ока Европа сдерживается “духом Женевы”, а Дальний Восток временно стабилизирован»[1398].
Не Молотов инициировал поставки вооружений на Ближний Восток. Хрущев поведает Насеру, что Молотов называл его новый политический курс «авантюризмом». На что Хрущев ответил министру: «Лучшая оборона — нападение. Я сказал, что нам необходима новая, активная дипломатия, поскольку невозможность ядерной войны означает, что борьба между нами и капиталистами будет теперь вестись другими средствами. Я не авантюрист… Но мы должны поддержать новые освободительные движения»[1399].
Из Нью-Йорка Молотов ненадолго вернулся в Москву, а затем опять в Женеву — на совещание министров иностранных дел четырех держав. Перед ним стояла непростая задача, которую формулировал Джеффри Робертс: «Как поддерживать переговоры с Западом о европейской коллективной безопасности и одновременно отвечать на давление со стороны хрущевского лагеря о поддержке дальнейшей интеграции ГДР в социалистический блок. МИД решил эту задачу, придумав свежий политический ход: он предложил Восточной и Западной Германии образовать германскую конфедерацию, нацеленную на реализацию сближения двух стран и подготовку почвы для будущего объединения». О форме конфедерации две страны договорятся сами. Президиум ЦК отверг это предложение, заменив этот раздел в инструкциях на формулу «консолидации общественной системы, которая складывается в ГДР, а также укрепление внешнеполитических позиций ГДР как суверенного государства». Мидовские инициативы, связанные с взаимным роспуском НАТО и ОВД, соглашениями о контроле над вооружениями и сокращении ядерных арсеналов, которые пользовались поддержкой большинства европейского общественного мнения, Президиум не поддержал[1400].
«Молотов, выйдя из самолета, выглядел, как всегда, наиболее значимым делегатом в Женеве и, конечно, самым уважаемым, — замечал Бромадж. — Он по-прежнему неутомимый тактик, по-прежнему на защите своих принципов, по-прежнему увещеватель и судья»[1401]. Конференция началась 26 октября 1955 года с представления тремя западными странами собственного плана воссоединения Германии и европейской безопасности. На следующий день Молотов, следуя инструкциям, этот план отверг. 29 октября он уже сам председательствовал и предложил пригласить на конференцию лидеров Восточной и Западной Германий — Гротеволя и Аденауэра, чтобы дать им возможность договориться. Западные партнеры отказались, они не признавали ГДР.
31-го Молотов начал подробно излагать советский план европейской безопасности. В ответ он услышал от Даллеса: «Изучив в двух параллельных колонках предложения, представленные западными странами, и сравнив их с предложениями, которые выдвинул Молотов, я обнаружил значительное сходство в наших мыслях… На мой взгляд, мы достигли точки, когда в результате размышлений обеих сторон у нас есть возможность найти выполнимую концепцию безопасности в Европе»[1402]. Оставался несогласованным только один вопрос: общегерманские выборы.
Это была точка наибольшего сближения позиций Советского Союза и западных держав, начиная с Ялты. Упустить шанс на подписание мирного договора с Германией и создание системы европейской безопасности Молотов не мог. Но столь возможный компромисс выходил за пределы инструкций. Министр попросил сделать паузу в конференции и срочно вылетел в Москву.
Президиум ЦК собрался 6 ноября. Молотов предложил формулу: воссоединение Германии на основе общегерманских свободных выборов, вывод с ее территории в трехмесячный срок всех иностранных войск, за исключением строго ограниченных контингентов четырех держав, создание Общегерманского совета, который содействовал бы практическому решению задач воссоединения Германии. От Запада ожидались отмена Парижских соглашений, обязательства Германии не участвовать в каких-либо коалициях и военных союзах и ее демилитаризация под контролем четырех держав[1403]. Этот размен мог устроить и Запад, и СССР. Слово взял Хрущев (как в неправленом протоколе):
— Ход совещания нормален. Делегация все сделала. Что предлагается — не стоит идти на это. Много подводных камней. Немцев дезориентируем, если уйдем ни с чем; ничего, годик еще поживем.
Один за другим члены партийного ареопага брали слово и отвергали предложение Молотова. Не поддержал никто. Молотов не оставил попыток настоять на своем, и разговор продолжился на следующий день — после парада. Хрущев непреклонен:
— Хотят с позиции силы теперь говорить о выборах. Вопрос о европейской безопасности — общий вопрос, он может быть решен и при двух Германиях. Мы хотим сохранить созданный в ГДР строй[1404].
