малось так, словно последнее было чем-то нереальным. Деньги, символический эквивалент ценности, действительно казались не вполне действительными, но, будучи более долговечными, чем предметы, которые они символически замещали, они оставались ценным посредником в жизни людей. Локк, способствовавший выпуску новых английских денег в 1696 году и ставший одним из первых акционеров Банка Англии, мог в 1691 году утверждать, что деньги, которые человек ссудил государству в расчете на прибыль, являлись его имуществом, и это не противоречило принципу, согласно которому имущество было основой цивилизованных отношений между людьми1110.
Неизвестно, пытался ли Локк возражать представителям неохаррингтоновской критики общества, равно как и то, считали ли они нужным с ним спорить. Однако в послереволюционное десятилетие движимое имущество настолько возобладало над недвижимым, что стало казаться, будто реальности грозила опасность со стороны фикции и фантазии. Мы уже рассматривали фрагмент, где Давенант признает: теперь главным фактором национального благосостояния стал кредит, живущий «лишь в воображении людей», в сравнении с которым нет ничего «более причудливого и приятного». Он «зависит от наших страстей – чаяний и страхов» и «подворачивается, когда его не ищут, и иссякает без причины»1111. Кредит отсылает к той казавшейся тогда очевидной истине, что в экономике, зависящей от государственного бюджета, всё – в том числе и стоимость самой земли – зависит от процента, под который можно получить капитал. Давенант говорит, что процент или денежный интерес, в свою очередь, зависит от того, насколько люди доверяют друг другу. Доверие же, хотя в долгосрочной перспективе зависит от оценки людьми объективной моральной и материальной реальности, в краткосрочной перспективе определяется мнениями и страстями, надеждами и страхами, из‐за чего вся экономика становится особенно уязвима для махинаций коррумпированных спекулянтов с ценными бумагами, к которым оказался сведен капитал. Хотя ценная бумага производится теми же силами и служит тем же целям, что и золото, физически она менее долговечна, а потому риск в этом случае бесконечно больше. Существует опасность, что все люди и все подлунные вещи теперь станут бумажными, и это даже хуже, чем если бы они превратились в золото.
В глазах тех, кто наблюдал за новой экономикой, кредит олицетворял и вызывал к жизни власть единичных мнений, страстей и фантазий в человеческих делах. В то же время представления о владении землей (пока спекуляция окончательно не искоренила их) по-прежнему оставались представлениями о надежном владении и человеческих отношениях в их истинном и естественном виде. Поразительно, но аллегорическое изображение Кредита как непостоянной женщины мы находим не у тори, а у вигов, в частности у Дефо и Аддисона. Они подверглись нападкам со стороны Свифта, который в своем «Наблюдателе» (Examiner) высказывался против всех форм собственности, кроме земельной, считая их «лишь мимолетными или иллюзорными»1112. Аллегорическая фигура Кредита появляется на страницах «Обозрения» (Review) Дефо, и выглядит она отнюдь не степенно:
У Денег есть младшая Сестра, очень полезная и услужливая Помощница в Торговле, которая в отсутствие своей старшей Родственницы, но с ее Согласия и по установленной между ними Договоренности старается оказывать ей всяческое Содействие, часто на некоторое Время замещает ее, прекрасно отвечая всем Задачам Торговли, а также всем прочим Намерениям и Целям, как и сами Деньги, с той лишь Оговоркой, что Сестра ее постоянно приходит ей на помощь, проводит с ней Время и поддерживает в ней доброе Расположение Духа, но, даже не испытывая ни малейшего разочарования, она становится угрюмой, заболевает, настроение у нее портится, после чего она и вовсе надолго исчезает: на нашем Языке она зовется Кредитом, в некоторых Странах – Честью, а в других как-то иначе.
Она недоступна и на редкость привередлива, однако это крайне необходимое, полезное, трудолюбивое Существо: она так причудлива в своих Суждениях, а Манеры ее так милы, что многие хорошие Люди теряют ее Расположение, так и не узнав ее Имени; другие же всю жизнь безуспешно ухаживают за ней, но она так и не вносит их в свои учетные Книги.
Тому, кто раз ослушался ее, труднее всего на Свете снова заручиться ее Дружбой, однако сама она интересуется более всего теми, кому до нее нет никакого дела, и она будет стоять у их Дверей, подобно Нищему, терпя пренебрежение, дурное обращение и насмешки, и никогда не покинет их, но предоставим им самим решать за себя, коль скоро они так уверены, что она никогда не понадобится им, ведь, если они все же захотят прибегнуть к ее помощи, они могут оказаться в зависимости от нее, и она отплатит им сполна и примирится с ними, лишь выслушав их непрестанные Мольбы и запросив у них Высокую Цену за несколько лет Благополучия.
Удивительно, как своенравна эта Дама, какой деспотизм проявляется в каждом ее Поступке: если вы обхаживаете ее, то или вовсе ее теряете, или же она обходится вам немыслимо дорого, а если вы соглашаетесь на такие условия, она будет постоянно ревновать и подозревать вас; если же вы не расплатитесь с ней по Договоренности, она уйдет и может так и не вернуться до конца ваших дней, а если все же вернется, то только после долгих Просьб и множества Трудностей1113.
Исследователю гуманизма эпохи Возрождения риторика этого фрагмента покажется хорошо знакомой. Дефо пишет о Кредите в точности таким же языком, каким Макиавелли писал о fortuna и occasione; уместно вспомнить и ту fantasia, в могуществе которой Джованни Кавальканти убедил триумф манипулятивной политики во Флоренции еще столетием раньше1114. Подобно этим богиням, Кредит олицетворяет неустойчивость секулярных отношений, складывающихся в результате взаимодействия желаний, стремлений и страстей отдельных людей. Нет ничего удивительного в том, что можно обнаружить и другие фрагменты (относящиеся к 1706 году), где эта фигура изображена злонамеренной и иррациональной.
Некоторые не дают Людям Покоя, пока те не залезут в Долги, а потом не дают Покоя, пока они не расплатятся; некоторые никому не станут выдавать Кредита, иные же готовы выписать Кредит всем и каждому; одни получают Кредит до тех пор, пока способны платить, другие нарушают обязательство, хотя могли бы уплатить всем. Ни одна Нация в Мире не может похвастаться такими Безумствами в Торговле, как наша.
Должники оскорбляют Кредиторов, а Кредиторы морят голодом и терзают Должников; когда повсюду господствует Торговля, из человеческой Природы изглаживается Сострадание, и Англичане, в других Случаях проявляющие Великодушие, Чуткость и самое живое Участие, по отношению к своим Должникам ведут себя как настоящие Помешанные, Безумцы и Тираны1115.
Есть ли что-то непостижимое в том, что Война обогащает нации? что Англия может потерять столько Кораблей, занимаясь пиратством, и все равно остаться в выигрыше? Почему Война более непостижима, чем Торговля, и почему Торговля должна быть таинственнее [sic] войны? Почему Акции Ост-Индской Компании растут, когда ее Корабли захвачены? Рудники повышают цены на свои Облигации, когда снижается объем Капитала; Залежи Руды иссякают на Приисках, но обнаруживаются в Акциях; и к чему кто-то стал бы удивляться этим Парадоксам, если подобные Странности происходят у нас ежедневно?
Если кто-то хочет получить Ответ на такого рода Вопросы, им может стать следующее Изречение: велика сила Воображения!
Торговля есть Тайна, которая никогда не будет полностью раскрыта или разгадана; у нее есть свои Критические Моменты и Сезоны, которые нельзя объяснить никакими видимыми Причинами, она страдает от конвульсивных Припадков, истерических Расстройств и самых необъяснимых Чувств – иногда ею движет злой Дух общей Моды, и, словно одержимая, она спешит нарушить все принятые Установления; сегодня она повинуется Порядку Вещей, подчиняется Причинам и Следствиям, завтра погружается в Неистовство, вызванное Волнениями и Слабостями Человеческой Фантазии, пускается в экзотические Проекты, а затем делает все наоборот – ее Движения причудливы, неестественны и непонятны; в любых Обстоятельствах Торговлю сопровождает некое Безумие, которому ни один Человек не способен дать рационального Объяснения1116.
Дефо, виг и сторонник торговли, по-видимому, представляет здесь необузданную силу фантазии как главный вклад раннего капитализма в человеческое существование. Впрочем, она не является просто колесом фортуны, хаотично вращающимся на своей неподвижной оси. Как прекрасно известно Дефо, это часть значимого нового фактора в делах людей, порождающего новые формы войны и благоденствия, новую расстановку сил в Европе, новые способы завоевания планеты. В этом отношении Кредит был схож не столько с fortuna, сколько с virtù, преобразующей покоряющей силой, которая, как полагал Макиавелли, в наиболее напряженные моменты приводила к беспорядку, понимаемому как fortuna. Затем она старалась преодолеть хаос столь иррациональными и аморальными средствами, что их можно было счесть частью той анархии, которую они якобы упорядочивали. Можно сказать, что со времен самого Макиавелли никто еще не пользовался языком, в такой мере воспроизводящим ряд глубинных особенностей его мышления, как Давенант или Дефо.
Дефо мог почерпнуть у Макиавелли язык, показавшийся ему подходящим для описания резких и иррациональных перемен и инноваций в обществе, и в то же время он заимствовал у Харрингтона – в узнаваемой для современников форме – язык и критерии, благодаря которым то, что делал Кредит, можно было бы осудить в качестве коррупции. В 1710 году Дефо, которому в следующем году предстояло отражать атаку свифтовского «Наблюдателя», надо было найти способ изобразить Кредит как способствующую стабильности, добродетельную и разумную сущность. И здесь он(а) предстает как дочь Честности и Рассудительности, такая же ветреная и темпераментная, как обычно, но способная распознать «капитал достоинства», о котором говорил Давенант. Одна из ее черт – крайняя боязливость. От одного лишь вида толпы, внимающей Сачевереллу, с ней начинался припадок, а паника среди вигов едва не стоила ей жизни