рестижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов.
Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.
Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, копии ему не передавать».
После такой телеграммы вполне мог последовать арест. Все участники драмы это понимали. Маленков, Берия и Микоян уже предвкушали, что четверка превратится в тройку, а главный из потенциальных наследников разделит судьбу Зиновьева и Бухарина. 7 декабря тройка телеграфировала Сталину:
«Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился.
Мы, со своей стороны, сказали Молотову об его ошибках:
1. Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда он на Совете министров (иностранных дел. — Б. С.) сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров (с участием Франции и Китая. — Б. С.). Когда же ЦК ВКП(б) обязал Молотова исправить эту ошибку, то он, сославшись без всякой нужды на указания правительства, повел себя так, что в глазах иностранцев получилось, что Молотов за уступчивую политику, а советское правительство и Сталин неуступчивы (такая самовольная попытка Вячеслава Михайловича предстать в глазах западных партнеров добрым следователем, передав Сталину роль следователя злого, Иосифу Виссарионовичу ох как не понравилась! — Б. С.).
2. Мы привели Молотову другой пример, когда он противопоставил себя советскому правительству, высказав Гар-риману свою личную уступчивую и невыгодную для нас позицию по вопросу голосования в Дальневосточной комиссии...
3. Мы сказали Молотову, что понадобилось вмешательство Сталина, чтобы он, Молотов, обратил внимание и реагировал на гнусные измышления, распускаемые о советском
правительстве Рейтером, со ссылкой на парижское агентство и его московского корреспондента, и что даже после этого указания Молотов прошел мимо клеветнических телеграмм московских корреспондентов. “Дейли геральд” и “Нью-Йорк тайме”. Понадобилось снова вмешательство Сталина, хотя Молотов мог и должен был сам своевременно реагировать.
4. Мы указали Молотову, что он неправильно поступил, дав 7-го ноября на банкете согласие на прием сыну Черчилля, который в это время находился в Москве, как корреспондент газеты, и хотел получить интервью у Молотова. Прием сына Черчилля не состоялся, так как мы высказались против.
5. Наконец, мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, идут в одном плане политики уступок англо-американцам и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, Молотовым, можно сработаться.
Молотов заявил нам, что он допустил много ошибок, что он читал раньше Сталина гнусные измышления о советском правительстве, обязан был реагировать на них, но не сделал этого, что свои лондонские ошибки он осознал только в Москве.
Что же касается Вашего упрека в отношении нас троих, считаем необходимым сказать, что мы в своем вчерашнем ответе исходили из Вашего поручения в шифровке от 5 декабря выяснить, кто именно допустил ошибку по конкретному факту с пропуском телеграмм московского корреспондента “Нью-Йорк тайме”, а также проверить правильность сообщения Рейтер от 3 декабря. Это нами было сделано и Вам сообщено. Может быть, нами не все было сделано, но не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны».
Вячеслав Михайлович почувствовал, что его вот-вот могут объявить матерым английским шпионом, и бросился каяться по полной программе. Он пустил скупую наркомовскую слезу перед коллегами по коллективному руководству и отправил 7 декабря красноречивую телеграмму Сталину:
«Познакомился с твоей шифровкой на имя Маленкова, Берия, Микояна. Считаю, что мною допущены серьезные
политические ошибки в работе. К чадслу тдких ошибок относится проявление в последнее время фальшивого либеральничанья в отношении московских инкоров. Сводки телеграмм инкоров, а также ТАСС я читаю и, конечно, обязан был понять недопустимость телеграмм, вроде телеграммы корреспондента “Дейли геральд” и др., но до твоего звонка об этом не принял мер, так как поддался настроению, что это не опасно для государства. Вижу, что это моя грубая, оппортунистическая ошибка, нанесшая вред государству. Признаю также недопустимость того, что я смазал свою вину за пропуск враждебных инкоровских телеграмм, переложив эту вину на второстепенных работников.
Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал. Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое дороже моей жизни».
Вслед за покаянной телеграммой пришло сообщение, что Молотов добился успеха, убедив западных партнеров провести очередную встречу министров иностранных дел в Москве 15 декабря в составе тройки, то есть без участия не только Китая, но и Франции, для обсуждения вопросов, имевших актуальное значение для США, Великобритании и СССР. Сталин сразу смягчился. Его успокоило также то, что Молотов прослезился, а в покаянной телеграмме прямо дал понять,, что его жизнь — в руках вождя, и не пытался оправдаться. Значит, нет у него в душе стержня, сломался соратник и никогда впредь не рискнет выступить против вождя, чтобы приблизить свое вступление в наследство. А вот тройка Маленков, Берия, Микоян, напротив, Сталина разочаровала. Они готовы огульно охаять чуть ли не все внешнеполитические достижения СССР, забывая, что к ним причастен не только глава НКИД, но, в первую очередь, сам Иосиф Виссарионович. И отказывались признавать свои ошибки.
