Хотя мы интерпретируем «Государя» с помощью формального и аналитического подхода, сам трактат нельзя назвать формальным или аналитическим. Мы предпримем попытку выявить некоторые заложенные в тексте смыслы за счет отнесения их к двум интеллектуальным моделям: одна из них относится к способам познания и действия на основе конкретных явлений, доступных, по всей видимости, средневековой и ренессансной политической мысли, а другая раскрывает особенности представлений гуманистов и флорентийцев о гражданском обществе, добродетели и fortuna. Любой аналитический подход неизбежно ограничен собственной методологией, и на некоторых особенностях мысли Макиавелли в «Государе» мы не будем останавливаться. Впрочем, попытки интерпретировать это классическое произведение делались во многих работах – либо при помощи непосредственного погружения в столь неуловимые сюжеты, как моральные взгляды Макиавелли и его душевное состояние, когда он созерцал Флоренцию и Италию в 1512 году, либо полагаясь исключительно на истолкование текста без предварительного обозначения каких-либо конкретных проблем. Возможно, среди множества трактовок найдется место и анализу с помощью эвристических моделей, используемых в этой книге323.
С этой точки зрения «Государь» предстает как типология новаторов и их отношений с fortuna. Установка на классификацию задается с самого начала и проходит через все ключевые главы этой книги. Все правления – это либо республики, либо монархии; все монархии (или княжества) – либо наследственные, либо новые. Последние либо совершенно новые, либо представляют собой сочетание наследственной власти и новых территорий. Завоеванные территории привыкли либо к свободе, либо к власти другого государя; новый правитель завоевал их с помощью или чужой, или собственной вооруженной силы, благодаря либо fortuna, либо virtù.
Грохот этих типично макиавеллиевских антитез, завершающихся самым важным во всем трактате словом, составляет всю первую главу324. Ключевая дистинкция, о которой речь идет и во второй главе, – различие между наследным (principe naturale)325 и новым государем. Как объясняет Макиавелли, первый в силу традиции признается законным правителем; жители assuefatti к его sangue, привыкли к тому, что ими правит представитель его рода и фамилии. Значимость обычая и привычки такова, что, коль скоро он не нарушает установлений предков, то может лишиться stato, только если станет жертвой какого-то необычайного происшествия. Если тот, кто захватит его власть, допустит промах или потерпит неудачу, то он, вероятно, вернет себе прежнее положение. Коротко говоря, его власть узаконена обычаем и традицией, он относительно неуязвим для fortuna, и ему не требуется какая-то особенная virtù326. Эти утверждения следуют одно из другого, и в каждом из случаев в отношении нового государя справедливо обратное. Древний обычай у Макиавелли противостоит fortuna и virtù; отношения между второй и третьей приобретают важность при отсутствии первого. Мы сразу замечаем, что по-прежнему находимся в мире средневековой политики, поскольку все еще невозможно представить себе легитимность вне традиции и древнего обычая. Впрочем, мы близки к тому, чтобы покинуть ее пределы: Макиавелли готов изучать природу правления, в котором отсутствует легитимность. К тому же следует подчеркнуть, что легитимность современной Макиавелли вполне развитой трансальпийской монархии основывалась не на одном только древнем обычае. Она могла претендовать на то, что воплощает в себе универсальный порядок, нравственный, священный и разумный. Помимо желаний издревле привычного к ее власти народа, ее законность могла строиться на сформированном обычаем праве, которое обеспечивалось ее jurisdictio. Она могла рассчитывать и на то, что правитель в своем gubernaculum воплощает способности, вероятно, направляемые Провидением. Макиавелли не изображает в подробностях эту трижды легитимную форму правления, хотя из его наблюдений касательно французской монархии327 нам известно, что многие ее черты были ему знакомы. Единственный пример наследственной власти в этой главе «Государя» взят из истории Италии: это пример герцога Феррарского из дома д’Эсте328. Макиавелли замечает, что подобные семьи – лишь успешные узурпаторы, продержавшиеся достаточное число поколений, чтобы забылась перемена, сопровождавшая их приход к власти329. Между д’Эсте и, например, помазанными на царство Капетингами имеется существенная разница. Однако даже д’Эсте противопоставляются «новому государю». Мы знаем, что «Государь» – это не руководство для королей, хотя некоторые из них и читали его с большим интересом. Это и не трактат об «абсолютной монархии». Абсолютный монарх, как король у Фортескью, правящий regaliter tantum330, определялся своим отношением к законодательству, которое составляло часть сложной схемы утверждения его собственной легитимности. «Новый государь» был вовсе лишен легитимности, поэтому его нельзя было назвать королем в привычном для нас смысле. Король не был новым и мог отрицать, что он дитя фортуны, за исключением тех случаев, когда он завоевывал территорию, на которую прежде не имел права. Здесь Макиавелли приводит в пример Фердинанда Арагонского.