Молотов ни с чем улетел в Женеву. Макмиллан заметил, что, «вернувшись после поездки в Москву, он начал фонтанировать бескомпромиссной и яростной критикой. Это было жестоким ударом по нашим надеждам»[1405]. Даллес был разочарован: «Происшедшее существенно поколебало то доверие, которое родилось на саммите в Женеве»[1406]. Но Молотов не оставлял надежд на сближение если не на германском, то хотя бы на других направлениях. 13 ноября в конфиденциальном разговоре с Даллесом он предложил заключить советско-американский договор о дружбе и сотрудничестве. Но в планы Эйзенхауэра ничего подобного не входило.
Робертс приходил к однозначному выводу: «Главным действующим лицом с советской стороны, продвигавшим идеи разрядки, коллективной безопасности и компромиссного решения германского вопроса, был Молотов, который был весьма далек от того образа консервативного сторонника жесткой линии… Молотов и возглавляемый им МИД выступали инициаторами, инноваторами и проводниками этой политики. Хрущев, напротив, предпочитал внешнюю политику, в которой акцент делался на идеологическую воинственность и политическую борьбу, а не на дипломатические переговоры. Главным приоритетом Хрущева было укрепление социалистического лагеря, что означало предпочтение коммунистического контроля над Восточной Германией политике коллективной безопасности»[1407]. Шанс на объединение Германии в обмен на договор о европейской безопасности, что могло завершить холодную войну, был упущен.
Перед XX съездом встал вопрос о том, кому выступать с отчетным докладом. «Все, в том числе Молотов (а он как старейший среди нас имел больше всего оснований претендовать на роль докладчика), единогласно высказались за то, чтобы доклад сделал я»[1408], — вспоминал Хрущев. Он направил членам Президиума записку с изложением его основных тезисов, которая рассматривалась 5 ноября 1955 года. В ней говорилось: «Смерть вырвала из наших рядов великого продолжателя дела Ленина И. В. Сталина, под руководством которого партия на протяжении трех десятилетий осуществляла ленинские заветы»[1409]. 30 января 1956 года проект отчетного доклада обсуждался на Президиуме. Наиболее серьезными теоретическими новациями стал отказ от трех ленинских положений: о невозможности прийти к социализму парламентским путем, о необходимости борьбы с мировым империализмом, о диктатуре пролетариата. Для работавших с Лениным это было святотатством, что и зафиксировал протокол заседания.
— Социалисты в Англии, Норвегии, Швеции у власти, но это не путь к социализму, — возмущался Молотов.
— Более четкие формулировки требуются, от ленинских по ложений не отходить, — настаивал Ворошилов.
Остальные, которые в идейных баталиях первой трети XX века не участвовали, а с Хрущевым не спорили в принципе, доклад хвалили как творческое развитие ленинизма.
— Легче всего повторять старое. Это начетничество и духовное убожество, — клеймил большевиков ленинской закалки Кириченко[1410].
Вопрос об отношении к Сталину встал на Президиуме ЦК только 1 февраля, когда Хрущев заговорил о вине Сталина за репрессии в отношении ряда руководителей партии.
— Но Сталина как великого руководителя надо признать, — заявил Молотов.
— Многое пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе, — поддержал его Каганович.
— Не согласен с товарищем Молотовым, не согласен, что великий продолжатель, — возражал Булганин.
— Мерзости много, правильно говорите, товарищ Хрущев, не можем пройти, но надо продумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка.
С этим мнением Ворошилова Молотов солидаризировался и добавил:
— Правду восстановить. Правда и то, что под руководством Сталина победил социализм. И неправильности надо соразмерить, и позорные дела — тоже факт.
Хрущев подвел итог обсуждению:
— Сталин — преданный делу социализма, но все варварскими способами. Он партию уничтожил. Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинял. На съезде не говорить о терроре. Надо наметить линию — отвести Сталину свое место. Усилить обстрел культа личности[1411].
9 февраля в повестку дня Президиума ЦК было поставлено сообщение комиссии Поспелова. В нем впервые прозвучали страшные цифры: в 1935–1940 годы «было арестовано по обвинению в антисоветской деятельности 1 920 635 человек, из них расстреляно 688 503 человека»[1412]. Хрущев заговорил о возможности обсуждения вопроса о культе личности на съезде. Молотов не был против разоблачения эксцессов культа личности. Но как наиболее опытный политик он лучше других понимал все возможные последствия неосторожных шагов в столь взрывоопасной области: