Преодолевая ограничения средневекового мировоззрения, флорентийцы находят у Аристотеля тезис о противостоянии добродетели и коррупции и в своих сочинениях усиливают его. Кроме того, они добавляют принципиально новое измерение – непредсказуемо развивающееся историческое время, в котором формируется хрупкая и уязвимая республика. Гражданская добродетель не статична (в противовес античному идеалу), а vita activa, участие в общем деле, вписывается в ход открытой инновациям истории. «Момент Макиавелли» (выражение, подсказанное автору монографии его другом Скиннером), по Пококу, и есть то самое время, когда граждане осознают неустойчивость политического сообщества, которое тем не менее они готовы мужественно защищать, создавать или реформировать.
Согласно Пококу, образованный греческий и римский гражданин считал, что человеческая общественная природа реализует себя в управлении полисом (городом, политией, республикой или даже империей). Упражнения в добродетели и смешанный политический режим способны остановить движение времени, понятого как постепенные порча и разложение. Идеальная форма республики – итог усилий благоразумных, рассудительных и потому добродетельных граждан – структурирует и удерживает хаос телесной материи, доминанты индивидуальных желаний, аппетитов и импульсов. Так, только добродетельные люди могли долго сосуществовать в обществе и приближаться к первоистоку, природе zōon politikon.
Августин утвердил решительный разрыв между секулярной историей и эсхатологией. Его последователи отводили свой взор от перипетий повседневной жизни, отдавая предпочтение вечному, видя в текущих политических делах проявления обычая или случая. Град земной не заслуживал надежд и преданности, а добродетель направляла человека от мирского к божественному. Средневековый ум внимательно следил за проявлениями благодати и знаками грядущего Апокалипсиса, явленными в настоящем, релевантном только как пролог к великому будущему по ту сторону времени. История служила собранием анекдотов и случайных событий, собрать которые в осмысленное целое могли только пророки или божественный разум. В эпоху Ренессанса возникает новая конфигурация, открывающая возможность осмысления политических перипетий как последовательной «истории». Сочувственное прочтение трактатов Аристотеля, Цицерона, Саллюстия или Полибия политической элитой в неустойчивых торговых республиках Северной Италии и затем в коммерческой империи Великобритании и экспериментальной американской республике, искавших лучшего политического устройства, возвращало актуальность античному секулярному идеалу vita activa.
Аристотелевский язык гражданских добродетелей ставил перед Макиавелли и его современниками проблему: как установить аристотелевскую конституцию в торговой республике, потерявшей устойчивость и тридцать лет находившейся в перманентном кризисе с постоянной сменой режимов. Ответом на вызов и четкое осознание хрупкости общественного порядка и свободы становятся несколько рецептов: выдвижение на первый план индивидуальной добродетели лидера, способного действовать без опоры на обычаи и добрые нравы, институционализация борьбы за власть между народом, элитой и государем, обеспечивающая свободу, и заведомо врéменная ставка на гражданскую добродетель, противостоящую Фортуне и коррупции. В более поздний период различные образы коррупции («государственный кредит», «патронаж» и «постоянная армия») окончательно вытесняют Фортуну в языке наследников республиканской традиции в Англии и США.
Идеал гражданского участия и связанный с ним новый конституционный язык были нацелены на сохранение общественного целого благодаря индивидуальной добродетели граждан. При этом новая парадигма, открытая Макиавелли, предусматривала рациональное понимание конкретных механизмов социальных изменений, знакомство с которыми может помочь законодателю частично компенсировать нехватку добродетели и хаос, порождаемый естественным ходом вещей. Обладая этим знанием, лидеры и граждане способны производить инновации – проектировать инструменты намеренного политического действия в динамично разворачивающейся и опасной истории. Республика оказывается идеалом будущего, которого невозможно достичь, но к которому можно и нужно стремиться наперекор отчуждающему потоку времени и неизбежной коррупции.
