бомбы и еще кое-что у другой стороны, и тогда окончательный крах всех сегодняшних расчетов некоторых самодовольных, но недалеких людей станет еще более очевидным.
Под «кое-чем» министр имел в виду ракетное оружие. Позже Сталин об этом пассаже Молотова, сильно всполошившем американскую и мировую общественность, скажет ему:
— Ну ты даешь!
Но в целом одобрил. Как и согласованный в Москве план борьбы за разоружение.
— Мы, советские люди, не связываем своих расчетов на будущее с использованием атомной бомбы, — заверил Молотов. — Честь и совесть свободолюбивых народов требует, чтобы атомная бомба была поставлена вне закона[949].
После этого, раскритиковав план Баруха о международном (читай — американском) контроле за ядерными проектами в мире, призвал к всеобщему сокращению вооружений, а в качестве первоочередной задачи назвал «запрещение производства и использования атомной энергии в военных целях».
Более полутора месяцев в Нью-Йорке… Хотя и не столь часто, как в Париже, званые завтраки и коктейли, вечерние обеды и широкие приемы. В выходные позволял себе расслабиться, но не сильно. «В хорошую погоду он любил беседовать в саду, ссылаясь при этом не на гигиенические соображения, а на отдаленность от подслушивающих устройств ФБР, наличие которых в стенах особняка можно было подозревать», — припоминал Новиков. Молотов изъявил желание посетить Гайд-парк, фамильное имение Рузвельтов. «Мы привезли с собой цветы и в почтительном молчании возложили их к подножию монумента, воздвигнутого вблизи могилы — посреди лужайки, обрамленной живой изгородью из кустарника. Монументом служила массивная полированная плита из белого мрамора без каких-либо декоративных ухищрений. Она покоилась на белом же мраморном постаменте, едва приподнятом над землей. Во время этой непритязательной церемонии нас сопровождала бывшая хозяйка дома. Затем она повела нас в увитый плющом двухэтажный особняк с портиком из четырех колонн. Мы обошли внутренние покои, оставленные в том виде, в каком они были при жизни президента. В расположенной по соседству с особняком пристройке — рабочем кабинете, являвшемся также и библиотекой, — нас ждал личный друг президента Рузвельта Генри Моргентау. По его мнению, главным камнем преткновения на пути к единству и сотрудничеству трех великих держав антигитлеровской коалиции являлась атомная бомба, которую необходимо объявить вне закона»[950].
На следующий день Молотов делился впечатлениями с Бирнсом:
— В Гайд-парке все напоминает Рузвельта. Приятное и очень скромное место.
Речь зашла о СМИД, который еще не приступал к работе из-за Генассамблеи ООН. Молотов обещал сделать работу в Совете министров приоритетом, попросив только не занимать 7 ноября. Он хотел по случаю праздника дать прием в Вашингтоне. А также запросил встречу с Трумэном. Бирнс обещал все устроить и даже прислать за Молотовым президентский самолет, но тот предпочел «посмотреть Соединенные Штаты хотя бы из окна вагона»[951]. 6 ноября Молотов был хозяином на приеме в Генконсульстве в Нью-Йорке. А утром 7 ноября Новиков в компании заместителя госсекретаря Дина Ачесона встречал Молотова на Пенсильванском вокзале Вашингтона. Поселили советского гостя в Блэр-хаусе. Оттуда он направился сначала в Госдепартамент, а затем — в Белый дом для встречи с президентом. Содержательные вопросы не обсуждались. Осведомились о здоровье, похвалили друг друга за гостеприимство.
— В Потсдаме американцы, англичане и русские сообща организовывали работу, — напомнил Молотов. — Там была создана деловая атмосфера, в которой мы, помогая друг другу, достигли хороших результатов.
— Я с этим согласен. Хотел бы просить вас передать генералиссимусу Сталину, что я хотел бы видеть его гостем в США, — подтвердил Трумэн.
— Уверен, что это общее желание[952].
Выйдя от Трумэна, министр лаконично ответил: «Мы с господином президентом очень приятно побеседовали». Около пяти вечера Молотов спустился в парадный холл советского посольства. «Непрерывным потоком сначала приходили, а затем уходили представители правительства, парламентских кругов, дипкорпуса, прессы и общественности… Новым лицом среди завсегдатаев наших приемов был министр торговли Аверелл Гарриман, недавно заменивший уволенного в отставку Генри Уоллеса».
На следующее утро Молотов, Новиков и Павлов, провожаемые Ачесоном и сотрудниками посольства, покинули Вашингтон и в тот же день включились в привычную рутину Генеральной Ассамблеи[953].
В повестке Генеральной Ассамблеи советскую делегацию интересовали в основном два вопроса: создание Совета по опеке, в ведение которого переходил отложенный вопрос об итальянских колониях, и сокращение вооруженных сил и вооружений.
Молотов поначалу занял по вопросу об опеке выжидательную позицию. Как он сообщал Сталину, «мы не претендуем на включение СССР в число “непосредственно заинтересованных государств”» в отношении бывших мандатов Лиги Наций — бывших владений Турции и Германии на Арабском Востоке, Тихом океане и в Африке, которыми по Версальскому договору управляли Англия, Франция и Япония. Сталин в ответ призывал занять «активную позицию заинтересованности», чтобы «в случае необходимости сделать своим партнерам уступки в ответ на встречные уступки»