297. Многие и немногие, popolo и ottimati одинаково чужды власти, и, так как ее едва ли можно разделить со многими, основная проблема, которая стоит перед Медичи, – налаживание отношений с немногими.
В рассуждениях Гвиччардини сочетаются тезис о том, что к участию в политической жизни стремятся ради самого участия, и мысль, что нововведения и изменения опасны, ибо быстрые и внезапные перемены не оставляют людям времени на то, чтобы освоиться в новых обстоятельствах. Медичи первого поколения получили власть не из чьих-либо рук и приобретали ее постепенно. В 1494 году неожиданная революция повлекла за собой возможность всеобщего участия в политической жизни, которую другая революция в 1512 году так же внезапно устранила. Современных Медичи можно назвать «новыми государями» хотя бы в двух отношениях: перемена, снова поставившая их во главе города, была столь резкой, что никто не успел привыкнуть к их правлению, и уже по одной лишь этой причине они не могут править привычным образом. Вдобавок ситуация в городе радикально изменилась по сравнению с тем, что было до 1494 года: восемнадцать лет vivere populare привили universale вкус к участию в политической жизни – точнее, к ним вернулся естественный вкус к ней, который при Козимо и его наследниках оказался временно утрачен. Человеческая природа или по крайней мере социальные и политические наклонности людей поддаются изменению, но только две силы способны производить подобные изменения: с одной стороны, обычай и практика, действующие медленно, а с другой – участие в политической жизни, быстро рождающее последствия, противодействие которым требует некоторого времени.
Перемена сделала восстановленную власть Медичи непрочной: они нажили много врагов, которые едва ли могли свыкнуться с новым режимом и смириться с утратой participazione. Впрочем, необходимо различать категории, на которые можно подразделить этих врагов. Ненависть universale неизлечима – не столько потому, что она сильна, столько оттого, что для ее смягчения недостаточно восстановить Большой совет, уничтожив который Медичи пришли к власти. Враждебность различных групп из числа элиты – другое дело, и именно они прежде всего интересуют Гвиччардини. В относительно идеальном мире «Рассуждения в Логроньо» немногие, как мы помним, определялись как те, кто жаждет славы, стремление к которой делало их способными принести исключительную пользу res publica. Здесь же подход совершенно иной. Для начала Гвиччардини сбрасывает со счетов отдельные группы непримиримых: наследственных врагов семьи Медичи и тех, кому честолюбие и беспокойный характер не позволяют служить власти как таковой298. Затем дается точное определение ottimati: это люди, чье врожденное благородство или репутация (essere tenuti, avere fama), заслуженная ими благодаря достоинствам и рассудительности, вознесли их на вершину в 1494 году и, вероятно, обеспечили бы им положение элиты в любой системе правления. В целом едва ли следует их опасаться: ottimati, чьи рассудительность и мудрость позволяют им добиться положения в обществе, так или иначе выигрывают при любом правительстве и что-то теряют, когда оно переживает крах. Как несколькими годами позже более резко сформулировал Лодовико Аламанни: «Со стороны мудрых нечего бояться, потому что мудрецы никогда не вводят новшества»299. Но поскольку не все люди мудры и даже мудрые могут ошибаться, когда затронуты их интересы, то Гвиччардини говорит, что не взялся бы предсказывать поведение большинства из них300.
Интонация, с какой он говорит об ottimati, явно изменилась. Вместо того чтобы подчеркивать их жажду славы и честолюбие, он рассуждает об их рассудительности или ее отсутствии. В конце концов, рассудительность – вторая добродетель гражданской аристократии; это умение действовать в настоящем, заглядывая вперед, исключительное понимание ситуации, какое отличает людей с уникальными способностями. Но главное не то, что Гвиччардини теперь обращает внимание на другую добродетель, а то, что изменились обстоятельства, определяющие роль ottimati. Честолюбие являлось добродетелью тех, кто принадлежал к элите в рамках vivere populare и открыто действовал на глазах у своих восхищенных, но критически настроенных сограждан. Однако теперь степень участия ottimati и universale в гражданской жизни снизилась, и вопрос, по сути, заключается в том, смогут ли первые занять лидирующие позиции под покровительством Медичи. Так как Медичи полностью взяли власть в свои руки, между ними и отстраненными от дел ottimati возникает конфликт. Учитывая, что к universale власть не вернется, они не обрадуются, если ottimati вновь получат ее. Поскольку имеет место нечто новое, происходит общий упадок безопасности; люди становятся друг другу врагами. Гвиччардини подчеркивает, что необходимость в рассудительности, а не в честолюбии – рассудительности, которая учит, какого курса держаться кораблю, – существует в том же контексте (и обусловлена им), что и характеристика элиты как группы, выделяющейся своим происхождением и репутацией, а это почти означало, что она есть дитя фортуны.