С момента своей публикации книга вызывала и вызывает противоречивую реакцию специалистов, сочетающую признание ее достоинств, содержательную критику конкретных положений и осторожный скепсис в отношении искусной магии пококовского письма. Почти все многочисленные рецензенты и комментаторы используют самые красноречивые выражения, дабы подчеркнуть грандиозность «Момента Макиавелли». Критические замечания, иногда чрезвычайно жесткие и хлесткие, всегда сопровождаются такими эпитетами, как «неоспоримый шедевр»1424, «магистральный»1425, «впечатляющий»1426, «глубоко оригинальный»1427, magnum opus1428, «утонченный» и «многогранный»1429, «многогранный» и «глубокий»1430, «блестящий»1431, «восхитительный» и «исторически убедительный»1432. По столь возвышенным характеристикам мы можем судить, что речь идет не просто о научном труде, но о своеобразном произведении исследовательского искусства, свидетельствующем об особой способности Покока создавать в умах даже самых искушенных читателей сложноустроенные, но очень живые и убедительные образы, раскрывающие способы мышления и языки прошлого. Историк делает это благодаря точным и хорошо выверенным указаниям на ограничения и неартикулированные предпосылки, присущие политической речи мыслителей и политиков в определенный исторический период. Покок – фантастически эрудированный и методологически ответственный исследователь, наделенный ярким историческим воображением.
Мы хотели бы процитировать характерное совпадение в отзывах двух разных рецензентов. Американский историк политической мысли Н. Вуд отмечает: «Аргументы Покока настолько сложны, насыщены, восприимчивы и многозначны, находятся в постоянном диалектическом движении между несколькими уровнями истолкований, что почти невозможно кратко и адекватно пересказать их»1433. Ему вторит Дж. Хекстер, видный специалист по британской истории, известный острой критикой в адрес многих коллег. Он не без доли иронии пишет о трудности, с которой сталкивается внимательный читатель такого сложного и интеллектуально насыщенного текста, как «Момент Макиавелли». При этом Хекстер дважды говорит, что такой читатель «будет более чем адекватно вознагражден за все умственные усилия…»1434. Мы можем легко добавить к этим суждениям высказывания нескольких десятков рецензентов, большинство из которых являются профессиональными гуманитариями, занимающимися различными периодами развития политической мысли Флоренции, Англии и США. Многие современники почти сразу после появления «Момента Макиавелли» поставили Покока в один ряд с такими политическими мыслителями, как Л. Штраус, Ш. Волин, Ю. Хабермас и М. Фуко1435. Пожалуй, наиболее важным аргументом в пользу такой (с нашей точки зрения, несколько неточной – мы скажем об этом более подробно в заключении) оценки Покока как политического философа первого ряда стало признание его исключительного вклада в изменение представлений англоязычного академического мира о ключевых понятиях и авторах западного политического канона.
Наиболее сильные тезисы Покока, которые были признаны сразу или выдержали проверку временем и острой полемикой со специалистами в соответствующих дисциплинарных областях, включают следующие положения: во-первых, «открытие» значимой республиканской традиции и связанного с ней узнаваемого политического языка в дебатах XVII–XVIII веков в Британии и США1436, во-вторых, исследование трансфера этого языка и соответствующих аргументов от флорентийских гуманистов (и конкретно Макиавелли) в Англию эпохи Гражданской войны и далее1437, в-третьих, пересмотр ранее господствовавшего представления о центральной роли Локка и, шире, либерализма в политической мысли XVIII века1438, в-четвертых, анализ специфического языка английской оппозиции Country party и ряда связанных с ней авторов Августинской эпохи, многие из которых были близки кругу Харрингтона и его последователям; именно эта политическая идиома послужила источником аргументов и ключевых понятий во время создания новой Американской республики1439, в-пятых, значимость «момента Макиавелли» как типичной для Нового времени ситуации, в которой политики и мыслители интерпретировали угрозу республиканской форме правления в терминах гражданской добродетели, коррупции и поиска новых институциональных решений.
После появления в печати «Момента Макиавелли» аргумент о ключевой роли республиканской традиции, безусловно, стал новой концептуальной рамкой для понимания истории политической философии. Предваряя критику приписываемой Харрингтону центральной роли в формировании британского республиканизма, новозеландский историк Дж. Дэвис, по собственному выражению, «неохотно и без благодарности» признал большой исторический синтез Покока релевантным