Но постепенно, очень медленно, проявляя бездну характера, шаг за шагом, Фая Тому побеждала. Ненадолго. Каждый раз Тома снова отматывала свою вольную жизнь обратно, и все начиналось сначала.
У войны этой было одно-единственное ценное качество: на ней не соскучишься. Так они дожили до весны.
Котенок тем временем вырос, все в нем криво-косо, но срослось, и он стал нормальным с виду тбилисским котом — маленькая головка, зеленые виноградины глаз, шерстка черная на солнце блестит. Однажды пришла в гости тетя Тоня, принесла Тамаре говяжьих сахарных костей с мяском, девчонкам пирожки с курагой… И заглянула — на всякий случай — Ваське под хвост. Посмотрела и сообщила Фаине:
— Котенок твой не Василий, а Василиса.
И добавила, тоже на всякий случай:
— Фаина, знай: я котят топить не буду!
Даже чаю пить не стала — так расстроилась. И еще добавила:
— А уж щенков и никогда не топила. Учтите!
И ушла домой.
Пока что Томка бегала налегке. Как-то она ухитрялась в пору собачьих свадеб прямых контактов избегать. В случае чего садилась на попу, а ухажерам улыбалась приветливо, во всю морду.
Но однажды Тамара привела домой законного жениха, претендента на жилплощадь.
Она пропадала дня три, погода была жуткая, Фаина, как всегда, ее ждала, выходить даже боялась, вдруг эта подлая тварь как раз припожалует. Действительно, когда Фаина все-таки пошла в магазин, то на обратном пути увидала, что возле подъезда крутится Томка. Но не одна, а с огромным кобелем, беспородным до полного безобразия. Грязнее Томы, да еще с репьями в патлах. Дверь в подъезд, как обычно, была настежь, и Тома, крутясь вокруг ухажера, все пыталась заманить его в эту дверь. А он явно тормозил. Возможно, вообще не был готов к законному браку. Фаина подошла и, к ужасу своему, увидела, что ухажер пришел «не с пустыми руками», из пасти этого волкодава свешивался огромный шмат требухи и кишок. Тома была крайне оживлена и попыталась броситься в элегантном прыжке Фаине на ручки. Это хорошо умеют делать шпицы, но таксы, слава богу, нет. Фаина увернулась. И падение в лужу не испортило Томе настроения. Она крутилась вокруг и заливисто, хвастливо тявкала. Фаина отлично понимала, что собака имеет в виду: «Вот я какая! Вот какой у меня кавалер! Жить будем вместе лучше прежнего, в потрохах купаться!»
Пес не разделял Томиного оптимизма. Он уселся на мокрый хвост, положив перед собой требуху. В сидячем своем положении пес был ростом с местного участкового Артура. От Томы и от Фаины он отворачивался, нервно зевал и вообще хотел провалиться сквозь землю.
Фаина решительно вошла в подъезд и захлопнула за собой дверь. Сзади раздался визг, просто даже нецензурщина какая-то. А Фаина яростно поднималась на четвертый этаж и думала про Томку: «Ну, сучка! Что она о себе возомнила! И что она своему дурню наплела, интересно!..» В квартире, на кухне, все с той же яростью, Фаина расшвыривала по шкафчикам продукты, пока не увидела свое отражение в зеркале: красная, брови к носу… Не веснушчатая русская красавица, а актер театра Кабуки! И такой ее смех взял! Она даже ослабла и села отдохнуть на табуретку.
Васька пришла посмотреть на хозяйку. Посмотрела и ушла. Через некоторое время раздались за дверью повизгивания и тявканье. Фаина вооружилась новым просяным веником, открыла дверь, увидела, как в песне поется, «одну возлюбленную пару», и смеяться перестала. До чего же Томка очеловечилась! До полного хамства! Фаина с огромным чувством дала ей веником по обаятельной морде. Удивительно, но именно шуршащий просяной веник навел на собак священный ужас. Они кубарем покатились вниз, а Фаина неслась следом, огревая наглецов по спинам и вопя, как индеец в югославском фильме. Когда вся компания выкатилась во двор, все соседи, кто оказался дома, открыли окна — посмотреть на эту кутерьму. Веселились и рассказывали тем, кто опоздал к зрелищу, про Томкиного ухажера с требухой. Один из соседей его узнал, кобеля звали Жорка, и был он не совсем бродячий пес из «Африки». Он там, у ворот на мясокомбинат, был вроде сторожа-добровольца, не на пайке, но с теплой конурой. Воров он гонял — самозабвенно. И грузовики кусал за колеса из спортивного интереса… В Фаином дворе Жорка больше никогда не появлялся. И Тома слегка присмирела, на нее нашлась управа — просяной веник.
У Васьки была своя песня. Она все яростней ненавидела мужчин. Всех. Когда Фаина с девочками впервые торжественно вынесли кошку на улицу, она немедленно загнала на деревья случившихся во дворе трех котов. Затем, увидев мальчишку с палкой, Василиса выгнула дугой кривую спину и пошла, подвывая, вокруг парня, намереваясь зайти сзади. Мальчишка удрал без оглядки… Фаина больше Василису «выгуливать» не решалась, вполне хватало и Томы. Васька, кстати, и не рвалась на улицу. Сидела на лоджии, на листья акаций любовалась. А по вечерам вместе с хозяйкой смотрела телевизор. Фаина укладывала девочек спать, выгоняла Томку из старого кресла, та ворчала, но уступала. И вот белая собака в ногах у Фаины похрапывает, а на коленях черная атласная кошка мурлычет и внимательно кино смотрит. «Это же надо!» — думала Фаина, но гладить Ваську не решалась.
