virtù и свободы, даже когда они при этом сражались за свои феодальные привилегии.
Однако такое положение дел осталось в прошлом, и возврата к нему не было. «Около 1500 года» произошло «Изменение Правления… в большинстве Стран Европы», которое не оставило от старых конституций ничего, кроме «древних выражений и внешних форм», так что «большинство Людей всех Званий обмануты Словами и Названиями»1052. Приблизительно к тому же времени Харрингтон отнес отмену феодального владения землей. Впрочем, он считал этот процесс освобождением, за которым стояло сознательное действие, пусть даже его инициатор, Генрих VII, не понимал, какую силу он выпускает на волю. В основе этого процесса лежал законодательный акт, освободивший вассалов от воинской службы, хотя его более масштабные последствия для общества обнаружились тогда, когда лорды стали вести придворную жизнь, явно дорого им обходившуюся, а освобожденное «трудолюбие» народа ухватилось за монастырские земли, которые низшему сословию продал Генрих VIII. Напротив, с позиции Флетчера этот процесс был скорее непреднамеренным1053; его истоки являлись в гораздо большей степени социальными, а последствия – крайне спорными.
Из их Происхождения я выведу Причины, Поводы и сложную Связь множества таких непредвиденных Случаев, которые, поскольку они происходили примерно в одно и то же время, привели к такой значительной Перемене. И на первый взгляд покажется весьма странным, когда главными среди них я назову Возрождение Образования, Изобретение Книгопечатания, Иглы и Пороха, вещи, которые сами по себе столь необычайны и которые, за вычетом последней, могли бы принести Миру такую несравненную Пользу, если бы для предотвращения их отдаленного Влияния на Правление были бы приняты надлежащие Меры. Подобные непостижимые Последствия, столь же различные по своей Природе, сопровождают выдающиеся Изобретения любого рода1054.
Как мы видим, перемены сохраняют присущий им опасный и непредсказуемый характер. В отличие от Макиавелли, которого интересовало, как сказывается на людях утрата ими опоры на обычай, внимание Флетчера сосредоточено на причинных связях, на долгосрочных последствиях действий в сложной паутине человеческого общества. Если говорить о перечисленных им нововведениях, возрождение образования и изобретение книгопечатания открыли доступ европейцам, прежде остававшихся «варварами», к многообразию культуры, а изобретение компаса положило начало международной торговле. О значимости пороха нам еще предстоит сказать.
Таким образом, к Роскоши, унаследованной от Древних, прибавилась Роскошь Азии и Америки; все Эпохи и все Страны наперебой стремились низринуть Европу в Бездну Наслаждений, которые обходились ей тем дороже, что Мода на Платье, Экипажи и домашнюю Мебель постоянно менялась.
Эти явления совершенно изменили образ жизни, от которого зависит все Государство. Правда, Знания существенно преумножились, и, учитывая, какой Занимательностью и Привлекательностью отличались все эти вещи, Люди полагали, что во всех отношениях выиграли от этой перемены своего умеренного и военного образа жизни, которому, следует признать, была свойственна некая смесь Грубости и Невежества, хотя нельзя сказать, что она была от него неотделима. Но в то же время они не учли невообразимых Зол, совершенно неотделимых от жизни на широкую ногу1055.
Как мы вскоре узнаем, опасность роскоши состоит не в том, что она порождает изнеженность вкусов или даже переменчивость моды, а в том, что ведет к большему выбору и потому к специализации в профессиональной деятельности. У воина-гота не было особых забот, кроме как возделывать свою землю, воевать и отстаивать свою свободу; утонченный человек эпохи Возрождения мог стремиться к знанию или роскоши, наслаждению или моде, а потому терял интерес к тому, чтобы защищать себя. Если он был аристократом, то залезал в долги и вместо услуг своих вассалов брал с них ренту; если незнатным человеком, его вполне удовлетворяло то, что он свободный арендатор, а не зависимый вассал. Короли тем временем обнаружили, что подданные охотно платят им налоги, из которых можно выделить средства на наемников для собственной защиты; а изобретение пороха, превратившее войны в затяжные и дорогостоящие осады, усугубило этот процесс, едва он успел начаться. Как только войска стали содержаться на налоги, последние начали взиматься войсками, и почти во всей Европе иссякла свобода1056. Но власть, опиравшаяся на профессиональных солдат, возникла лишь потому, что подданный обладал выбором, позволявшем ему отказаться от ношения оружия. Если он не хотел чем-то заниматься, то мог заплатить другому человеку – и тот делал работу вместо него. Таким образом подданный покупал себе освобождение от обязанностей. Однако он мог понять, чего лишался, только тогда, когда дороги назад уже не было. В итоге под «роскошью» подразумевались культура, досуг и выбор; эти же блага заключали в себе и вред. Флетчер может утверждать лишь, что грубость и невежество не являются неотделимыми от свободы воина, вероятно, имея в виду, что примитивный свободный гражданин был все же обучаемым; но «жизнь на широкую ногу», заставлявшая его продавать гарантии свободы и тем самым приобретать блага культуры, оказывалась неотделима от коррупции.
