virtù и onore.
Сама природа libertà и необходимость поддерживать равновесие между libertà и рассудительностью (желудком и головой) требуют сложной политии или «смешанного правления». Сущность обеих формулировок в том, что представителям народного собрания не позволено самим проявлять те добродетели и выполнять те функции, проявление и выполнение которых они контролируют и обеспечивают со стороны немногих. Не менее важно, чтобы у немногих не было возможности установить олигархию, то есть взять эти добродетели и функции полностью в свои руки и изолировать их в системе governo stretto. Таким образом, Бернардо, строя теоретическую конституцию, ставит две конкурирующие между собой и сопутствующие друг другу цели: ограничить полномочия Большого совета функциями, неразрывно связанными с поддержанием свободы, и проследить, чтобы деятельность правящей элиты, которая берет на себя все остальные функции, определялась исключительно публичным проявлением virtù. Эти цели требуют тщательной дифференциации и распределения власти. Поразительно наблюдать, как Гвиччардини почти согласился, что достичь этого удалось в Венеции.
У Большого совета есть три основные функции572. Одним своим существованием он обеспечивает каждого человека, способного занимать какую-либо должность, то есть всякого члена городского сообщества (Гвиччардини не возвращается к предложению расширить Совет, приняв в него тех, кто не способен занимать должности, сделанному им в «Рассуждении в Логроньо»), возможностью принимать решения и занимать какой-либо пост. Таким образом поддерживается равенство, составляющее основу свободы. В теории правящая элита должна отбираться по принципу открытой меритократии. Никакие особенности состояния или происхождения не имеют веса, и любое назначение должно зависеть исключительно от мнения сограждан о достоинствах кандидата. Отсюда вытекает, что Совет должен распределять все или почти все должности и полномочия в городе. Цель заключается в том, чтобы ни один чиновник не был обязан своей должностью отдельному человеку (privato) или какой-либо клике (setta). Это объясняется не столько тем, что люди или многие как самостоятельная группа обязаны располагать властью и выбирать такое правительство, какое они хотят, сколько тем, что процесс оценивания кандидатов должен быть максимально открытым и безличным. Люди не пользуются суверенитетом настолько, чтобы гарантировать, что res publica (в данном случае отдаленная предтеча общей воли) является субъектом выбора. Мы не вступаем в дискуссию о качествах ума, позволяющих им распознавать добродетель в других, однако эти качества никуда не исчезают, ибо Гвиччардини по-прежнему предпочитает избрание путем голосования (le più fave573) совершенно безличному методу жеребьевки. Люди наделены достоинствами в разной мере, и лишь рассудительный ум способен выбрать того, кто его превосходит.
Третья функция, которую следует сохранить за Советом и тем самым обеспечить защиту свободы, состоит в том, чтобы «создавать новые законы и менять старые». Возникает искушение назвать ее «законодательной властью» и рассматривать ее появление как рудиментарную попытку дать определение суверенитету. Но мы должны понять, в чем именно заключается эта законодательная функция. Leggi или provisioni574, о которых говорит Гвиччардини, по сути, то же самое, что Макиавелли называет ordini, – основополагающие предписания, которые формируют структуру политии, обеспечивая распределение нескольких политических функций или видов власти. Они должны оставаться в руках Совета, во-первых, чтобы обезопасить городской порядок от вмешательства частных интересов или влияний; во-вторых, потому что изменить свободное правление можно лишь силой закона или оружия. И если мы застрахованы от каких-либо mutazione средствами права, то другие институты воспрепятствуют mutazione с помощью военной силы. Иными словами, функция Совета состоит не столько в том, чтобы создавать законы, сколько в том, чтобы мешать их созданию. Этот тезис по-прежнему служит определяющим элементом политической формы – задачей, которую следует однажды выполнить, а затем сохранять в неизменном виде. Тем не менее здесь все же проступает представление о некоей непрерывной деятельности, направленной на «создание новых законов и изменение старых». Вероятно, если она устроена неправильно, то может вызвать mutazione. Наоборот, предполагается, что если ее организовать правильно, это позволит избежать перемены. Гвиччардини не сообщает нам, в чем суть дозволенной законодательной деятельности. Поскольку он не считал, что можно раз и навсегда установить в городе совершенный порядок575, вероятнее всего, он имел здесь в виду исправление прежних недостатков и совершенствование первоначальных принципов в свете позднейшего опыта. Но он не говорит нам, как это должно происходить. Считается, что Совет не способен к законодательным инициативам, – лишь consigli più stretti576 обладают достаточным благоразумием, чтобы обнаружить конкретные изъяны и найти способ от них избавиться. Совет никак не участвует и в deliberazione, подготовке и обсуждении предложенных законов. За ним сохраняется только право approvazione, принятия или отклонения предложений, вынесенных на его суд менее крупными совещательными органами. Существенно, что здесь, в отличие от «Рассуждения в Логроньо», Гвиччардини не анализирует природу познавательных способностей, позволяющих многим адекватно оценить то, что они не в состоянии сами инициировать или даже сформулировать. Если бы он это сделал, он, несомненно, воспроизвел бы теорию Аристотеля о совокупном суждении многих. Однако большего внимания заслуживает тот факт, что он не стал этого делать. Вместо того чтобы предоставить многим самим решать, что для них лучше, он еще раз подчеркнул стоящую перед ними задачу принимать универсальное решение, обезопасить его от губительного влияния частных интересов. Роль многих заключалась не столько в том, чтобы декларировать волю тех, кто не принадлежит к элите, сколько в том, чтобы сделать правление максимально безличным; учитывая множество других радикальных примеров mito di Venezia577, возникает вопрос, нельзя ли изобрести для этого более эффективный механизм?
Однако Гвиччардини, похоже, и не стремится к этому. Он остается (в этом отношении) гражданским гуманистом: сущность его идеальной модели правления в том, что элита должна проявлять virtù на глазах у тех, кто к элите не относится. Именно поэтому deliberazioni немногих нуждаются в approvazione многих. Он категорически против какой-либо попытки первых вторгнуться в поле деятельности последних. Гвиччардини повторяет мысль, высказанную им в «Рассуждении в Логроньо»578. Он порицает существующий во Флоренции порядок, при котором законы предлагаются в Совете, но проходят сложную процедуру одобрения в нескольких закрытых комитетах. По его словам, это явно олигархическая практика: таким образом те, кому принадлежит власть, открывают любые возможные преобразования разрушительному вмешательству своих сторонников (sette). Правильно было бы предлагать и обсуждать новые законы лишь на открытом заседании сената, принимать или отвергать – только на открытом заседании Совета579. Предпосылки, из которых исходит Гвиччардини, можно отчасти назвать рационалистическими. Он утверждает, что разум и добродетель, скорее всего, возобладают там, где все принимают участие в принятии решений. Хотя функциональное различие между элитой и неэлитой должно оставаться в силе, существует порог, за которым ограничение численности советов служит лишь избыточному весу частных и дурных интересов. Мысль, что самоопределение элиты должно быть публичным и открытым, еще отчетливее звучит в тот момент, когда он говорит не о законодательном, а об избирательном процессе.
Поскольку политика Флоренции не воспринималась как преимущественно юридические отношения, законодательная деятельность – изменение сущностных законов актом суверенной воли – не казалась такой важной для мыслителей, как в политике северной монархии. Мы уже знаем, что Макиавелли и Гвиччардини считали управление внешними делами важнейшей функцией правительства. Поскольку вопросы такого рода были подвержены постоянным и ежедневным изменениям, они в наибольшей степени требовали prudenzia от тех, кто принимает решения. Важно, чтобы они оставались в ведении немногих и чтобы эти немногие сочетали обширнейший опыт в подобных делах с максимальной возможностью обогащать собственный опыт. Выбор магистратов, составляющих политическую элиту, в значительной степени оказывался связан с назначением тех, кто занимается вопросами внешней политики, и здесь возникал конфликт требований. С одной стороны, в соответствии с принципами equalità и libertà580 каждому гражданину должны были быть открыты все возможности занять должность, что предполагало – как и думали создатели системы 1494 года – как можно более быструю смену магистратур. С другой, принципы esperienzia и prudenzia581 требовали, чтобы магистраты оставались на своем посту достаточно долго, приобретая опыта и применяя свои знания на практике. Однако существовала опасность, что они начнут воспринимать занимаемые ими должности как свои собственные и это склонит их к неподобающему и деспотическому поведению. Теперь Гвиччардини утверждает, что венецианцы нашли лучшее решение этой проблемы, пожизненно избирая дожа и таким образом пользуясь преимуществами его опытности. При этом они следят, чтобы его власть не стала опасной, поскольку ее осуществление требует от него постоянного согласования своих действий с другими