arte della lana и никак не участвующий в общественных делах, с точки зрения античной теории, не будет полноценным гражданином и окажется источником слабости своих сограждан. Однако тот, кто вознамерился отдать все силы arte della guerra419 – Макиавелли иногда использует выражения вроде «сделать войну своим arte», – неизмеримо более опасен. Приземленный торговец гонится за ограниченным благом, забывая об общем благе, и это плохо; он может дорожить этим благом больше, нежели благом города, и это еще хуже, потому что arte della lana мыслится как единственное, чем должна руководствоваться Флоренция. Но приземленному солдату подобная склонность присуща в гораздо большей степени и представляет гораздо большую угрозу для общества, так как его arte подразумевает принуждение и уничтожение. Таким образом, по целому ряду причин – от ненадежности condottieri до риска тирании цезарей – важно, «чтобы военное дело оставалось только общественным ремеслом» (al pubblico lasciarla usare per arte)420. Это arte больше любого другого должно быть прерогативой общества, им должны заниматься лишь граждане, руководить им должны лишь магистраты, и практиковаться оно может только с позволения публичной власти и под ее контролем.
Парадокс, который Макиавелли формулирует в своих рассуждениях, заключается в том, что лишь на солдата, не состоящего на постоянной службе, можно положиться с точки зрения его полной преданности делу войны и ее целям. Призванный в армию гражданин, у которого есть свой дом и свое занятие (arte), захочет закончить войну и вернуться домой, тогда как наемник, которого затянувшаяся на неопределенный срок война скорее обрадует, чем огорчит, не предпримет никаких попыток ее выиграть421. Гражданин обладает своим местом в политическом организме, и он поймет, что война ведется, дабы он мог его сохранить. Наемник, у которого вместо дома – лагерь, становится орудием тирании для города, который его поставили защищать, – тирании, которая может исходить от какого-нибудь Помпея или Цезаря, некогда бывшего гражданином, но теперь пагубно использующего меч в борьбе за государственную власть. Макиавелли живо настаивает на своих доводах, и в итоге они на три столетия оказались предметом пристального внимания. Впрочем, он ограничивается тем, что объясняет, почему только гражданин и может быть хорошим солдатом. Рассуждение, что лишь солдат способен стать хорошим гражданином, также присутствует, но в гораздо менее развернутом виде. Мысль, приводящая к такому выводу, сложна, но отчасти основана на ряде тезисов из предисловия:
И если в гражданских учреждениях древних республик и царств делалось все возможное, чтобы поддерживать в людях верность, миролюбие и страх Божий, то в войске усилия эти удваивались, ибо от кого же может отечество требовать верности, как не от человека, поклявшегося за него умереть? Кто должен больше любить мир, как не тот, кто может пострадать от войны? В ком должен быть жив страх Божий, как не в том, кто ежедневно подвергается бесчисленным опасностям и всего более нуждается в помощи Всевышнего?422
Воинская virtù влечет за собой общественную добродетель, потому что в них можно усмотреть одну и ту же цель. Республика является общим благом. О гражданине, направляющем все действия к этому благу, можно сказать, что он посвящает республике свою жизнь. Сражающийся за нее воин посвящает ей свою смерть, и они схожи в том, что совершенствуют человеческую природу, жертвуя конкретными благами ради всеобщей цели. Если это мы и называем добродетелью, значит, в воине она проявляется с такой же полнотой, как и в гражданине. Возможно, именно благодаря военной дисциплине он учится быть гражданином и проявлять гражданскую добродетель. Анализируя в «Рассуждениях» добродетель древних римлян, Макиавелли, по-видимому, изображает ее следующим образом: она основана на воинской дисциплине и гражданской религии как на двух способствующих вовлечению в общественную жизнь процессах, посредством которых люди учатся быть политическими существами. Он не доверял христианству – или, по крайней мере, отделял его от политического блага, – ибо оно учило ставить иные цели, нежели цели города, и любить свою душу больше отечества423. Но если из этого следует, что никакая цель не должна выходить за пределы общественного, то социальное благо должно перестать быть трансцендентным. О религии древних римлян Макиавелли говорил, что она была основана главным образом на гадании и люди считали ниспосланным свыше то, что позволяло им предсказывать будущее424. Языческая религия, которую он предпочитал христианству в качестве полезного для общества инструмента, служила той же цели, что и республика, – власти над фортуной. Однако республика, будучи установлением, основанным на действии, отвечала аналогичной цели лучше, чем гадания. Ложь и заблуждения были оправданны, если сообщали людям уверенность в себе, помогали им продемонстрировать воинскую virtù – в большинстве примеров, приводимых Макиавелли в связи с римской религией, говорится о предзнаменованиях и гадании перед битвой425 – и за счет этого развить ту способность посвящать жизнь общему благу, что составляет нравственное содержание языческой религии и является сущностью гражданской добродетели. Именно гражданская религия сделала римских плебеев хорошими солдатами. Воинская дисциплина и гражданская религия заставляли их быть внимательными к общему благу в разгар гражданских распрей, а, значит, и уметь при необходимости управлять своим будущим устами пророчествовавших авгуров426.