Редко, но приходили в дом какие-то мужчины — почтальон Алик или слесарь Петрович. Все они были куряки и выпивохи. Вот тут-то Василиса и выступала во всей красе, так что даже Тома пряталась. Умела Фаинина кошка показать всем представителям вонючего мужичья, где раки зимуют. Она забиралась на приоткрытую дверь или на шкаф и со змеиным шипением кидалась на гостя сверху. Все, кто это единожды испытал, либо не совались вовсе, либо вначале стучали в дверь и просили: «Кошку убери! — И снова переспрашивали: — Убрала? Точно убрала?..»
Появился однажды у Фаины детский участковый врач, милый человек. Спокойный, почти не выпивающий, слегка курящий, холостой (с мамой и папой жил в Сабуртало), по имени Анзор… Всем хорош. И, видимо, понравилась ему Фаина. Ну и что?.. Да ничего! Васька все сделала, чтоб его отвадить. Только по телефону звонил…
Тем временем наступил Новый, 1989 год. Фаина, работающая русской машинисткой на дому, ничего особенно нового, если не считать проделок кошки с собакой, от жизни не ждала. Почти ничего и не случалось. Но однажды в феврале пришла без стука тетя Тоня и сообщила:
— Уезжаю я, Фаина. Помоги вещи собрать. Завтра машина придет.
Изумившись, пошла, конечно, Фая помогать, посуду в коробки укладывать. И узнала от тети Тони, что «и тебе, Фаина, следует из Грузии убираться, пока не поздно»… Новый год вместе с соседкой справляли — ничего она не говорила, никуда не собиралась. И вот оказалось, что квартиру тетя Тоня уже продала. И что на родине в Белоруссии домик прикупила!..
Сложили они все, что нужно, и выпили чачи на прощанье, хорошенько выпили под соленые огурцы, под ржаной русский хлеб с украинским салом, под чахохбили на горячее.
— Уезжать всем пора, Фая, я знаю, — повторяла тетя Тоня. — Ты вдова, я вдова, мы здесь не выживем, если что.
— Что — если что? — спрашивала Фаина.
— Откуда я знаю! — сердилась тетя Тоня. — Как я тебе могу сказать, если я это просто животом чувствую — пора!..
Поздно совсем, когда Фаина пошла домой, тетя Тоня вдруг вспомнила:
— Вот еще что, милая моя, хорошая!.. Отдай ты мне, ради бога, собачку твою, Томочку. Отдай!.. Я ей теплую конурку построю, зимой в хату пускать буду. Не жизнь ей здесь с тобой будет, а тебе с нею. Она от двух пород, ей и волю, и дом подавай. А в деревне это все есть. Еще козу заведу, им друг с другом весело будет, а мне с ними…
Фаину это предложение просто потрясло. Во всех смыслах. И неожиданностью, и твердостью, и аргументированностью. Она, однако, нашла в себе силы спросить довольно гордо:
— Может, вам и кошку отдать, тетя Тоня?
Тетя Тоня не рассердилась и ответила по существу:
— Я и кошку непременно заведу. Но не такую, какие тут, а нашу, деревенскую, полосатую или богатку. Мне бы собачку, Томку твою…
Она заглянула Фаине в глаза, долго смотрела, и снова спросила:
— Отдашь?
Фаина молчала. И еще молчала. И опять молчала. И спросила:
— А девчонки мои что скажут? А Томка — она ведь привыкла только!
— Потому и говорю — отдай. А то ведь хуже ты перед всеми провинишься. Куда их всех денешь… если что?.. Отдашь?
И Фаина ей поверила. Окончательно.
— Отдам. На память тебе, тетя Тоня, о хорошей нашей тбилисской жизни — отдам.
— В полдень заберу, — сказала соседка строго и поинтересовалась:
— Она, сучка, хоть дома у тебя или где?
Тут они переглянулись, да и принялись смеяться, и смеялись долго. Чтоб остановиться, выпили по последней. И расстались до завтра, до полудня.
Утром Фаина отвела дочек в школу, а Томка продолжала похрапывать в кресле. Но когда Фаина вернулась, собаки нигде не было. Спряталась. Такое бывало, и это была игра. Фаина хлопнула дверцей холодильника, позвенела Томиной миской. Не помогло.
— Тома-Тома-Тома!..
Тихо все. Только Васька пришла, раз холодильником брякнули. Но Фаине было не до Васьки. Она пошла в спальню и с фонариком полезла под кровать. Там, забившись в дальний угол, сидела Тома и косилась на Фаю. Зеленые страх и тоска стояли у нее в зрачках, отражая свет фонарика.
— Чего ревешь, дуреха, к судьбе своей поедешь. Вылезай, вылезай, моя хорошая. Поесть перед дорогой надо.
Тома выползла из-под кровати. И поплелась за Фаей. И съела сардельку. И не повеселела.
В полдень Фаина вывела во двор тихую, на себя не похожую Тому. У подъезда стояла фура с белорусскими номерами. Тетя Тоня командовала солдатами, грузившими ее барахлишко, и разговаривала о чем-то важном с сослуживцем ее покойного мужа, грузным полковником… вот они попрощались, даже обнялись. И тетя Тоня полезла в кабину. Она уселась, будто забыв про Томку. Но вдруг открыла дверь и крикнула весело:
— Тамара Батьковна! Домой пора. Полезай ко мне!
И Тома засуетилась, задергала поводок, а у Фаины защемило, заныло, задергалось сердце, как будто поводок был прямо к нему привязан. Она подняла свою собаку, взобралась на подножку и передала Томку в объятия тети Тони. Собака прижала уши и замерла на теплом животе вкусно пахнущей, но чужой женщины. Однако не могла эта псинка долго унывать! Только шофер повернул ключ зажигания и мотор затарахтел, как она встрепенулась, ушки