и. Тем временем другие мыслители склонялись к более традиционному предпочтению стабильности и, не оставляя в стороне вопросов, связанных с армией и войной, вновь обращались к примеру вечной Венеции, используя его как образец для изучения распределения власти внутри государства. Их идеи в сочетании с идеями Макиавелли способствовали формированию классической республиканской традиции в Англии и Америке начала Нового времени.
Глава VIIIРим и ВенецияБ) «Диалог» Гвиччардини и проблема аристократической рассудительности
В отличие от трудов Макиавелли, тексты Гвиччардини всегда прямо связаны с контекстом флорентийской политики и им недостает теоретической и спекулятивной свободы работ его старшего современника. Это свидетельствует не только о большей заинтересованности Гвиччардини в действительном и практически осуществимом, но и о его аристократическом консерватизме. Единичный и конкретный мир почти по определению поддавался познанию и контролю только с существенной примесью опыта, поэтому в центре размышлений Гвиччардини всегда стоит представление об ottimati как политически искушенном узком кружке, способном править. Его члены не понаслышке знают город, с которым им приходится иметь дело, и потому им доподлинно известно, как мало они могут его изменить. Однако было бы величайшим заблуждением воспринимать Гвиччардини просто как выразителя интересов своего класса. Он считал ottimati краеугольным камнем правящей структуры, однако у него не было иллюзий относительно того, как они поведут себя, если получат власть и должности. Минимальная роль, которую он отводит другим политическим классам – если даже этим минимумом их роль, с его точки зрения, и ограничивается, – заключается в создании среды, в которой достоинства аристократии, а именно практическая опытность и честолюбие, могут оставаться действенными и не затронутыми порчей.
Стремление Гвиччардини заземлять свои размышления в контексте исторической Флоренции служит причиной того, что отвлеченные универсальные понятия, которые легко распознать в «Государе» и «Рассуждениях», в «Диалоге об управлении Флоренцией» не бросаются в глаза476. Здесь нет постоянных упоминаний фортуны и новшеств, материи и формы. Различить их косвенное присутствие непросто. Мы наблюдаем меньшую степень абстракции, чем у Макиавелли, решившего рассуждать о республиках и княжествах, переменах и упадке в общих чертах. Гвиччардини не требуется такая же степень систематизации. На самом деле ему нравилось выказывать определенное презрение к отвлеченным размышлениям. Основной персонаж «Диалога» изучал политику на опыте, не занимаясь ни философией, ни историей. Впрочем, он не отрицает значения истории, открывающей уроки умерших тем, кто нуждается в них среди живых, и не считает, что на основе опыта нельзя построить последовательную теорию. Мы должны всячески избегать ложного предположения, что идея, сосредоточенная на понятии опыта, лишена концептуальной структуры, от интерпретации которой зависит понимание мысли. Сам опыт является идеей, равно как и неотъемлемой частью действительности. В этой книге немало внимания уделяется понятийной системе, в которой идеи опыта и рассудительности играют значимую роль и на многое проливают свет. Подход Гвиччардини к подобным идеям достаточно говорит нам о его взгляде на политическое знание и действие, а значит, и о его версии того, что обычно называют политической теорией. Мы анализируем его аргументы и их теоретическую структуру сначала в «Диалоге», когда еще можно представить себе, что у Флоренции есть институт, способный извлечь пользу из опыта, а затем в «Заметках о делах политических и гражданских», когда исторические институты Флоренции обрушилась и опыту пришлось действовать в обстановке, весьма схожей с той, какую рисует Макиавелли в «Государе».
