По причинам, изложенным выше, мы не станем рассматривать исходные намерения Локка, и у нас почти не будет повода изучить вопрос, как читатели Августинской эпохи могли воспринимать его произведения. Но у нас есть основания полагать, что гражданский идеал участия выражался в терминах аграрного типа собственности, которая признавалась фактом прошлого; что этот идеал основывался на социальной теории личности, где добродетель считалась гражданской и строилась на прочной материальной основе, которую нельзя было променять на нечто другое, не утратив самой добродетели; что современность (modernity) при таком подходе осознавалась как коррупция добродетели; и что этот идеал не предлагал никакой альтернативной теории гражданской или нравственной личности и соответствующей этики добродетели, которую было бы легко применить к новому обществу. Теперь нам предстоит проанализировать дискуссию, начало которой положил спор Флетчера и Дефо. При этом важно помнить, что значение слов «либеральный» и «буржуазный» – поскольку они пользовались особым успехом – смещаются в сторону частной жизни, к признанию того, что в обществе, основанном на торговле, отношение отдельного человека к своей res publica не может быть просто гражданским или добродетельным.
Как мы уже видели, ни Флетчер, ни Дефо не стремились просто противопоставить земле торговлю (и это должно предостеречь нас от того, чтобы искать в политических дискуссиях Августинской эпохи обыкновенного конфликта между дворянином и коммерсантом). Хотя и с противоположных сторон, оба они указывали на трудности создания адекватной истории перехода от одного принципа к другому. Обращение к проблеме истории требует макиавеллиевского подхода, и наиболее видным представителем неомакиавеллизма начала XVIII столетия был Чарльз Давенант, занимавшийся политической экономией1073. Написанные им труды создавались в период с 1695 по приблизительно 1710 год. На протяжении этого времени он, как можно наблюдать, сначала соглашается с необходимостью продолжать Девятилетнюю войну (тогда уже близившуюся к концу), затем яростно вмешивается в «памфлетную войну», в которой временами играет весьма неоднозначную роль, и в попытку партии «страны» сократить масштабы военных действий, патронажа и финансирования государственного долга1074, а потом снова соглашается с неизбежностью участия Англии в Войне за испанское наследство. Подобно большинству авторов рубежа веков и следуя за их предшественниками – ренессансными гуманистами, он менял мнения и союзников по причинам, проникнуть в которые, возможно, нам так не удастся. Однако за идеями Давенанта можно различить интеллектуальный фундамент, язык, на котором выражались предположения и проблемы, который был более последовательным, чем его действия, – он в значительной мере разделял их со многими другими авторами из обоих политических лагерей. Этот язык сложился в силу двойственности отношения к идущему от Макиавелли вопросу о войне и актуальной для Августинского периода проблеме коммерции. В большей мере, нежели Флетчера, Толанда или (на тот момент) Тренчарда, Давенанта занимала способность войны порождать развращающие денежные отношения или коррупцию. Хотя для нас его идеи важны главным образом потому, что он, не ограничиваясь проблемой торговли, рассматривал проблему кредита в контексте войны, которую вела Англия.
В 1695 году, как позже и в 1701‐м, отправной точкой для Давенанта становится угроза универсальной монархии, к которой якобы стремится французский король1075. Он выступает против этой угрозы в духе, весьма напоминающем высказывания флорентийских республиканцев, направленные против миланских монархистов, или этрусский миф, противопоставленный мифу о Риме. Универсальная монархия посягает на гражданскую и религиозную свободу, ибо вся власть в ней сосредоточена в одних руках. Кроме того, он возражает1076 испанскому историку Педро Мехии, утверждавшему, что империя Карла V способствовала развитию торговли. Наделенные универсальной властью правители, говорит Давенант, берут всю добродетель под свой контроль, а затем уничтожают ее. Они стягивают всю торговлю к центрам своего правления и тоже разрушают ее – войной, тиранией и депопуляцией1077. Лучше, чтобы существовало несколько центров религии, свободы, власти и торговли; всегда ограниченный капитал земли, идет ли речь о добродетели или о торговле, не должен быть сосредоточен в одном месте, но распределен таким образом, чтобы его обладатели могли поддерживать друг друга1078. Республики – торговые сообщества, и правильно, если будет множество торговых республик, а не единый торговый центр мирового правительства.
