подобны тем близнецам, которые срослись в нижней части тела и разделены лишь выше пупка; они родились вместе, и ни один из них надолго не переживет другого1000.
То же самое можно сказать о единственной древней и подлинной силе нашей нации, законном ополчении, и о постоянной армии. Ополчение должно и может служить лишь свободе Англии, потому что иначе оно уничтожит само себя, но постоянные войска могут служить лишь прерогативе монарха, обеспечивающего им праздное существование и довольствие1001.
Когда в 1642 году началась Гражданская война, король и парламент оспаривали друг у друга право контролировать собиравшееся в графствах народное ополчение. Пока войска не оказались реорганизованы по новой модели, военные действия велись этими силами – единственными, которыми Англия на тот момент располагала. Некоторые противники протектората Кромвеля из рядов армии принадлежали к тем идеалистам «нового образца», которые по-прежнему считали себя частью вооруженного народа и с негодованием отвергали мысль о непосредственном подчинении главе государства. Реставрация 1660 года – которую саму по себе отчасти можно приписывать усилиям армии, стремившейся скорее к расформированию, чем к бесплатному постою, – несла с собой однозначное намерение передачи контроля за ополчением королю; однако такой контроль уравновешивался другим негласным, но не менее однозначным решением, в силу которого под начало короля была передана лишь народная милиция графств – вооруженные фригольдеры во главе с джентри в роли их предводителей. Сохранились рукописные трактаты, авторы которых, вдохновляясь теорией Харрингтона, признавали, что монарх обоснованно нуждается в ополчении, которое зависит от него1002. Отдельные приверженцы такого порядка по той же самой причине сожалели об отмене владения землей на правах вассала: феодальный сеньор для них был воплощением Англии, где участок земли каждого собственника обязывал его к службе и верности1003. Именно в период Реставрации возникло понимание, что король должен командовать войсками, но лишь теми, что может предоставить страну вооруженными собственниками. Любая же попытка короны умножить свою военную мощь неизбежно затрагивала весьма чувствительный нерв. «Гвардия состоит из наемников, а потому опасна», – заметил один решительный спикер, выступая в палате общин1004.
Харрингтон был знаком с понятием «постоянной армии» и употреблял его, чтобы обозначить нечто нежелательное с политической точки зрения: отряды солдат, находившиеся в постоянном распоряжении высших чиновников подобно тем, которые тираны древности использовали для незаконного захвата власти. Впрочем, Лорду Архонту Океании как законодателю и pater patriae1005 было временно позволено иметь такие отряды, принимая во внимание его непогрешимую и в самом деле сверхчеловеческую добродетель1006. Понятие встречается у Харрингтона и в собственно военном смысле, как антитеза «марширующей армии», то есть той, которая вступала в сражение с врагом на поле боя и лицом к лицу встречала реальную опасность1007. Таким образом, «постоянная армия» существовала, но не сражалась, напоминая ту «постоянную армию в мирные времена», решения о которой, согласно Биллю о правах 1689 года, должен был принимать парламент. Однако, согласно законам Океании, и постоянная, и действующая армия состояли из граждан, и первая могла представлять политическую угрозу, только если неподобающим образом попадала в распоряжение отдельного чиновника. Однако к 1675 году смысл этого понятия претерпел важные изменения. Он начал употребляться для обозначения армии, состоящей из профессиональных офицеров и опытных солдат, которых контролировало, обеспечивало и, главное, которым платило государство. Такая армия отличалась от упоминаемых итальянскими авторами condottieri, сборища свободных наемников, к услугам которых мог прибегнуть любой правитель. Не сходствовала она и с sudditi и creati Макиавелли, равно как и с янычарами и вассалами у Харрингтона, ибо они не зависели ни от какого государя и властителя. Они были (или могли быть) англичанами на службе у законной и публичной власти, но при этом профессионалами, которые регулярно занимались тем, что Макиавелли называл arte, и получали за это постоянное жалованье – не из частного кошелька, а из бюджета, выделяемого публичной властью и распределяемого чиновниками. Это было нечто новое для мировой истории: как правило, участвовавшие в Тридцатилетней войне наемные войска состояли из condottieri. Даже там, где в зачаточном виде существовала национальная армия, она очень скоро истощала ресурсы содержавшего ее правительства, разоряя своих государей, уничтожая на своем пути деревенские хозяйства и ведя непрекращающуюся войну с крестьянами в поисках еды и наживы. По сути, новизна заключалась в укреплении финансовых структур, позволявших государствам содержать постоянную армию. О том, насколько новой была сама эта возможность, свидетельствует тот факт, что двадцатью годами раньше Харрингтон категорически ее отрицал. Армию, считал он, нельзя содержать на налоги из‐за яростного сопротивления налогоплательщиков1008, а «банк никогда не платил армии или же, платя, вскоре прекращал свое существование»1009. Если он и признавал, что Голландию и Геную можно считать исключениями, – а с уверенностью утверждать это мы не можем, – он делал одну важную оговорку: «если в государстве есть банк, десять против одного, что это республика»1010. Имелись серьезные основания сомневаться, что даже таким крупным консорциумам, как торговые республики, было бы под силу всегда нести расходы по содержанию сухопутной армии, какой она являлась в XVII столетии. Для теории Харрингтона важно, что солдат в конечном счете можно было содержать, лишь предоставив им землю. Вопрос заключался лишь в том, следует ли при этом взять за образец азиатскую рабовладельческую монархию, феодальную аристократию или республиканское гражданское общество1011. Мысль, что основанное на торговле общество может содержать постоянную (а не временную) армию или что монархия способна управлять подобным обществом, опираясь на военных чиновников, отвергалась.