Il Principe – работа о «новом государе» (мы знаем это из писем Макиавелли и из самого текста) или скорее о классе политических новаторов, к которому он принадлежит. Новизна его правления означает, что он совершил нечто новое, низвергнув или заменив предшествующую форму правления. Своими действиями он должен был причинить вред множеству людей, которые не смирились с его властью. Те же, кто приветствовал его возвышение, теперь ожидают от него больше, чем он в состоянии дать331. Перед нами ситуация, которую принадлежавшие к ottimati современники Макиавелли анализировали в контексте Флоренции: из‐за того что одни настроены враждебно, а другие не удовлетворены, общество дробится, превращаясь в хаос непримиримых и противоборствующих воль, власть правителя лишается законных оснований, а гражданская жизнь становится невозможной. Однако Макиавелли размышляет не конкретно о Флоренции и не о конкретной проблеме гражданского коллектива; его интересуют исключительно отношения между новатором и фортуной. Поэтому никогда нельзя с уверенностью говорить, насколько в замысел Макиавелли входило рассмотрение проблем, с которыми столкнулись вновь оказавшиеся у власти во Флоренции Медичи. Есть некоторые основания предположить, что в «Государе» содержался обращенный к Джулиано и Лоренцо совет приобретать себе владения в других частях Италии, но в этом Медичи мало чем отличались бы от других владетельных семейств. Особенной была их прежняя природа и история их правления Флоренцией, и отчасти именно ее анализ заставлял Гвиччардини, Веттори и Аламанни приписывать вернувшемся к власти Медичи свойства principe nuovo. Но там, где упомянутые мыслители – с разной степени подробности – обращались к конкретным историческим изменениям, составлявшим эту новизну, Макиавелли начинает с новизны как отвлеченного принципа. Конкретный пример, больше всего напоминающий о правителе из рода Медичи, – случай гражданина, который становится государем благодаря поддержке группы сограждан, – действительно, подробно рассматривается в девятой главе, но без какого-либо акцента, как один из портретов в галерее «новых государей». Если разбирать «Государя» формально, то он производит впечатление теоретического трактата, поводом к написанию которого послужила конкретная ситуация, но который не посвящен ей самой. Нам следует вернуться к теме новатора и его фортуны.
Нововведение, свержение устоявшейся системы, открывает двери фортуне, потому что оно оскорбляет некоторых и беспокоит всех, создает ситуацию, в которой люди не успевают привыкнуть к новому порядку. Обычай – единственная альтернатива фортуне. В республиканской теории мы исследовали бы перспективы восстановления vivere civile, но в «Государе» речь в первую очередь идет не о республиках и не о гражданской жизни. Новые подданные государя не привыкли к нему, поэтому он не может быть уверен в их преданности: «…Всякая перемена прокладывает путь другим переменам»332. Он противопоставляется наследному государю и, как логично предположить, стремится обрести устойчивость положения того, чей род долго оставался у власти. Обиды и разочарования, сопровождавшие начало его правления, должны быть забыты. Подчинение ему становится – как подразумевает термин principe naturale – частью унаследованной «второй натуры» народа. Однако как новому государю добиться этого? Как, можем мы спросить, хотя Макиавелли и не задает этого вопроса, это удалось предкам наследного государя? Недостаточно просто пережидать, ведь ситуация может внезапно измениться. Здесь, как и в других своих произведениях, Макиавелли весьма насмешливо отзывается о совете, который часто давали его современники, – ждать и «полагаться на благодетельное время»333. В положении заведомо неустойчивом, когда никто не знает, что может принести с собой время, промедление – это наименее подходящая тактика.
Новый правитель должен обладать исключительными и выдающимися качествами, выделяющими его на фоне нормы, воплощенной в principe naturale. Эти качества можно обозначить как virtù, благодаря которой обретала форму материя fortuna