487. Но теперь мы разграничили место сосредоточения власти, правомерность ее обретения, нравственный облик правителя и – косвенно – свойства подданных, доставшиеся им по наследству. Поскольку все это определяется различными употреблениями таких слов, как natura и naturale, очевидно, что ни одна из форм правления не является доброй или дурной по природе и что нам следует искать другие критерии. Если представить себе наследного государя, который правит несправедливо, и узурпатора, который правит справедливо, или, – поскольку Каппони возражает, что последнее невозможно себе представить, – допустить, что оба они правят несправедливо, то станет ясно: мы оцениваем конкретное правление по его последствиям (effetti), а не по истокам или определяющим признакам (по тому, что мы, скажем так, видим на выходе, а не на входе)488.
Бернардо продолжает обосновывать свою позицию. Он говорит: если рассматривать различные формы правления теоретически, то, безусловно, следует сказать, что добровольное установление власти предпочтительнее принудительного, ибо в этом случае ее natura не заключает в себе necessità дальнейшего насилия. Однако когда речь заходит о конкретных случаях и действительном правлении, мы должны опираться на опыт: необходимо наблюдать, как они функционируют, и оценивать последствия установленной в них формы правления в соответствии с очевидными нормами морали и полезности, прежде чем мы решим поставить одну из них выше остальных489. Здесь возникает явное затруднение, если мы говорим о mutazione, замене старой формы правления новой. Последствия первой мы можем наблюдать, последствия второй – лишь предугадывать490. Оспаривая доводы Гвиччардини, мы можем сказать, что истоки первой мы можем не принимать в расчет, тогда в случае последней их надо учитывать уже в самом прогнозе. Перед Бернардо теперь стоит задача объяснить природу и методы прогнозов в политике. Он сообщает собеседникам, что, прожив долгое время во Флоренции, он глубоко вникал в жизнь города как участник и наблюдатель, часто говорил с людьми, обладающими обширным опытом. Он полагает, что достаточно изучил природу (natura, это слово повторяется несколько раз) людей, граждан этого города, и сам город в целом (universalmente), чтобы хорошо предсказать последствия установления любого устройства (modo di vivere). Он может ошибаться в частностях (particulari), но в общих принципах (universali) и в том, что касается сути, он надеется почти не допустить ошибок491. Если он в чем-то заблуждается, его могут поправить люди помоложе, которым, возможно, недостает его лет и опыта, но которые, в отличие от него, прилежно читали историю разных народов и могли собеседовать с мертвыми, тогда как он разговаривал лишь с живыми. Уроки истории подкрепятся уроками опыта, потому что все, что есть, уже было некогда, и все, что было, повторится снова. Единственная трудность заключается в том, чтобы распознать это и не впасть в заблуждение, посчитав его чем-то новым. В решении этой задачи Бернардо и его собеседники должны действовать совместно. Он не уточняет, приобретаются ли качества ума, необходимые для распознавания повторяющихся явлений и предугадывания их последствий, благодаря образованию или только с помощью опыта492.
Это аргумент явно прагматический и идеологически заряженный консерватизмом. Изучать и оценивать формы правления можно только в действии и в реальной обстановке. Возникает вопрос: как можно это осуществить? Не будет ли предпочтение в результате отдано существующему или даже предшествующему строю? Признавая равенство исторического знания и знания, основанного на опыте, Гвиччардини избегал придавать существующему непременное превосходство над несуществующим. Однако здесь он уже явно приближается к своей более поздней точке зрения, согласно которой уроки истории, хотя их и нельзя назвать неприменимыми, использовать чрезвычайно сложно. Но из этого практического аргумента можно сделать и другие консервативные выводы. Если мы оцениваем конституции только по их результатам, то в каждом случае мы предположительно будем апеллировать к одному и тому же набору критериев. Впрочем, прекрасно известно, что разные формы правления основаны на разных ценностях, поэтому мы не можем применять прагматический подход, если сначала не приведем эти ценности к общему знаменателю. В этом фрагменте «Диалога» Содерини высказывает тезис, который, как мы видели, был ключевым для флорентийской мысли после 1494–1512 годов: vivere libero естественна для Флоренции, ибо жажда свободы в этом городе является appetito universale493 и начертана в сердцах людей так же, как на их стенах и знаменах. Поскольку философы согласятся, что из трех форм правления лучше всего та, которая наиболее естественна для народа, которому она предназначена, во Флоренции заранее дело решено в пользу народного правления494.