Однако ко второй половине 1670‐х такие варианты уже не казались невероятными. Гвардия и другие полки, которые содержала английская корона, были все еще немногочисленны по сравнению с тем, чем они станут позже, но они уже стали постоянными организациями1012. При дворе существовали ведомства, платившие им жалованье и предоставлявшие снаряжение. Среди разнородных (и подозрительных) источников денежных средств оказались дотации, на которые нехотя согласился парламент. Те, кто считал или утверждал, что считает, будто такие министры, как Дэнби, патронажем и раздачей должностей развращают обе палаты парламента, видели в описанной практике двойную угрозу: из‐за дотаций росло число офицеров и чиновников, а вместе с ним и количество тех назначенцев на государственные должности, кто мог пройти в парламент, чтобы поддерживать выплату дотаций на свое собственное содержание, будучи зависимыми от высших представителей исполнительной власти. И поскольку процесс интенсифицировался и распространялся подобно чуме, парламент шел к своему упадку и подчинению. В 1659 году угроза приобрела новый и более серьезный характер: пусть военная аристократия и не пробралась в «Другую Палату», но общинам навязывалась военная и гражданская зависимость. Вместо поддержания армии «нового образца» – которая на деле никогда не была «постоянной армией» в новом понимании слова, – находящейся в непрерывных поисках представителя исполнительной власти, способного ее содержать, восстановленная монархия оказалась способна сформировать собственные военные силы, используя и разрушая традиционные конституционные связи.
В речи, произнесенной в октябре 1675 года, Шефтсбери, в частности, заметил:
Король, в руках которого находится правосудие и который осуществляет его при посредстве палаты лордов, советуясь с обеими палатами своего парламента во всех важных вопросах, – это правление, которое я признаю своим, при котором вырос и которому обязан. Если же когда-либо в будущие годы случится (чего не дай Бог), что король будет управлять с помощью армии, без парламента, такое правление я не признаю своим, не обязан ему и при нем не вырос1013.
Эта риторика, содержащая в себе смутную угрозу, отсылает к равновесию между тремя элементами, описанному в «Ответе на Девятнадцать предложений». Однако опасность, надвигающаяся на законный порядок, не сводится к опасности военной диктатуры. Слушатели Шефтсбери (такие же аристократы, как и он сам), вероятно, должны вспомнить, как Карл I пытался арестовать пятерых членов парламента или как Кромвель разогнал «Охвостье», но здесь речь шла об опасности не столько насилия, сколько коррупции. «Король, управляющий с помощью армии» не Кромвель, а монарх с материка, которому не требуется поддержка подданных, дабы содержать постоянные войска1014. Риторика речи Шефтсбери ясно указывает, что в Англии этого можно достичь лишь ценой упадка парламента. Профессиональный военный – причина и следствие упадка. Он способен оказывать столь губительное воздействие потому, что, приняв решение стать профессионалом, поставил себя в пожизненную зависимость от государства, которое может им располагать. Харрингтон – как бы слабо он ни различал современные ему тенденции в организации армии – утверждал, что главным фактором сохранения во Франции монархии «готического» типа было следующее обстоятельство: карьера французских