occasione лишь временно подняло Чезаре на колесе фортуны. Он был многим ей обязан, и она могла покинуть его в любой момент. Зависимость от fortuna сохранялась, пока с помощью своей virtù он не пытался установить власть, не зависящую от следующего оборота колеса.
Положение Чезаре формально отличается от ситуации законодателя тем, что его virtù и fortuna не просто противостоят друг другу. Поскольку законодатель наделен сверхчеловеческой virtù, fortuna над ним не властна; Чезаре обладает лишь человеческой virtù – он занимает по отношению к законодателю примерно такую же позицию, как аристотелевский человек практического ума по отношению к платоновскому философу-правителю, – и мы видим, как он силится выйти из-под власти fortuna. Впрочем, дело не только в этом. Чезаре выделяется на фоне остальных новаторов. В главе VI говорилось, что привнесение чего-то нового – самая трудная и опасная задача355. Уязвимость новатора для fortuna выводилась из того обстоятельства, что привносимые им перемены нарушали все человеческие отношения и отталкивали одних людей сильнее, чем привлекали других. Однако это не относится к Чезаре. Его зависимость от fortuna выражается не в неоднозначном отношении Романьи к его власти, а в неопределенности срока жизни Александра VI. Да, мерой его virtù являются его искусные военные и другие приемы, о которых говорит Макиавелли и которые должны служить гарантией, что его власть в Романье устоит после смерти Александра VI. На деле же она остается в полной зависимости от политики папы и курии, и Макиавелли не удалось убедительно показать, что это не так356. Fortuna приобрела внешний характер. События в Романье зависят от того, что происходит в других местах, а не являются простым следствием перемен, привнесенных Чезаре в привычный уклад области. Нам мало что сообщается и о том, каким было общество Романьи до прихода Чезаре, и не потому, что мы должны увидеть в Чезаре Тезея Романьи, а в ее жителях – инертную материю, которой он способен придать форму. Его отношения с fortuna – это не отношения законодателя.
Чезаре не законодатель. Возможно, Борджиа – как и утверждает Макиавелли – это идеальный тип, на который следует ориентироваться каждому новому правителю из его (тщательно определенной) категории357? Но из этого следует, в противоположность выводам некоторых комментаторов Макиавелли, что новый государь не является потенциальным законодателем и что законодатель – идеальный тип, расположенный на одном из полюсов категории новаторов, чьей разновидностью является новый государь. Дело не только в том, что связь между virtù и fortuna законодателя иная, чем у нового государя. Он осуществляет преобразование другого рода, обнаруживая свою materia – народ, который ему предстоит направлять, – в состоянии такой разобщенности, что его virtù требуется лишь меч, чтобы придать ей форму. У Макиавелли очень мало сказано о характере прежнего и привычного поведения, упраздненного другими новаторами. Более того, придавая материи форму, законодатель создает новую политическую реальность: Кир, Тезей и Ромул основали империи, Ликург – политию, а Моисей – народ, заключивший завет с Богом. Слово stato – которое Макиавелли и Гвиччардини использовали для обозначения «власти одних над другими», – по-видимому не означает того, что производит законодатель, то есть весьма жизнеспособное политическое общество, укрепленное с помощью его virtù и (по крайней мере если речь о республике) благодаря virtù граждан. Царство обретает стабильность через практику и наследование. Новый государь обнаруживает не материю, лишенную всякой формы. Он получает власть над обществом с уже установившимися обычаями, и его задача – относительно трудная или простая в зависимости от того, привыкло ли это общество к свободе или к повиновению, – состоит в том, чтобы заменить «вторую натуру» другой. Его virtù призвана не наложить на нее prima forma (если использовать выражение Савонаролы и Гвиччардини), а разрушить прежние формы и превратить их в новые. Прежняя форма укоренена в обычае и «вторичной природе», поэтому привносимые им перемены вносят смуту в привычные модели человеческого поведения, делая его уязвимым для fortuna. Как мы видим, он учреждает stato – ограниченную форму правления, отчасти легитимную, отчасти укорененную в обычаях и «вторичной природе», новых для данного народа. Для преодоления этого этапа требуется более редкий тип virtù, потому что эта virtù отличается от virtù законодателя.
