945. Человек мог потерять то, что имел; одновременно он мог утратить и свой статус. Благородный муж не инструмент, как говорил Конфуций, а гражданская личность не товар.
Если бы Океания больше торговала, очень вероятно, что ей пришлось бы расширить свою территорию. Возможно, отчасти поэтому Харрингтон вторит Макиавелли, настаивая, что вооруженная народная республика должна «стремиться к расширению»946. Однако здесь есть существенные различия. Обоих авторов объединяет мысль, что в народной республике следует позволить народу носить оружие и что оно послужит для дела, а не для украшения или церемоний. Но Макиавелли – находясь, как раньше Бруни, под влиянием размышлений о завоевании римлянами свободных городов Этрурии, – представлял себе республику в духе Полибия, как соседствующую с другими республиками и королевствами и неизбежно участвующую в войнах с равными. Судьба Рима, уничтожившего доблесть других народов, а в конце концов и собственную, казалась ему участью каннибала. Однако об Англии Харрингтон писал: «Море диктует законы развитию Венеции, но развитие Океании диктует законы морю»947. Обе страны располагались на островах, отгороженных водой от постоянной угрозы захвата. Их враги не осаждали городские стены. В Венеции было место лишь для купцов, ремесленников и мореплавателей, и в силу небольшого числа свободных граждан она воздерживалась от империи и демократии. Англия же была и островом, и земледельческой территорией, способной воспитать вооруженный народ, представители которого оказывались демократами у себя на родине и завоевателями за рубежом. Более того, отсутствие связей с terra firma подразумевали в случае Океании отсутствие соседних республик, свобода и добродетель которых могла бы пострадать, что давало возможность расширяться, не боясь подвергнуться разложению и коррупции. Однако Харрингтон не поясняет, что эта конструкция значит для реального мира. Верный тому настроению, в порыве которого Марвелл провозгласил, что Кромвель как уполномоченный обществом верховный главнокомандующий «представляет опасность для всех несвободных стран», Харрингтон рисует Английскую республику гегемоном, освобождающим соседние европейские территории от варварского (и, возможно, папского) ига948. Тем не менее существует альтернативная точка зрения, скорее океаническая, чем материковая, в соответствии с которой воинственные и жаждущие получить землю свободные люди колонизируют Ирландию, где уже не живет коренное население и «где у каждого гражданина в свое время будет собственный дом»949. (Пуританская армия в Ирландии стала прибежищем противников протектората, и некоторые единомышленники и последователи Харрингтона были с ней связаны.) «Там будут другие плантации, – говорится в этом отрывке, – и республика получит больше»950. В свете значимости, какую его идеи впоследствии обрели в Тринадцати колониях, возникает искушение сказать: упоминая заселение безлюдной Ирландии, Харрингтон описал колонизацию другого берега Атлантики. Однако в тексте есть отсылка к «колониям обеих Индий»951, которые вполне могут обозначать американские поселения. Автор уверенно говорит, что уже в скором времени они обретут независимость. Где именно должно произойти не предвещающее порчи расширение Океании, неясно. Тем не менее несомненно, что Харрингтон, как до него Джаннотти, стремится взять все лучшее от обеих стран, описанных в начале «Рассуждений» Макиавелли. Океания должна стать Римом, непрерывно расширяющим свои границы, и Венецией с ее непоколебимой устойчивостью, свободой и добродетелью. Поэтому он вложил в уста своего законодателя речь даже более пространную, чем это было принято952. Тот прочитал наизусть целый фрагмент из шестой главы первой книги «Рассуждений», где впервые противопоставляются Рим и Венеция, и сделал вывод, что Макиавелли ошибался, полагая, что вооружение народа обернулось бы постоянной борьбой между аристократией и плебеями (погубившей республику, когда предметом раздора оказались богатства империи). Как и критиковавшие Макиавелли сторонники венецианской системы, он утверждал, что раздоры между римскими гражданами вызваны не буйным нравом плебеев, а наследственной монополией патрициев на должности, которая не связана с вооружением народа. Венеция решила эту проблему, устроив так, чтобы многие выбирали аристократию и сами в свой черед могли на какое-то время стать ее частью, и Макиавелли заблуждался, полагая, что причина спокойствия в ней заключалась в разоружении людей953. У Океании, поднимающейся из руин готического баланса и распадающегося института наследственного баронства, были островное положение, землевладельческие практики и вооруженный народ. Ей оставалось перенять у Светлейшей Республики лишь частую смену аристократии и стать Венецией и Римом одновременно. И можно не бояться английского Цезаря.