Теперь очевидно, что Макиавелли использует идею воинской virtù, дабы представить другой взгляд на участие многих в гражданской жизни. Привычные доводы в пользу governo largo заключались в следующем: многие миролюбивы, мало к чему стремятся, помимо свободы в частных делах, обладают достаточным здравым смыслом, чтобы отвергать бесполезное, и моральным чутьем, чтобы из гражданской элиты избирать тех, кто естественным образом их самих превосходит, и подчиняться им. Макиавелли прибегнул к этому способу аргументации в «Рассуждениях», а также в созданном одновременно с трактатом «О военном искусстве» «Рассуждении о реформе государственного устройства Флоренции, написанном по просьбе папы Льва Х»427. Однако он не пытался, как это неоднократно делал Гвиччардини, построить на этом фундаменте теорию распределения функций между многими и немногими. Он всегда делает акцент на инновациях, fortuna и virtù. Как нам предстоит увидеть, «Рассуждения» в какой-то мере представляют собой трактат о различных формах, какие может принимать определенное количество virtù, наличествующее в мире в любой промежуток времени, и о том, как сохранить ее и направить в нужное русло. В добродетели римлян он усмотрел новую форму активной virtù, свойственной большинству и существующей лишь в экспансивных воинственных государствах, которые вооружают свой народ и наделяют его гражданскими правами. Значимая для него флорентийская традиция народного ополчения и собственный опыт организации ополчения при Содерини ведет Макиавелли к идее построения гражданского участия на основе воинской добродетели – до такой степени, что первое становится результатом второго. Плебей как римский гражданин – это не столько человек, играющий определенную роль в системе принятия решений, сколько тот, кого гражданская религия и воинская дисциплина научили посвящать свою жизнь patria и переносить этот дух на гражданскую деятельность. Он одновременно соответствует образу проявляющего virtù новатора у Макиавелли и аристотелевского гражданина, заботящегося об общем благе. Римский плебс демонстрировал virtù, когда требовал своих прав, и добродетель – когда выражал удовлетворение тем, что его требования выполняли.
Анализ трактата «О военном искусстве» позволяет выявить как нравственные, так и экономические характеристики гражданина-воина. Чтобы он был достаточно внимателен к общему благу, у него должны быть дом и собственное дело, а не лагерь. Этот же критерий применяет Аристотель к гражданину, которому необходимо обладать собственным хозяйством и управлять им. Как следствие, он не способен стать слугой другого человека, а значит, сможет достичь блага сам по себе и понять, как его благо соотносится с благом полиса. Солдат-наемник – лишь орудие в чужих руках, но гражданин-воин не просто орудие в руках общества. Его virtù принадлежит ему самому, и он идет в бой, потому что знает, за что сражается. Как мы уже видели, по мнению Бруни и Гвиччардини, утрата свободы и упадок государства происходили, когда люди, по принуждению или от изнеженности, ожидали от других того, чего должны были бы ожидать от себя как членов общества. Ясно, что это вдвойне применимо к городу, прекратившему призывать в армию собственных граждан и полагающемуся на наемников. Граждан это развратит, потому что они позволили тем, кто ниже их, действовать во имя общего блага. Наемники станут двигателем коррупции, потому что они выполняют общественные обязанности, не заботясь о благе общества. В итоге любой честолюбивый человек сможет приобрести власть над республикой и разрушить ее, заставив бездумных наемников сделать для него то, что надлежит делать лишь для общества. Впрочем, это произойдет и по вине не обременяющих себя мыслями граждан, выпустивших ситуацию из-под общественного контроля. Если мы рассмотрим теорию коррупции и примеры порчи в «Рассуждениях» Макиавелли, то увидим, насколько она основана на идее независимости каждого человека как гражданина, показателем которой служит его желание и способность носить оружие.