ерриторий на севере Центральной Италии. Подобно Макиавелли и сторонникам аристократии, он был рад служить Медичи, но только в соответствии с собственными представлениями об этой роли. Во Флоренции важное значение имела принадлежность к гражданской аристократии – классическим «немногим», – которых Медичи должны были воспринимать как равных и как своих сограждан. Если бы Джулиано и Лоренцо вели себя иначе, Гвиччардини не стал бы работать с ними. Он с сожалением думал о будущем режима, неспособного наладить отношения с гражданской элитой. Будучи наместником, он представлял отсутствующего, но полновластного государя. Если воспользоваться выражением, которое в следующем столетии использовал Джеймс Харрингтон, его власть (empire) была провинциальной, а не внутренней. Было бы уместно предположить, что он управляет людьми, столь далекими от политической жизни, что гражданская жизнь им была не по силам, и единственной альтернативой – как позже сказал Макиавелли – служило подчинение власти монарха. Жизнь Гвиччардини в 1516–1527 годах дает богатый материал для сопоставления теории с практикой286. Служа монархии, он думал и писал о роли (ограниченной) аристократии в политии. Если бы он остался во Флоренции, то он бы непосредственно участвовал – как это и было после 1527 года – в решении дилеммы своего класса: настаивал бы на роли элиты при «пропорциональном равноправии» или согласился с ролью слуги и придворного того режима, который все больше походил на монархию, хотя его и нельзя было легитимировать во флорентийских терминах. Именно такой выбор и сопряженные с ним представления все чаще становились предметом размышлений сторонников аристократии с 1512 года.
Вскоре после возвращения из Испании, развивая мысли, высказанные в «Рассуждении в Логроньо» и в созданном им ранее историческом труде, Гвиччардини написал короткий трактат «Об управлении Флоренцией после восстановления власти Медичи в 1512 году»287. Эта работа оборвана на полуслове и, возможно, не окончена, но ее язык имеет большое значение. Для начала посмотрим на риторическое вступление. Мы увидим знакомые фигуры рулевого и врача, но не обнаружим образа законодателя-повара. Объяснение тому косвенно приведено во втором абзаце: город – организм, состоящий из бесконечного многообразия отдельных людей, и случаи или трудности, которые могут возникнуть при управлении ими, так же бесконечны. Поэтому главная добродетель рулевого, врача и политика – осмотрительность, благоразумие, внимательность. Она помогает рулевому держаться курса и вести корабль в порт; врачам она нужна, чтобы понять природу заболевания и все его особенности, ведь без нее их предписания будут «несоразмерны» недугу и противны «характеру» пациента288. Здесь не стои´т вопрос о придании материи ее изначальной формы. Слово materia впервые возникает в связи со словом difficile; параллель с медициной подразумевает, что тело нездорово, а корабль бьется о волны. Если говорить о народном правлении, при котором многие, как и немногие, призваны к участию в политической жизни, то надлежало взять относительно хладнокровный тон и говорить о законодателе и его божественном даровании воздействовать одновременно на все части политического организма. Однако в этом discorso Гвиччардини ограничился точкой зрения ottimati и проблемой перестройки их отношений с Медичи. Поскольку они были лишь частью целостного организма – пусть наиболее благоразумной и опытной частью, – им не подобало влиять на качества целого сверх и помимо своего благоразумия и опыта. И если в своем предшествующем сочинении он мог подчеркивать законное честолюбие немногих и вклад, который их жажда чести могла внести в усовершенствование целого, то здесь акцент сделан скорее на осмотрительности. Хорошее лекарство может сохранить человеку жизнь, но плохое может его убить. Доброе правление способно гарантировать гражданскую сплоченность и согласие, дороже и уникальнее (singulare) которого нет ничего в человеческой жизни. От плохого же устройства следует ожидать ruina, destruzione, esterminio289,290. Даже в самóм аристотелевском контексте, который Гвиччардини может здесь привести, summum bonum немногим больше отсутствия summum malum291.
