Шепилов вспоминал это ночное заседание: «Председательское кресло Сталина, которое он занимал почти 30 лет, осталось пустым, на него никто не сел. На первый от кресла Сталина стул сел Г. Маленков, рядом с ним Н. Хрущев, поодаль — В. Молотов; на первый стул слева сел Л. Берия, рядом с ним А. Микоян, дальше с обеих сторон разместились остальные. Меня поразила на этом заседании столь не соответствовавшая моменту развязность и крикливость все тех же Берии и Хрущева. Они были по-веселому возбуждены, то тот, то другой вставляли скабрезные фразы. Восковая бледность покрывала лицо В. Молотова, и только чуть сдвинутые надбровные дуги выдавали его необычайное душевное напряжение. Явно расстроен и подавлен был Г. Маленков. Менее горласт, чем обычно, Л. Каганович. Смешанное чувство скрытой тревоги, подавленности, озабоченности, раздумий царило в комнате»[1232].
Похороны Сталина пришлись на день рождения Молотова — 9 марта. Из Дома союзов гроб с телом Сталина выносили на руках. Впереди шли Маленков и Берия. Было много руководителей братских партий и государств, испытывавших весьма противоречивую гамму чувств. «Само собой возникали потрясающие вопросы: как же это возможно, чтобы столь важные изменения были произведены так неожиданно, за день, причем не в какой-либо обыкновенный день, а в первый траурный день?! — выражал недоумение многих албанский лидер Энвер Ходжа. — Мы и многие другие думали, что Первым Секретарем… будет избран Молотов, ближайший соратник Сталина, самый старый, самый зрелый, наиболее опытный и наиболее известный в Советском Союзе и за его пределами большевик»[1233]. Маленков и Берия произнесли первые речи с трибуны Мавзолея. Третьим был Молотов:
— В эти дни мы все переживаем тяжелое горе — кончину Иосифа Виссарионовича Сталина, утрату великого вождя и вместе с тем близкого, родного, бесконечно дорогого человека. И мы, его старые и близкие друзья, и миллионы-миллионы советских людей, как и трудящиеся во всех странах, во всем мире, прощаются сегодня с товарищем Сталиным, которого мы все так любили и который всегда будет жить в наших сердцах[1234].
Константин Симонов подметил: «Речь Молотова мало разнилась от других, но ее говорил человек, прощавшийся с другим человеком, которого он, несмотря ни на что, любил, и эта любовь вместе с горечью потери прорывалась даже каким-то содроганием в голосе этого твердокаменнейшего человека. Я вспомнил, и не мог не вспомнить, пленум, на котором Сталин с такой жестокостью говорил о Молотове, еще и по этому контрасту не мог не оценить глубины чего-то, продолжавшего существовать для Молотова, не оборванного у него до конца со смертью Сталина, связывавшего этих двоих людей — мертвого и живого»[1235].
Когда спускались с Мавзолея, Маленков, Хрущев и Берия поздравили Молотова с днем рождения и поинтересовались, что бы он хотел получить в подарок.
— Верните Полину…
И ушел.
Зато 11 марта 1953 года стал одним из самых радостных дней в жизни Молотова. Он вновь смог заключить Полину в свои объятия. Это было в кабинете Берии. «Она даже не знала, что Сталин умер, и первым ее вопросом было: “Как Сталин?” — дошли слухи о его болезни»[1236].
— Героиня! — пафосно воскликнул Берия.
Полина не могла стоять на ногах от истощения и пыток. Похудела чуть ли не в два раза. Домой она вернулась в той же беличьей шубке, в которой и ушла, только потертой и залатанной.
Дома она узнала не только о смерти Сталина, но и о больших переменах в семье. О том, что она стала бабушкой: 11 мая 1950 года на свет появилась внучка, которую назвали Ларисой, хотя в семье всегда звали Лорой. О том, что у нее новый зять: Светлана успела развестись и вновь в 1952 году выйти замуж — за своего блестящего преподавателя в МГИМО красавца Алексея Никонова.
А Лора вспоминала: «Она говорила о том времени: “Мне ‘там’ были нужны только три вещи: мыло, чтобы быть чистой, хлеб, чтобы быть сытой, и лук, чтобы не заболеть”». Когда она пришла «оттуда», то сразу свалилась. Наверное, полгода лежала на диване, в столовой и с этого дивана руководила всем домом. У нее после ссылки дрожали руки, но она старалась преодолеть это, вышивала. Могла перетерпеть любую боль. И часто говорила, что жизнь очень сложна. Повторяла: «Я всегда верила, что дед меня спасет, и мы опять будем вместе»[1237].
21 марта КПК постановила: «Отменить решение Партколлегии КПК от 29 декабря 1948 года об исключении т. Жемчужиной П. С. из членов КПСС как неправильное. Восстановить ее членом КПСС»[1238]. Вскоре привезли и партбилет. Сделал это тот же Шкирятов, который готовил против нее обвинительное заключение для Политбюро. Теперь он, естественно, очень сожалел о происшедшем.