8 декабря Сталин ответил тройке короткой раздраженной шифрограммой:
«Вашу шифровку от 7-го декабря получил. Шифровка производит неприятное впечатление ввиду наличия в ней ряда явно фальшивых положений. Кроме того, я не согласен с Вашей трактовкой вопроса по существу. Подробности потом в Москве».
Но генсек не стал дожидаться возвращения в столицу и в ночь на 9 декабря отправил длинную шифрограмму, первоначально озаглавленную «Для четверки». Но затем заголовок был исправлен на «Молотову для четверки». Доверие к Вячеславу Михайловичу как будто было частично восстановлено. Великое дело — вовремя поплакать...
Впрочем, вряд ли слезы Вячеслава Михайловича в чем-либо разубедили Сталина. Он-то знал, что Молотов — превосходный артист, не хуже своего племянника Бориса Чиркова, и, если надо, великолепно сыграет и слезы, и истерику. Ведь упомянутый выше нервный припадок перед финской делегацией Вячеслав Михайлович устроил явно с ведома Сталина, если не по его прямому поручению.
Не то чтобы Сталин утратил доверие к Молотову. Просто тогда, осенью победного 45-го, Иосиф Виссарионович решил, что в долгосрочной перспективе Молотов ему уже не нужен. Как преемник он явно не годился: не сумеет вести дела с Западом так, как надо, да и внутри страны может наломать дров. Но в народе он по-прежнему имеет авторитет (об этом позаботился в свое время сам Сталин), а значит, будет только мешать после его, Сталина, смерти законному сталинскому наследнику. Остается лишь правильно выбрать время, когда можно будет поставить к стенке «нашего Вячеслава». Просто так расстрелять его втихую, как какого-нибудь Рудзутака или Чубаря, не годится. Как-никак, Моло1юв в партии и народе считается вождем №2 после Сталина, и для его расстрела необходим полноценный судебный процесс, с заговором, соучастниками и очередной кампанией против врагов народа.
Правда, суд придется делать закрытым. Опыт процессов 30-х годов научил уцелевших деятелей партийной верхушки, что даже полное признание своей мнимой вины все равно не позволяет сохранить жизнь. Ведь даже те, кто, подобно Раде-ку, отделался тюрьмой, все равно были вскоре уничтожены. Слишком мало было шансов на то, что удастся убедить
«друга Вячеслава» ради партии, ради торжества дела социализма и коммунизма добровольно и с радостью положить голову на плаху. К тому же и знает Молотов слишком много, и на открытом процессе язык у него может весьма некстати развязаться. То ли дело закрытый процесс, где внимать подсудимым будут только проверенные члены Военной коллегии Верховного суда да конвоиры, которые чего только не наслушались! А потом нужно опубликовать приговор в газетах, чтобы трудящиеся знали, какого змия в течение добрых трех десятков лет пригрел у себя на груди Иосиф Виссарионович! Но спешить с этим не стоит. Процесс и кампания должны быть хорошо подготовлены и проведены в самый политически подходящий момент, когда уже твердо определится сталинский преемник.
Кстати сказать, в беседе с американским журналистом .Станнесом, состоявшейся 9 апреля 1947 года и опубликованной в «Правде» 8 мая, Сталин притворно посетовал:
«В СССР трудно будет обойтись без цензуры (сообщений иностранных корреспондентов. — Б. С). Молотов несколько раз пробовал это сделать, но ничего не получилось. Всякий раз, когда советское правительство отменяло цензуру, ему приходилось в этом раскаиваться и снова ее вводить. Осенью позапрошлого года цензура в СССР была отменена. Он, И. В. Сталин, был в отпуске, и корреспонденты начали писать о том, что Молотов заставил Сталина уйти в отпуск, а потом они стали писать, что он, И. В. Сталин, вернется и выгонит Молотова. Таким образом, эти корреспонденты изображали советское правительство в виде своего рода зверинца. Конечно, советские люди были возмущены и снова должны были ввести цензуру».