Вскоре обнаруживаются и другие мотивы этой разочарованной интонации. Очевидно, на том основании, что город состоит из бесконечного многообразия настроений и условий, он утверждает: бессмысленно рассуждать о правлении абстрактно и обобщенно, надо принимать во внимание уникальный характер (natura) как народа, так и территории (luogo, sito), которыми предстоит управлять. Гвиччардини переходит к стандартной характеристике флорентийцев как народа, который в силу своей вторичной природы и исторических обстоятельств может существовать лишь в условиях свободы. Однако перед этим он формулирует ряд категорий, привлекающих внимание читателя и существенно влияющих на его дальнейшую аргументацию. Существует, пишет он, форма правления, во главе которой стоит монарх или signore naturale, имеется и другая, где власть того, кто правит, основана на насилии и узурпации; есть власть над городом, привыкшим подчиняться, и власть над городом, который привык управлять своими делами сам и властвовать над другими. Как мы увидим, те же категории выполняют важную организующую роль и в «Государе» Макиавелли (по-видимому, нет никаких свидетельств, что Гвиччардини и Макиавелли поддерживали какое-то общение в 1512–1513 годах, когда были написаны «Об управлении Флоренцией после восстановления власти Медичи в 1512 году» и «Государь»). Макиавелли использует эти понятия, чтобы выделить «нового государя» – узурпатора власти над городом – как идеальный тип и определить класс политических явлений, к которому этот тип относится. Напротив, Гвиччардини, заявив, что исчерпывающий анализ проблемы занял бы слишком много места, использует их лишь для того, чтобы определить характер и проблемы правления вновь пришедших к власти Медичи292. Разумеется, его интерпретация мотивирована тем, что он считал себя ближе к власти и к решению практических вопросов, в то время как Макиавелли сказать о себе подобное не мог. Однако Гвиччардини в итоге приходит к сравнению правления Медичи после 1434 года и после 1512-го. Он фиксирует повторение истории. Остается не вполне ясным, насколько вновь пришедшие к власти Медичи принадлежат к классу «новых государей» и на какие источники стабильности и законности они могут опираться.
Флоренция, продолжает он, издревле свободна и предназначена господствовать в Италии. Отчасти причиной тому служит ее географическое положение, но также характер ее жителей – неутомимого и легкого на подъем народа, занятого приобретением богатства и власти, поглощенного – что важнее всего – заботами об общественных делах. Главное в жизни Флоренции – существование большого числа граждан, привыкших требовать участия в политической жизни (participazione) и участвовать в ней. В результате в городе укоренилось предпочтение vivere libero e populare и отвращение к тому, чтобы быть обязанными своим политическим статусом отдельным представителям власти (particulari)293. Как мы знаем, здесь взгляды Гвиччардини неоднозначны. Хотя он полагал всеобщее участие в политической жизни предпосылкой свободы, на практике он настороженно относился к участию многих. Поэтому неудивительно, что, называя свободу древней и неотъемлемой принадлежностью флорентийского характера, он не считал ее ни священной, ни тем более законной или даже неизменной нормой. Время от времени ее могло не быть. Однако с 1494 года и с 1502‐го она превратилась в узаконенную норму благодаря Большому совету294. Именно наличие этого института сделало неизбежной разницу между прежней и нынешней властью Медичи. В 1434 году vivere populare не существовало; город был расколот на отдельные группировки, между главами которых шла борьба за власть. Когда Козимо де Медичи ее добился, казалось, что он получил ее не от popolo или universale295, а «от некоего мессера Ринальдо дельи Альбицци, некоего мессера Палла Строцци и других людей». Popolo, которому эти группировки отказывали в способности эффективно управлять, при Козимо не стал более политически активным. Однако, когда лидеры различных группировок потерпели поражение, народ почувствовал себя менее стесненным. Кроме того, Медичи старались не показывать, что контролируют все напрямую, а делили власть с узким кругом соратников, не обладавших равными с ними правами. Тем не менее они допускали определенную возможность participazione, так что даже Лоренцо Великолепный, наделенный (как все же подразумевал Гвиччардини) излишней властью над кругом своих ближайших сподвижников, приобрел ее постепенно и не за один год296.
Однако в 1512 году ни одно из этих условий не сохранилось. На протяжении восемнадцати лет Большой совет обеспечивал широкие права участия в политической жизни большого числа граждан, которые не утратили к ней вкуса и от которых едва ли следовало этого ожидать. Медичи получили власть непосредственно от universale, захватив ее столь внезапно и резко, что последние не успели забыть опыт гражданской жизни. Имея множество врагов и мало друзей, члены вновь пришедшего к власти семейства вынуждены управлять напрямую и открыто, таким образом усугубляя разрыв между настоящим и недавним, еще не забытым прошлым