Ольга Аросева написала ей письмо по адресу: «Кремль. Жемчужиной П. С.». И вскоре была приглашена в гости. «За обедом я заметила, как много и жадно ест Полина Семеновна, в моей детской памяти — привередливая малоежка. Поймав мой взгляд, она объяснила: “Никак не могу наесться, ворую со стола, кладу себе под подушку, а ночью ем…”»[1239].
Глава пятаяМОЛОТОВ И ХРУЩЕВ. 1953-1957
Хрущев — саврас без узды.
Миротворец
Молотов с нескрываемым удовольствием и умноженной энергией взялся за знакомую работу. Уже на новом месте — в достроенной новенькой мидовской высотке на Смоленской площади. Олег Трояновский был приглашен в его кабинет на 7-м этаже — там будут работать и Громыко, и Шеварднадзе, и Лавров. Молотов «встретил меня весьма приветливо, с улыбкой на лице, что случалось с ним не так-то часто. Видно было, что он находился в хорошем расположении духа. И было с чего… Он был снова на коне, снова на первых ролях в высшем руководстве. И снова после ссылки рядом с ним была его жена Полина Семеновна Жемчужина, к которой он искренне был привязан»[1240].
Над ним уже не висела угроза плахи. И на Молотове лично, как никогда раньше, в полной мере лежала ответственность за внешнюю политику сверхдержавы. Он вновь становился одним из самых влиятельных людей на планете. Тем более что других членов Президиума ЦК в тот момент за пределами нашей страны не различали ни по именам, ни по лицам.
Молотов быстро собирал свою команду и избавлялся от ненужных людей. Трояновский был одним из многочисленных прежних помощников и сотрудников Молотова, потерявший работу в предшествовавшие годы, после которых вновь возвращался на службу. Постепенно Молотов поменял первых заместителей, которых ему назначили. Вышинский был отправлен представителем в ООН, а Малик — послом в Лондон. Напротив, Кузнецов, которого планировали отправить в Китай, остался первым замом в Москве. Другим своим заместителем Молотов сделал Громыко. Появлялись и новые сотрудники. Одному из них предстояло сыграть важную роль в советской истории — Юрию Андропову. «Его ко мне из ЦК направили, учраспред, распределительный отдел, или кто-то из секретарей. Он произвел на меня неплохое впечатление». Первым местом работы Андропова в МИДе было руководство 4-м европейским отделом, который занимался Польшей и Чехословакией. Оттуда спустя короткое время он был отправлен в Венгрию советником-посланником, чтобы через год стать послом[1241].
«Исторические хроники постсталинской разрядки обычно отводят Маленкову героическую роль проповедника духа Женевы, — писал поработавший в архивах многих стран Джеффри Робертс. — Другая популярная фигура — Никита Хрущев, преемник Сталина на посту лидера партии, которому воздается должное как сильному стороннику разрядки… А противником мира изображался, конечно же, Молотов, который, как говорят, продолжал негибкую и неуступчивую политику эры Сталина. На самом деле архитектором разрядки был Молотов»[1242]. У такой точки зрения есть основание. Разворот в советской внешней политике произошел резко, инициатором его выступал МИД во главе с Молотовым, этот курс пользовался поддержкой всего состава Президиума ЦК и был реализован до того, как Хрущев стал интересоваться вопросами внешней политики. Если кто-то из руководителей страны помимо Молотова и пытался в 1953 году повлиять на внешнюю политику, то это был Берия. Но у него это плохо получалось. Авторитет Молотова в этой области был непререкаемым.
Отправной точкой послесталинской внешней политики принято считать «мирное наступление», начатое на похоронах Сталина 9 марта 1953 года. При этом традиционно цитируют слова Маленкова, который заявил о возможности «длительного сосуществования и мирного соревнования двух систем — капиталистической и социалистической»[1243]. Но при этом обходят произнесенные тогда же слова Молотова:
— Наше Советское государство не имеет никаких агрессивных целей и со своей стороны не допускает вмешательства в дела других государств. Наша внешняя политика, которая известна во всем мире как сталинская миролюбивая внешняя политика, является политикой защиты мира между народами, является незыблемой политикой сохранения и упрочения мира, борьбы против подготовки и развязывания новой войны, политика международного сотрудничества и развития деловых связей со всеми странами, которые сами также стремятся к этому[1244].
Изменения коснулись всех без исключения аспектов советской внешней политики. Соцстранам, которых, конечно, не предполагали спускать с короткого поводка, был рекомендован резкий политический маневр, который должен был повторить шедшие в Москве перемены. Ракоши свидетельствовал, что весной 1953 года у него состоялся подробный разговор с советскими руководителями, среди которых был и Молотов, и Хрущев. «Будет всеми средствами наращиваться производство товаров массового потребления, есть намерение резко повысить жизненный уровень трудящихся, снизить в этих целях темпы капиталовложений в тяжелую промышленность… Они рассказали о проведении широкой амнистии. И предложили осуществить то же самое и у нас… Предложили, чтобы генеральный секретарь партии и председатель Совета министров не являлись одним и тем же лицом, поскольку неправильно сосредоточивать слишком большую власть в одних руках… Они сказали, что будут предлагать все это и остальным партиям»