[1276]. Болен утверждал, что конференция остановилась в «дюйме от договоренности по Австрии»[1277].
10 февраля Молотов выложил на стол козырь: проект Общеевропейского договора о коллективной безопасности, цель которого «обеспечение мира и безопасности всех европейских государств независимо от их общественного устройства». Министр выступал и отвечал на вопросы западных делегаций до позднего вечера. Им не нравилось, что предлагавшаяся система безопасности была альтернативой ЕОС, а Соединенным Штатам в ней отводилась роль наблюдателей. Джонсон утверждал, что Молотов совершил ошибку: «И тут последовал взрыв бомбы: США исключаются из пакта о коллективной безопасности… И тут мы все громко расхохотались, и наша реакция застала русских полностью врасплох. Молотов сделал над собой усилие и, наконец, смог улыбнуться, но российский драйв сошел на нет»[1278]. Этот хохот стал классикой историографии холодной войны. Только авторы забывают, что Молотов, во-первых, следовал одобренной ЦК переговорной позиции, а во-вторых, не делал ее догмой.
Первоисточники подтверждают: «Молотов выразил готовность исключить из представленного им проекта договора о европейской безопасности пункт об особом статусе США и даже не исключил участия в нем Канады… Что касается НАТО, то он в принципе не исключил возможности ее параллельного существования наряду с предлагавшейся им системой европейской безопасности. Несовместимость он усматривал лишь между этой системой и проектом ЕОС (тогда еще не провалившимся, а, наоборот, усиленно проталкиваемым)»[1279].
— Североатлантический блок уже существует, а Европейское оборонительное сообщество пока еще на бумаге, — говорил Молотов. — Североатлантический блок создан без восстановления германского милитаризма, а Европейское оборонительное сообщество создается для возрождения германского милитаризма. Вывод простой: что касается отношения к Североатлантическому блоку, то у нас имеются существенные разногласия.
Если будет образовано Европейское оборонительное сообщество, наши разногласия будут возведены в квадрат[1280].
Столь гибкий подход Молотова застал врасплох западных партнеров, и Иден даже готов был рассмотреть шаги навстречу Москве. Однако это не встретило поддержку Даллеса и даже Бидо, со стороны которого прозвучало требование к СССР отвергнуть все прежние официальные заявления о НАТО. Вероятно, французский министр был уязвлен фактом исключения Франции из планировавшихся советско-американских переговоров по атомным делам. Да-да, в ходе частных бесед Молотову удалось добиться согласия Даллеса на начало секретных двусторонних переговоров по ядерной проблематике. Госсекретарь, как расскажет Молотов на пленуме ЦК, выразил мнение, что «на более поздней стадии» к этим переговорам могли бы подключиться Англия и Франция, но «период двусторонних переговоров должен быть настолько длительным, насколько это возможно», против чего Молотов не возражал[1281].
Даллес по итогам берлинской встречи 24 февраля выступил с радио- и телеобращением к нации, в котором назвал намерения Молотова советским планом создания Германии, контролируемой коммунистами, и Европы, контролируемой Советами. Его предложение о системе коллективной безопасности было «настолько нелепым, что, когда он его зачитывал, с западной стороны стола раздался смех, к явному недовольству коммунистической делегации»[1282]. Однако секретный отчет о переговорах, который Даллес тогда же направил в СНБ, был выдержан в совершенно ином тоне. «Советский министр иностранных дел уже не представлялся просто подчиненным, как при жизни Сталина. Казалось, он был свободен в принятии решений при минимальных отчетах в Москву для получения инструкций». В Берлине Молотов был «очень умен и мастерски вел себя на протяжении всей встречи. Он — один из самых проницательных и одаренных дипломатов этого столетия или, воистину, любого столетия»[1283].
Молотов отчитывался по итогам конференции на пленуме ЦК. Он не склонен был переоценивать достижений, заявив, что она привела к укреплению международных позиций СССР и нанесла действенный удар по планам ЕОС. Слова Маленкова о том, что делегация была на высоте, были встречены бурными и продолжительными аплодисментами. А Хрущев, не сказав ни слова, поставил на голосование резолюцию с одобрением деятельности советской делегации в Берлине, которая была единогласно принята.