Далее он переходит к вопросу, решать который, что немаловажно, по его мнению, должны именно Медичи, а не ottimati. Какая тактика лучше всего подходит для восстановленного режима: расположить к себе universale, в распределении наград и должностей? Стараться максимально воспроизвести принцип, по которому они бы распределялись при народном правлении? Встать на защиту личной свободы против притеснения со стороны сильных? Или же, наоборот, подавить всякие проявления народной инициативы и править с опорой на узкий круг сторонников, для которых только и должны предназначаться все почести?301 За первым вариантом стоит вопрос, могут ли мир, порядок и справедливость примирить многих с утратой participazione; за вторым – могут ли ottimati сохранить за собой статус элиты меньшей ценой, чем постоянная зависимость от правящей семьи. В оставшейся части этого discorso Гвиччардини перечисляет доводы в пользу первой стратегии. Для universale хорошее правительство не замена самоуправлению. Они предпочли бы не иметь никакого правительства, каким бы справедливым и непредубежденным оно ни было в распределении должностей: оно все равно не вернет им dolcezza302 от участия в Большом совете. Если прежнего влияния им предоставить нельзя, то следует подавить их устремления303. Однако Медичи не могут сделать этого, если не привлекут на свою сторону группу преданных приверженцев. Сторонников следует искать среди честолюбцев, которым будут вверены обширные должностные полномочия, но таким образом, чтобы стало ясно: их полномочия зависят от Медичи и не устоят при их падении. Честолюбие вместе с личной заинтересованностью сделают этих людей ярыми адептами Медичи, а не равнодушными друзьями. Но здесь Гвиччардини прерывает трактат 1513 года словами, что он уже не согласен с этими аргументами304.
Вероятно, он полагал недостаточно благоразумным для ottimati принимать сторону Медичи, открыто враждуя с popolo, или недостаточно почетным – принимать настолько несвободные условия, как прямая зависимость своего положения от правящего семейства. Как он лично решал эту проблему, нам известно. Как теоретик он разрабатывал модель, на основании которой было трудно представить, как правление Медичи может утратить ту опасную новизну, которая стала причиной враждебного к ним отношения, и как аристократия сможет избежать выбора между зависимостью от Медичи и собственной гражданской свободой, но в сочетании с Большим советом. Среди современников Гвиччардини имелись те, кто готов был дать еще более беспощадный совет, чем тот, что он отверг. Один из них, Паоло Веттори, в 1512 году писал, обращаясь к кардиналу де Медичи, в меморандуме о его отъезде в Рим и избрании на папский престол: «Ваши предки, – говорил он главе семейства, – удерживали город умением (industria), а не силой; вы, однако же, должны держать его силой. Дело в том, что с 1502 года город управлялся очень хорошо, и память об этом всегда будет вам враждебна; у вас слишком много недругов, чтобы удерживать власть с помощью какой бы то ни было группы, которую вы могли бы сформировать в этих стенах. Но подчиненной городу провинцией – contado – управляли чрезвычайно скверно, и если вы вооружите ее и возьмете под свое непосредственное покровительство, через полгода бы будете в большей безопасности, чем если бы вас защищала целая армия испанцев»305. То, что предлагал Веттори, было противоположно сформулированной Макиавелли стратегии организации гражданской милиции из contadini. Его мысль, разумеется, состояла в том, что, поскольку у contadini не было гражданских прав, они не выказывали желания защищать город от испанцев306, но были бы рады помочь Медичи подчинить себе город, который их эксплуатировал. Однако это не сделает их гражданами. Веттори предвидел черту, действительно присущую власти Медичи, когда после 1530 года развилась система герцогского правления и представителям contado, пусть они и не были вооружены, отдавалось предпочтение. Впрочем, к тому времени речь уже не шла о том, что Медичи правят как граждане среди других граждан.
Природа стоявшей перед аристократией дилеммы теперь была совершенно ясна. Она в достаточной мере ощущала свою исключительность и элитарность, чтобы приветствовать поражение Большого совета и перспективу поддержания