«Сословия» Океании описаны утомительно пространно, с утопической тщательностью. Их задача – обеспечить возможность участия в политической жизни всех граждан на основе частых собраний местных сообществ, или «триб», – что значимо в контексте как греко-римской, так и еврейской истории. Эти встречи во многом напоминали собрания графства в традиционной английской системе: не в последнюю очередь потому, что те сочетали в себе функции набора и подготовки народного ополчения и избрания представителей в национальное собрание. Конные и пешие отряды идут в наступление и отступают, а граждане бросают золотые венецианские баллотировочные шары, выбирая членов собрания и сената Океании. Харрингтон осознанно подчеркивает тождество milizia и polizia954. Однако те, кого избирают, становятся не столько представителями в строгом смысле слова, сколько гражданами, по очереди принимающими на себя политические полномочия и обязанности службы. В этих сложных, явно заимствованных из Венеции механизмах, с помощью которых избираются и функционируют различные собрания и советы, играл свою роль как жребий, так и выбор. Харрингтону была известна та вариация mito di Venezia955, в которой добродетель представала механизированной, а люди – встроенными в процессы, заставлявшие их вести себя разумно и бескорыстно, хотели они того или нет (платоновские интонации, которые можно различить у Контарини, звучат в его последнем и наиболее систематизированном политическом произведении956). Однако главная цель состояла в следующем: дать реализоваться добродетели каждого человека благодаря участию в гражданской жизни. Частая ротация – Нидхэм называл ее «революцией» – должностей, в том числе и представительских полномочий, нужна была не столько для того, чтобы обеспечить соответствие результатов выборов мнению народа, сколько для того, чтобы человек действительно принимал участие в политической жизни. Ему предстояло быстро переходить от одних обязанностей к другим, а не делегировать кому-либо свои гражданские полномочия и не отказываться от них. Смена должностей – предложенный Харрингтоном (и, как он сам полагал, венецианский) аналог ridurre ai principii957 Макиавелли – это постоянное обновление добродетели в действии и посредством действия. Астрономическая лексика («галактика», «primum mobile»958, «орбита»), которую ему нравилось использовать в терминологии своей утопии, отсылает к самодостаточности света, тепла, жизни. Ту же функцию выполняет упоминание Харрингтоном открытой Гарвеем циркуляции крови.
Проблему аристократии он тоже решает с помощью ротации. Членов сената, играющих в его системе роль немногих, – следует отметить, что, когда работа законодателя окончена, функции одного практически сводятся к нулю, – регулярно избирают, а каждый третий из них уходит в отставку. Как следствие, они определяются не столько общностью социальной группы, сколько своими политическими функциями, ограниченными, в соответствии с традицией Античности и Возрождения, исключительно предложением законопроектов и политических мер, выбор которых остается за народом или членами собрания. Проводимая Харрингтоном резкая граница между «обсуждением» и «результатом»959 была его методом механизации добродетели, разграничения и распределения элементов, заложенных в процесс принятия решений, так, что люди оказывались вынуждены действовать бескорыстно. Впрочем, показывая, как немногие регулярно избираются из среды многих и возвращаются в нее, он старался дать понять, что нет необходимости заводить аристократию как класс, чтобы обеспечить существование активной и постоянной группы немногих. Однако какие-то общественные различия были необходимы. Вся теория Аристотеля построена на соотношении политических функций и социальных характеристик. Сенаторов народу следовало выбирать из всаднического сословия, ежегодный доход члена которого должен был составлять не менее ста фунтов960. Еще более существенна твердая убежденность Харрингтона, что многим можно доверить отбор талантливых немногих, которых они хорошо знают и могут оценить. Из двадцати человек, говорит он, шесть будут необычайно одаренными и поведут за собой четырнадцать остальных. Не требуется сложного механизма, дабы обеспечить их избрание. Самое важное, о чем следует позаботиться, – чтобы вышеупомянутое разграничение «обсуждения» и «результата» содействовало исполнению этими шестью и четырнадцатью закрепленных за ними обязанностей