Из Берлинского совещания Молотов сделал вывод о необходимости выдвижения новых смелых инициатив. Многочисленные проекты МИДа, подвергшиеся строгой молотовской редактуре, имели результатом новую формулу вполне революционного содержания: США могут участвовать в организации европейской коллективной безопасности, но Советский Союз должен иметь право… вступить в НАТО. 26 марта Молотов направил Маленкову и Хрущеву пространную записку с обоснованием позиции СССР: «Скорее всего, организаторы Североатлантического блока отреагируют негативно на этот шаг советского правительства и выдвинут множество различных возражений. В таком случае правительства трех держав снова покажут себя организаторами военного блока против других государств, а это укрепит позиции социалистических сил, ведущих борьбу против формирования Европейского оборонного сообщества… Разумеется, если заявление советского правительства встретит положительное отношение со стороны трех западных держав, это будет означать большой успех Советского Союза, поскольку СССР, присоединяющийся к Североатлантическому пакту на определенных условиях, кардинально изменит характер этого пакта. Вступление СССР в Североатлантический пакт одновременно с заключением Общеевропейского соглашения о системе коллективной безопасности в Европе подорвет планы по созданию Европейского оборонного сообщества и перевооружению Западной Германии»[1284].
31 марта Молотов пригласил послов трех западных держав и зачитал им ноту с проектом договора о коллективной безопасности, в котором могли участвовать и Соединенные Штаты. Отметив, что «Североатлантический договор не может рассматриваться советским правительством как агрессивный», Молотов добавил: «Совершенно очевидно, что Организация Североатлантического договора могла бы при соответствующих условиях утратить свой агрессивный характер, если бы ее участниками стали все великие державы, входившие в антигитлеровскую коалицию. В соответствии с этим, руководствуясь неизменными принципами своей миролюбивой политики, советское правительство выражает готовность рассмотреть совместно с заинтересованными правительствами вопрос об участии СССР в Североатлантическом договоре». В западных столицах повисла пауза.
Советская дипломатия становилась все более глобальной. Значительно расширялась сеть загранучреждений, СССР имел дипотношения с 68 государствами, в 62 из них находились посольства[1285]. За один 1953 год были заключены торговые договоры с тринадцатью странами, среди которых были не только Швеция, Норвегия, Дания и Франция, но также Иран и, куда важнее, обретшая независимость Индия, становившаяся важным партнером Москвы. Молотов активно поддерживал инициативы, которые в итоге приведут к созданию Движения неприсоединения, у истоков которого стояли индийский премьер Джавахарлал Неру и индонезийский президент Сукарно. На Бандунгской конференции в основу решений легла идея совместной борьбы стран Азии, Африки и Латинской Америки против западного империализма и колониализма на основе идеологии «панчасила» — пяти принципов мирного существования. Молотов приветствовал эти решения, отметив, что принципы, «на которых всегда основывал свою внешнюю политику Советский Союз, теперь нашли столь дружественную поддержку во всем мире[1286].
В конце апреля 1954 года началось Женевское совещание по вопросам урегулирования в Индокитае с участием министров иностранных дел СССР, США, Великобритании, Франции и Китая, представителей обеих сторон в Корее, Вьетнаме, Лаосе и Камбодже. «Молотов и Иден поочередно вели заседания и неплохо ладили между собой»[1287], — припоминал Трояновский. Одной из главных задач Молотова было вовлечение в круг великих держав КНР. Но Даллес заявил, что США не намерены признавать Китай, что встреча между ним и Чжоу Эньлаем исключена, даже если их автомобили столкнутся на женевской улице. Иден не мог проявлять инициативу в установлении контактов с Чжоу, этому поспособствовал Молотов, устроив завтрак, на который пригласил обоих. Англо-китайский контакт был установлен, и КНР сделала первый шаг к международному признанию.
Китайский премьер, как и глава МИДа, проявил себя в Женеве блестящим политиком. Трояновский вспоминал его приезд в советскую резиденцию: «После длительной беседы с Молотовым он попросил просмотреть проект его речи при открытии конференции. Советский министр высказал ряд замечаний (отношения между двумя странами в то время были такими, что позволяли это сделать), после чего Чжоу Эньлай еще долго оставался в здании советского представительства, дорабатывая свою речь»[1288]. Молотов оценивал его очень высоко: «Воспитанный, начитанный. Он не теоретик, он практик. Но очень умный… Дипломат, безусловно»[1289].
Вопрос китайско-американских отношений становился предметом неформальных консультаций Молотова и Даллеса. Госсекретарь писал Эйзенхауэру: «Поговорил наедине с Молотовым о китайской ситуации. Я сказал, что мы оказываем влияние на китайских националистов, а они должны оказать сопоставимое влияние на китайских коммунистов. Там нужны решения, как в Германии, Корее или Вьетнаме, где договорились не добиваться воссоединения силовым путем. Молотов сказал, что они хотят мира… Он сказал, что китайские коммунисты не будут встречаться с националистами. Я ответил, что мы не будем встречаться с коммунистами без националистов… Не чувствую, что достиг большого прогресса, но, думаю, Советы могут в