Как заметил Дж. Х. Хекстер358, фраза, которую Макиавелли чаще всего использует для описания целей нового государя, – mantenere lo stato. Она подразумевает краткосрочную перспективу, словно бы указывая, что он стремится лишь найти опору в том положении силы и неустойчивости, в какое он был поставлен инновацией. С этой точки зрения, правителю не надо заглядывать слишком далеко, надеясь добиться для своего stato бессмертия, достигаемого творением законодателя, или легитимности, приобретенной через наследование потомственного владения. Stato означает необходимость постоянно помнить о подстерегающих опасностях. Virtù – качество, позволяющее им сопротивляться, но не освобождающее от необходимости бояться их. Новый правитель не надеется изменить условия своего политического бытия и не рассчитывает, что когда-нибудь в нем будут видеть кого угодно, только не выскочку. Если virtù и fortuna будут благополучно сосуществовать, его династия может продержаться достаточно долго и обрести привычную стабильность, как герцоги д’Эсте в Ферраре, упрочившие свою власть настолько, что им не слишком требовалась virtù. Но пока еще virtù нужна в рамках ближайших целей: virtù Филопемена, главы Ахейского союза, который никогда не прогуливался, не планируя при этом новый поход359. Virtù направлена на настоящее, но сулит будущую славу. У законодателя совсем иная virtù: она строит нации, которые нацелены на длительное существование.
Такая интерпретация представляется обоснованной, если мы вспомним о различии между дидактическими и аналитическими главами «Государя»: за разделами, в которых рассматривается категория новаторов, следуют фрагменты, где говорится исключительно о новом государе и предписывается, как он должен поступать. Переход от одного к другому осуществляется через две главы после краткого биографического очерка о Чезаре Борджиа. Основные его темы и в самом деле можно связать с приемами, необходимыми государю, чтобы обезопасить себя от непосредственных угроз. Он живет среди соперников, а это вновь возвращает нас к теме отношений между государями, в которых главным аргументом служит армия и умение ею пользоваться. Мы знаем о глубоком интересе Макиавелли к традиции флорентийской милиции и его убежденности, что только гражданская милиция может сделать городских жителей способными отстаивать свою свободу. Возникает вопрос: не имел ли он в виду, что наличие армии в распоряжении государя является средством перестроить его отношения с теми, кем он правит? Вспомним советы Веттори, предлагавшего Медичи вооружить против города contado, и Аламанни, считавшего, что молодые аристократы должны стать воинами в гвардии государя. Впрочем, если у Макиавелли и была такая мысль, он не остановился на ней подробно. В посвященных армии главах «Государя» (XII–XIV) горячо отстаивается превосходство «собственных» (proprie) войск правителя над наемными или союзными. Социальные отношения между государем и «его» солдатами рассматриваются лишь в одном предложении, где отмечается, они являются либо подданными (sudditi), либо гражданами (cittadini), либо зависимыми от него людьми (creati, то есть его ставленниками, которых он возвысил)360. Этот тезис наводит на определенные размышления, но его недостаточно, чтобы построить теорию. Тщательный анализ политики военного устройства, который Макиавелли проводит в «Рассуждениях» или «Трактате о военном искусстве», подразумевает республику как политическую норму.
В посвященных военному делу главах армия изображена в целом как оружие против кратковременных опасностей. С аналогичной точки зрения написаны и знаменитые главы о моральности поведения государя (XV–XIX). Здесь просто предполагается, что в силу собственного новаторства государь оказывается в ситуации, когда человеческое поведение лишь отчасти остается законным и лишь отчасти подчиняется правилам морали. Поэтому ум государя – его virtù – включает в себя способность распознавать, когда можно действовать, словно бы правила морали (авторитет которых сам по себе нигде не отрицается) остаются в силе и продолжают управлять поведением других людей, а когда нет. Формально это утверждение относится к конкретной политической ситуации, ставшей результатом нововведения. При этом можно указать фрагменты, где Макиавелли говорит так, будто это относилось к любой политической ситуации. Скорее всего, причина такого хода состоит в том, что он ориентировался на краткосрочную перспективу, в которой последствия перемены еще не изгладились. Благодаря этому Макиавелли осознал, что все политические ситуации в какой-то мере складываются в результате нововведений и борьбы за власть и что краткосрочная перспектива никогда не теряет актуальности. Из этого следует сделать дальнейшие выводы. Моральное и социальное поведение государя, подобно его военной и дипломатической стратегии, помещено в обстоятельства, где властвует fortuna и где время приносит с собой равно доброе и дурное. До сих пор