Флетчер довел неохаррингтоновский подход до той точки, где обнаружилась одна из наиболее сложных проблем, ставившая в тупик социальную мысль XVIII века: кажущаяся несовместимость свободы и добродетели с культурой, даже в большей степени, чем их несовместимость с торговлей, ставила проблему многообразия человеческих желаний. Свободный гражданин должен был желать лишь свободы и общественного блага, которому он посвящал свою жизнь. Если он менял свободу на другую ценность, то такой поступок всегда развращал и коррумпировал, даже если этой другой ценностью оказывалось знание. Характерный для гражданского гуманизма акцент на важности владения оружием и землей как необходимых условиях гражданской и нравственной независимости человека подчеркивал эту дилемму еще более остро, формулируя ее в терминах осмысления необратимого исторического процесса. Добродетель в своей парадигматической социальной форме теперь располагалась в прошлом; но ушедшая эпоха свободы оказывалась, кроме того, эпохой варварства и суеверия, и эпитет «готический» мог с мучительной двойственностью использоваться в обоих значениях. Что касается торговли, то в каком-то смысле она представляла собой деятельную форму культуры: если существовало множество удовольствий, человек мог выбирать между ними, а если он расставлял приоритеты, откладывая будущее удовольствие ради настоящего, он был уже близок к заключению сделок. Гражданин Аристотеля, определяя свои приоритеты, руководствовался моралью. Но если у торговцев, меняющих один товар на эквивалентную ему ценность другого, и была мораль, то она явно не связана с добродетелью гражданина – единственной секулярной добродетелью, доселе известной западному человеку. Эта добродетель опять же требовала от человека автономии, с которой он не мог расстаться, не подвергнувшись моральной порче. Было бы заблуждением полагать, что Флетчер наивно стремился возродить земледельческий уклад самостоятельных и автаркичных воинов-пахарей. Он пространно писал о крайне актуальных проблемах, связанных с необходимостью хоть в какой-то мере содействовать процветанию торговли в шотландском обществе, которое находилось в бедственном положении1057. Впрочем, его история свободы, его «Рассуждение о правлении в связи с народным ополчением» свидетельствует о состоянии мысли около 1700 года, когда буржуазная идеология, гражданская мораль делового человека, была желанной, но еще, по всей видимости, недоступной. Вот почему дальше он – как и Толанд в своей написанной примерно в то же время работе «Реформа народного ополчения» (The Militia Reformed)1058 – описывает модель военной подготовки для всех фригольдеров, которая задумана как способ воспитания гражданской добродетели1059. Люди уже не живут в готическом мире баронов и вассалов; у них есть выбор, коммерция и возможности коррупции. Стремясь сделать ненужными профессиональные армии, которые сделают порчу добродетели необратимой, они должны создать ополчение. Однако пока они носят оружие, аскетическая служба на благо республики научит их умеренности, умению отказываться от личных прихотей – существовали даже своего рода ополченческие проповеди, произносившиеся во Флоренции 1528–1530 годов и восхвалявшие бедность1060, – и в конечном счете той добродетели, которую социальный порядок сам по себе уже не в состоянии обеспечить. Формирование такого ополчения отвечало бы законодательным и воспитательным целям, а кроме того, было бы ridurre ai principii; buone leggi, buona educazione, buone arme1061. Воспитание и образование, таким образом, в начале своего долгого пути воспринимались как фактор, противодействующий социальному развитию.
Впрочем, неохаррингтоновская версия английской истории на удивление уязвима для критики. Заглянув в тексты Брэди или самого Харрингтона, оппонент мог заявить, что в «готическую» эпоху общины настолько подчинялись лордам, что о равновесии и свободе не могло идти и речи. Возражая Флетчеру и Тренчарду1062, Дефо отрицал именно наличие равновесия:
…Около того времени, когда Народ начал с презрением относиться к этой Службе, которая была обязанностью Вилланов и Вассалов, Мир и Торговля обогатили его, а Власть Баронов слишком возросла, это привело к частым Волнениям, Гражданским Войнам и Сражениям, и иногда эти Ссоры не обходились без участия Короля: один Дворянин нападал на другого, более всего страдал слабый,