Однако такие независимые республики и их соседи будут вести между собой не только торговлю, но и войну. Большинство республик стремится к расширению, а не просто к сохранению своей территории1079. Чем пристальнее мы всматриваемся в размышления Давенанта об отношениях между этими двумя понятиями, тем больше усматриваем в них сознательной неоднозначности. В большей части своих сочинений, особенно в тех, что относятся к межвоенному периоду 1697–1702 годов, он, по-видимому, стремится доказать губительность войны для торговой республики. Однако «война» понимается здесь именно как «военные действия, осуществляемые сухопутной армией, на содержание которой нужны средства общества». И даже в этом смысле она признается результатом происшедших в мире необратимых процессов:
Когда эта война прекращается, дело не в том, что угасла взаимная ненависть противников, и не в том, что люди не хотят решать разногласия сражением, но первой прекращает военные действия та сторона, где раньше заканчиваются деньги. <…>
Ведь война теперь иная, чем во времена наших предков; в коротких походах и ожесточенных боях исход зависел от мужества, но сейчас все искусство войны в некотором смысле свелось к деньгам, и сегодня более других уверен в успехе и победе не тот государь, чьи войска отличаются наибольшей храбростью, а тот, который лучше умеет найти средства, чтобы накормить свою армию, одеть ее и заплатить ей1080.
Макиавелли пространно высказывался против такой точки зрения, но Давенант не видит смысла в его контраргументах. Причина не столько в его интересе к теории сражений как таковой, сколько в его убеждении – которого не разделял Макиавелли, издали недружелюбно наблюдавший за Венецией, – что воюют между собой торговые общества, располагающие деньгами, нужными для поддержания армии в боевой готовности. Впрочем, говоря о содержании сухопутных войск, Давенант всегда подчеркивает его пагубные последствия. Он неизменно объясняет их тем, что содержание ложится на общество бременем дополнительного государственного долга. Голландцы, отмечает он, употребляя выражения, заставляющие вспомнить Харрингтона, справляются с такой ситуацией лучше англичан: будучи обществом, всецело построенным на торговле, зажатые между морем и своими врагами, они могут постоянно оставаться в долгу друг у друга и вести умеренную жизнь, в силу чего этот долг остается в пределах разумного1081. Однако у англичан, занимающихся отчасти торговлей и отчасти землей, деньги на содержание армии ссужают в основном располагающие землей джентри1082. Коррупция достигает максимума, когда долг концентрируется в руках людей, обладающих возможностью направлять своих представителей в парламент1083. В то же время есть торговцы, которым надо брать в долг, дабы поддерживать и расширять свои частные предприятия. Они обнаруживают, что из‐за публичного долга деньги повышаются в цене и поэтому им приходится сталкиваться со спекуляциями и колебаниями общественного доверия1084. Но как бы плоха сама по себе ни была ситуация, когда одна группа людей оказывается в долгу у другой, в Англии она развивается по наихудшему сценарию. Учреждение общественных фондов привело к расширению класса профессиональных кредиторов. Они обладают достаточной властью и заинтересованы в том, чтобы поддерживать условия, приводящие к росту публичной задолженности, содержанию постоянной армии даже в мирное время и превращению Лондона из торгового центра для всего королевства в самостоятельное предприятие, у которого все королевство в долгу1085. Они стремятся поставить остальных земельных джентри в такое зависимое положение, что парламент может вскоре оказаться бессмысленным и бессильным. В результате возникают раздоры, но те, кто контролирует кредит, умеют и их обратить себе на пользу. Чем менее уверенно чувствует себя общество – включая общую готовность торговать, – тем больше правительство зависит от их желания продолжать ссужать ему деньги и тем больше членов парламента подвержены коррупции, поэтому они по мере собственных возможностей всячески поощряют раздоры. В «Правдивом портрете современного вига» (The True Picture of a Modern Whig) Давенант нарисовал устрашающую карикатуру на людей такого рода, намеренно показав, что они обладают практически неограниченной властью разрушать конституцию. В конце диалога сообщники обсуждают планы прекратить выделять средства из казны и закрыть парламент1086, и это должно напомнить, что теоретически у них нет никаких причин не питать такого умысла, так как его осуществление обеспечит им возможность распоряжаться всем богатством и неограниченным общественным влиянием. Все стало зависеть от публичного кредита, но публичные долги превратились в своего рода движимое имущество. Те, кто владеет этим имуществом и контролирует его, могут владеть всем и взять все под свой контроль – включая, как начинает казаться, общественное сознание и умы людей. Ранее он писал: