ragione или prudenzia516.
Все, что говорит Гвиччардини, обращено к ottimati. Однако предпочтение, которое он отдает аристократии, выражается скорее в том, что он видит в ottimati единственных людей, с которыми или о которых стоит говорить, а не в том, что Гвиччардини опрометчиво приписывает им – чего он никогда не делал – всевозможные политические добродетели или законность притязаний на власть. Возражение, которым Бернардо отвечает Содерини, принимает форму защиты Медичи от более гневных обвинений Содерини, а она, в свою очередь, перетекает в критику Большого совета и участия многих в определенных процессах принятия решений517. Но мишенью этой критики являются скорее не многие, а некоторые, считающиеся создателями народного правления 1494 года. Похоже, будто ottimati, разочарованные союзом с Медичи, вместо этого заключили союз с popolo, и Бернардо словно спрашивает их, много ли они выиграли от этой перемены. Впрочем, косвенным образом этот вопрос затрагивает проблему ценностей аристократии. Обоснование режима 1494 года, изложенное Содерини и самим Гвиччардини в ходе работы над «Рассуждением в Логроньо», строилось в терминах virtù, того выдающегося благородства, которое ottimati демонстрировали признательному popolo. Порицать этот режим означало выступать в пользу идеала осмотрительности вместо идеала virtù и при этом подвергать сомнению способность многих опознавать virtù, когда они с ней сталкивались. Однако порицать многих означало не превозносить некоторых, а критиковать их ценности. Как только мы увидим, что, по мнению Гвиччардини, идеал virtù оборачивался не столько стремлением к благородству, сколько нездоровой конкуренцией за первенство, нам станет понятно его стойкое убеждение, что governo stretto518, где вся власть оказалась бы сосредоточенной в руках ottimati, для Флоренции стало бы бедствием. Если представители элиты действительно намеревались состязаться в благородстве, им нужна была публика и судьи в лице popolo (или Медичи). Если же на самом деле они состязались за власть и господство, действия popolo (или Медичи) должны были погасить это соперничество, ограничив их власть. В то же время Гвиччардини советовал своему сословию усвоить не столь соревновательную систему ценностей. Он мог считать ottimati единственными людьми, достойными критики и разговора, но это не мешало ему настойчиво критиковать их.
Если придерживаться такой трактовки, защиту Бернардо режима Медичи и его критику неразумия народа следует понимать как изложение доводов в пользу Медичи и против popolo, то есть Большого совета, как союзников ottimati. Его критика направлена против точки зрения, которую сам Гвиччардини выражал в своих более ранних произведениях и согласно которой многие хорошо умеют судить о тех, кто выше их, способны распознать качества, которых лишены сами, а потому им можно доверить избрание немногих на должности. Как только отличительной чертой лидера становится уже не virtù, а esperienzia, это утверждение оказывается менее правдоподобным, потому что esperienzia – приобретенное свойство, оценить которое могут лишь те, кто сам хотя бы отчасти его приобрел. Республика – это сообщество, где не придерживаются обычая, а занимаются политикой, поэтому маловероятно, что многие смогут познать в действительности то, чем занимаются лишь участвующие в управлении, – получить опыт, выражающийся не в обычае, а в рассудительности. Здесь Бернардо утверждает, что они неспособны вынести такого рода суждение, ибо их горизонт ограничен «делами и лавками»519. Отсутствие досуга не мешает им распознавать virtù как свойство личности, и это почти так же очевидно, как то, что оно воспрепятствует им приобрести какие-либо знания в общественных вопросах или способность понимать, чем занимались те, кто обладал таким знанием. Впрочем, Бернардо готов согласиться с Содерини, что popolo во Флоренции сможет, как и в Венеции, вполне сносно выбирать своих должностных лиц, если по-прежнему будет придерживаться метода избрания большинством голосов, – вызывающий споры вопрос, которому Гвиччардини посвятил два трактата. Но, мрачно добавляет Бернардо, трудно сказать, сколь долго продержится эта разумная процедура. Содерини остается утверждать, что никакая форма правления не бывает совершенной с самого начала, но опыт может научить ее укреплять и совершенствовать свои лучшие черты520. Коротко говоря, он надеется, что опыт научит popolo придерживаться метода избрания, который, как считалось, заставляет отдавать предпочтение политической элите. Вероятно, Гвиччардини отсылает к характерному для аристократии убеждению, что слишком часто выборы должностных лиц происходили по жребию.
Однако Бернардо стремится главным образом защитить Медичи, правивших до 1494 года, от обвинения Содерини, заявившего, что они подавили virtù, допуская на должности лишь тех, кого считали зависимыми от себя и потому неопасными. Он делает это, соглашаясь с большей частью обвинений и затем утверждая, что правление такого рода все же лучше народного правления, – полемическая тактика, за которой кроется смена ценностей и предпосылок. Разумеется, говорит он, Медичи выдвигали вперед тех, от кого не ждали опасности, и подавляли тех, кто, по их мнению, представлял для них угрозу. Однако это не означает, как предположил Содерини, что они считали потенциально опасным любое проявление virtù. Политической элите присущи мудрость и предприимчивость; можно быть мудрым (savio), не будучи предприимчивым (animoso), а можно обладать обоими качествами, никак не угрожая установленному порядку (inquieto)521. Медичи тем лучше могли провести эти разграничения, что уже обладали верховной властью, давшей им опыт, на основании которого они могли судить о людях, и право безопасно выносить суждения522. В заключениях такого рода можно ошибаться по двум причинам – в силу невежества и зависти (malignità). Невежество, составляющее недостаток прежде всего народных собраний, опаснее по своим последствиям, потому что по природе не имеет границ, тогда как зависть утихает, как только устранен человек, являющийся ее объектом523.
Гвиччардини предоставляет Бернардо решить этот вопрос. Содерини определил правление Медичи как тиранию. Он четко изложил классическую точку зрения: зависть тирана не знает границ, ибо все, что не подчинено его власти, он рассматривает как угрозу для нее. Особенно же он страшится virtù – врожденного нравственного качества – любого другого человека. В защиту malignità Бернардо говорит, что люди по природе своей склонны к добру и что любой, кто предпочитает добру зло, был бы скорее зверем, чем человеком524. Разумеется, классическая теория предполагала, что тиран как раз и является таким зверем, но Бернардо исходит из предположения – с которым вынужденно соглашается Содерини, – что правление Медичи – тирания особого рода, не fiero, а mansueto525. Она скорее стремится использовать хорошие человеческие качества в своих целях, а не изживать их. Однако «умеренная тирания» – почти оксюморон, и Бернардо в значительной мере лишает понятие тирании его смысла. Медичи подчинили доброе в людях своей воле и пользуются им; для этого они должны уметь распознавать и ценить добро; и дабы продолжать пользоваться добром в своих интересах – Медичи надлежит воздержаться от его уничтожения. Страх и жажда власти не могли пересилить в них разум, как происходит в случае с обыкновенным тираном. Слабость человеческой натуры, которая делает столь уязвимой природную склонность к добру, присуща им не более, чем любому другому типу правителей.
Это обстоятельство побуждает Бернардо, завершая свою аргументацию в первой книге, отрицать, что правление Медичи по природе своей обречено на вырождение и разложение. Они властвовали, эксплуатируя качества ottimati, а потому оставили эти качества нетронутыми. Необходимость делать это выполняла роль freno526, обуздывая и ограничивая любое стремление к излишествам. Кроме того, ottimati могли принести пользу Медичи, только если действовали как независимые субъекты, то есть свободно. Власть Медичи, хотя и была тиранической в том смысле, что все делалось в соответствии с их волей, никогда не проявляла себя так же, как uno stato di uno principe assoluto527, где суверенность правящей воли институционализирована и явлена воочию. Внешние признаки и образ (le dimostrazioni e la immagine) всегда соответствовали свободному государству528. Разрушить этот образ означало бы лишить город его жизни и души. Этого не случилось (только безумец решился бы так сделать), и власть Медичи в городе была тем сильнее, что сочетала в себе любовь и силу, а не являлась голым принуждением529. Любовь, в конце концов, – это самопорождающая деятельность. Весомость употребляемых Гвиччардини слов опровергает предположение, что он хотел показать, будто флорентийцами правит иллюзия. В свободе должно быть нечто реальное, что требовало к себе уважения и на самом деле ограничивало власть Медичи. Но, защищая Медичи от обвинения в тирании, Гвиччардини представил их правление как нечто, что следует отличать от