Это утверждение, учитывая лежащую в его основе предпосылку, представляется настолько привязанным к конкретному и particulare, насколько Гвиччардини только мог рассчитывать. Однако он заставляет Бернардо высказать два возражения: во-первых, даже укорененная в природе людей форма правления, хотя в теории она, конечно, предпочтительна, может в отдельных случаях приводить к вредоносным последствиям и, во-вторых, цель libertà – обеспечить не участие каждого на всех уровнях управления, а сохранить строй, фундаментом которого являются закон и общее благо (глагол conservare употребляется в одном предложении дважды), а этой цели легче достичь, когда у власти находится один человек, нежели как-то иначе495. Последний довод вторичен по отношению к первому, в связи с чем встает вопрос: как предугадать вредоносные последствия формы правления, на первый взгляд укорененной в природе людей? Вводя его, Гвиччардини переосмысляет libertà в соответствии с собственными ценностями. Содерини имеет в виду (как утверждал еще недавно, в 1516 году, и сам Гвиччардини496), что опыт существования Большого совета привил (или прививает) представителям флорентийского popolo вкус к непосредственному участию в управлении, который изменил их, так что жизнь в городе уже никогда не станет прежней. Теперь этот аргумент отвергается497, и разговор переходит к оценке подлинного смысла понятия libertà. Предполагается, что у него два значения: он описывает такое положение дел, при котором каждый гражданин максимально полно участвует в принятии решений, а также такое, при котором правят законы, а не люди, и отдельный человек получает социальные преимущества от безличной общенародной власти, а не из рук конкретных людей. Макиавелли использовал в похожем смысле понятие equalità. Эти два определения не являются логически тождественными. Гвиччардини неявно отрицает, что они имеют какое-либо отношение друг к другу. Однако принято было считать, что первое положение дел составляло наилучшую (а радикальные сторонники этой позиции полагали, что единственную) гарантию второго. И коль скоро Бернардо придерживался мнения, что многие могут обладать libertà в смысле легальности и безличности, при этом будучи лишенными libertà в значении participazione, то он должен (вне зависимости от того, можно ли их лишить права на participazione, после того как они однажды его вкусили) показать, как можно сделать такое положение вещей устойчивым. Очевидно, что это подводит нас к известной проблеме: как предотвратить распространение коррупции среди небольшой группы людей, наделенной властью и лишавшей ее других?
Затем собеседники объясняют, что, когда Пьеро де Медичи изгнали из города, у них не было намерения учреждать правление, имеющее столь широкую базу, как правление Большого совета. К этому их вынудил Савонарола. В ответ Бернардо говорит, что в таком случае они должны быть очень благодарны монаху. Опыт показал (ha insegnato la esperienzia de’ tempi passati) и всегда будет показывать (cosí sempre mostrerrà la esperienzia), что во Флоренции не может быть ничего менее устойчивого, чем правление, при котором власть сосредоточена в руках немногих. Через некоторое время оно неизбежно терпит крах и власть переходит либо к одному, либо ко многим498. Последнее более вероятно, так как одному человеку, чтобы взять управление в свои руки, требуются рассудительность, богатство, авторитет, много времени и бесчисленное количество благоприятных обстоятельств – сочетание, которое настолько трудно себе представить в одном человеке, что за всю историю Флоренции этими качествами обладал лишь Козимо де Медичи (слова, о которых их автор вполне мог позднее пожалеть)499. Власть немногих неустойчива в силу природы флорентийцев, которые любят равенство и отвергают господство других над собой. Поэтому немногие всегда разобщены своими амбициями, и поскольку те, кто не принадлежит к узкому кругу (ognuno che non è nel cerchio), ненавидят других за то, что те обладают властью, отказ поддерживать друг друга способствует их краху500.
В этом аргументе Гиччардини применяет критерий natura dello universale501, который незадолго до того отверг, и использует его весьма неожиданно. Мысль, что «вторая натура» флорентийцев сделала их беспокойными гражданами, поборниками равноправия и людьми, стремящимися к участию в отправлении публичной власти, высказывалась в его собственных произведениях и в творениях других мыслителей еще до работы над «Диалогом». Однако, как правило, эти качества приписывались многим и служили доводом в пользу