«Диалог» – последний из discorsi Гвиччардини об управлении Флоренцией, завершающий ряд произведений, начатый в 1512 году «Рассуждением в Логроньо», в котором он счел возможным сформулировать нормативные рекомендации для установления во Флоренции стабильного политического режима477. Феликс Гилберт и Витторио Де Капрариис исследовали эволюцию его мысли dalla politica alla storia478, если воспользоваться формулировкой последнего479: от попытки установить условия, необходимые для стабильной политической жизни, до убежденности, что человеческое существование можно представить лишь в потоке управляемых fortuna изменений. Важно, что действие «Диалога» помещено в историческое прошлое флорентийской политической жизни. Более того, к этому прошлому, как утверждал Гвиччардини, возврата уже не было. Речь идет о 1494 годе, времени после свержения Медичи. Здесь присутствует значимое упоминание Савонаролы, но акцент сделан на проблеме ottimati как участников революции. В разговоре участвуют трое младших ottimati: Пьеро Каппони, Паоло Антонио Содерини и Пьеро, отец Гвиччардини, которые в той или иной степени все поддерживали изгнание Медичи как необходимое условие libertà, – и их старший современник Бернардо дель Неро, выражающий мысли самого Гвиччардини и склонный сожалеть о свержении правящей семьи, но готовый поразмышлять, что можно сделать из режима, основанного на Большом совете. Как известно, Гвиччардини полагал, что учреждение Совета вызвало такие изменения в политике Флоренции, что к правлению Медичи вернуться оказалось нельзя, как это было возможно до 1494 года. Кроме того, он считал, что роль, которую в 1512 году сыграли ottimati в восстановлении власти Медичи и упразднении Совета, означала необратимую зависимость первых от этой семьи и невозможность их участия в установлении республики, в которой они занимали бы исключительное положение. Поэтому весь диалог разворачивается в момент навсегда упущенной возможности. Словно бы стараясь еще больше подчеркнуть это обстоятельство, Гвиччардини избрал в качестве главного собеседника Бернардо дель Неро, незаконно приговоренного к смерти при Савонароле, фигуру, деяния которой он беспристрастно анализировал в своих более ранних исторических работах480. Время и меняющийся к худшему мир отделяют Гвиччардини от обстановки его диалога, одновременно подчеркивая и сглаживая его идеальный характер. Он не дает советов, ожидая, что им последуют.
В варианте, написанном Гвиччардини в 1494 году, трое друзей зовут Бернардо дель Неро и начинают обсуждать, сулит ли последнее mutazione dello stato481 что-то хорошее или нет. Бернардо угрюмо отвечает, что, как его научил опыт, все mutazioni – к худшему. Содерини спрашивает: возможно ли, чтобы плохое правительство сменилось хорошим или хорошее – еще лучшим482? В ответ Бернардо, отчасти иронически, возвращается к проблеме, с которой некогда столкнулся Савонарола: не учат ли нас философы, в особенности Марсилио Фичино, что среди трех видов правления то, где всем управляет один, лучше, чем правление немногих и многих? У Гвиччардини отвечает его отец Пьеро, на том основании, что он некогда был учеником Фичино, а Каппони не учился ничему, кроме астрологии. Здесь очевидна некая шутка в адрес политических философов, но нам следует проявлять осторожность и не истолковать ее слишком грубо483. Пьеро, как бы оправдываясь, говорит, что, как всем известно, в политической теории существует азбучная истина – для каждого из трех видов есть хорошая и плохая форма, а правление одного лучше, только когда все три формы хороши. Вопрос в том, установилось ли оно «по выбору или свободной воле подданных», «в соответствии с их естественными склонностями (naturale)» или принудительно, силами одной из группировок или за счет узурпации, «в соответствии с желаниями находящихся у власти (secondo lo appetito di che prevale)». По-видимому, Пьеро оставляет место для избирательного и наследного правления и рассматривает несправедливое присвоение власти в одном ряду с ее несправедливым применением. Он замечает, что правление одного является наилучшим, когда оно хорошо, но наихудшим, когда оно дурно, – выражение Савонаролы. Кроме того, поскольку одному человеку легче навязать свою волю обществу, больше вероятности, что он станет дурным. Если кто-либо создает новое правление и думает, не установить ли в нем монархию, ему следует подумать, перевешивают ли надежды на хороший результат риск плохого484.
Все это и в самом деле общеизвестно, но Гвиччардини начинает играть с двойным смыслом слова naturale. Применительно к формам правления оно может означать «выборное», «наследственное» или просто «соответствующее характеру и наклонностям подданных». Гвиччардини стремится так обойти его двусмысленность, чтобы, с одной стороны, не одобрять представления, что какая-либо из форм сама по себе лучше любой иной, а с другой, не принимать утверждения Савонаролы, что исторически обусловленная «природа» флорентийцев требует режима, предполагающего широкое народное участие. Он заставляет Бернардо, отвечающего Пьеро, согласиться с тем, что правителю, чье положение является naturale или основано на elezione e volunta485, нет нужды творить зло, если только к этому не побуждает его невежество или собственная mala natura486. Тогда как тому, чья власть изначально принудительна или основана на узурпации, часто приходится для удержания ее совершать поступки, противные его собственной нравственной природе, как это неоднократно можно наблюдать на примере Козимо и Лоренцо де Медичи