то окажутся люди с определенной точкой зрения, со своими интересами, связями и притязаниями, и в этом случае их выбор будет продиктован личными соображениями. На практике происходит именно последнее. Эксперт в венецианской политике, как правило, может предсказать, кто станет дожем, как только узнает имена сорока одного, ибо ему известны их dependenzie598. Правда, даже в этом случае они изберут одного из пяти или шести наиболее достойных граждан, но полностью устранить порочное влияние личных интересов при такой процедуре не удается599.
Здесь мы возвращаемся к базовым принципам. Каждый город состоит из многих и немногих, popolo и senato, и обычный путь к власти и влиянию подразумевает союз с тем или другим. Гвиччардини приводит довод отчасти в духе Полибия600. Возможно, вполне законно защищать народ от сената или сенат от народа, но человек по природе своей ненасытен, и мы незаметно переходим от защиты собственного добра к посягательству на чужое601. Любая из этих стратегий в конечном счете чревата дурными последствиями, но в целом можно организовать такой порядок, что претендент будет приемлем для обеих партий. Пусть сенат соберется и по жребию изберет сорок или пятьдесят кандидатов. По кандидатурам тех троих из них, кто получит больше всего голосов, – неважно, выберут его абсолютным большинством голосов или нет, – должно на следующий день проводиться голосование в Большом совете. Если за одного из претендентов проголосует абсолютное большинство, он и будет гонфалоньером. Если нет, надо отобрать трех других финалистов и повторять эту процедуру, пока не будет выявлен победитель. Участие сената гарантирует, что избранные кандидаты – люди с положением в обществе. Участие народа служит залогом того, что исход выборов не будет определяться внутренней конкуренцией между представителями элиты. Обе стороны вносят свой вклад, чтобы достоинства человека оценивались как можно более открыто и безлично602.
Ясно, что Гвиччардини не был некритичным последователем mito di Venezia, но его Бернардо завершает изложение конституции традиционным панегириком лучшей форме правления всех времен. Он уже хвалил ее – с оговоркой, что она предназначена per una città disarmata603, – за способность обеспечить стабильность на века604. Здесь он в еще большем согласии с традицией добавляет, что она сочетает в себе преимущества – избегая недостатков – правления одного, некоторых и многих605. Впрочем, в действительности его точка зрения на венецианскую систему строится не на этом тезисе. Теория, полностью соответствующая идеям Полибия, предполагала, что у монархии, аристократии и демократии есть свое неповторимое достоинство, или virtù, но что каждая из этих форм в отдельности была предрасположена к упадку. Подлинно смешанная система использовала каждую из этих virtù, чтобы предотвратить угасание других. В полноценно разработанных версиях этого mito, как мы увидим, обычно добавлялось, что Венеция достигла этого результата за счет не требующих вмешательства и автоматически управляемых механизмов. Эти последние мало интересовали Гвиччардини, в отличие от процесса открытого избрания элиты исходя из проявлений virtù, и именно использование им этого ключевого понятия отличает его идеи от схематических построений в духе Полибия. Он не приписывает особую virtù каждой из трех систем, потому что употребляет это слово в отношении качества элиты или немногих. Мы уже неоднократно видели, что многие играют важную роль в его модели. Они могут действовать, только демонстрируя форму интеллекта и способности к суждению, присущую именно им, а не элите. Но Гвиччардини нигде не говорит, чтó она собой представляет, и не определяет ее как virtù. Функция многих – служить фоном для немногих, и когда в рассматриваемом фрагменте он утверждает, что главное преимущество народного правления – в «сохранении свободы», то немедленно добавляет «власти закона и безопасности каждого человека»606. Так он нисходит к частному и не сопряженному с участием в общественной жизни определению свободы, которое было сформулировано в первой книге. Один – гонфалоньер или дож – также не наделен особой virtù, отличающейся от esperienzia, prudenzia и благородного честолюбия немногих. Он просто являет собой наиболее полное воплощение элитистской доктрины.
Гвиччардини не идеализирует Венецию как синтез различных форм virtù, потому что, в сущности, признает лишь одну из них. Поскольку она присуща немногим, функции одного и многих должны оставаться вспомогательными. Макиавелли еще более отдалился от Полибиевой и венецианской парадигмы, потому что считал virtù атрибутом вооруженного большинства. Скептическое отношение Гвиччардини к подобному прочтению римской истории не столь важно, как его скорбная уверенность, что возродить народное ополчение во Флоренции невозможно. Однако с точки зрения исторических реалий и предпочитаемых ценностей его концепция virtù была аристократической. Задача заключалась в том, чтобы предотвратить порок и разложение среди немногих, а именно флорентийских ottimati. Один и многие составляли структуру, в которой virtù немногих – более благоразумная и менее динамичная по сравнению с virtù у Макиавелли – могла продолжать независимое движение к общему благу. Они не проявляли особую присущую им разновидность virtù, поэтому здесь не изображается Полибиева система, согласно которой полития представляет собой сочетание разных форм virtù, а ее устойчивость обеспечивается тем, что они не дают друг другу угаснуть. «Диалог» не трактат о том, как смешанному правлению сохранить стабильность в мире, где вырождение является нормой, или о том, как благодаря virtù избежать власти fortuna. Гвиччардини слишком волновала дилемма, стоявшая перед флорентийскими ottimati, чтобы он углублялся в столь теоретические рассуждения. Он понимал, что альтернатива благополучной vivere civile – не какая-то абстрактная фаза цикла, ведущая к упадку, а восстановление власти Медичи на новых и менее выгодных для аристократии условиях. Тем не менее можно показать, что верховенство судьбы является в некотором смысле одним из полюсов, в которых развивалась его оригинальная мысль.
В заключение Бернардо отмечает, что, насколько известно из истории Флоренции, в городе никогда не было хорошего правительства – либо тирания одного (как при Медичи), заносчивое и саморазрушительное превосходство немногих и произвол масс, либо полный хаос, вызванный сочетанием олигархии и охлократии. «Если случай (sorte) или милосердие Божие не ниспошлют нам благодати (grazia) обрести какую-либо сходную с этой форму правления, мы должны опасаться повторения прошлых бед»607. Содерини спрашивает: есть ли надежда, что ситуация когда-либо изменится? В ответ Бернардо размышляет, на чем держатся хорошие правления608. Они основаны на силе или на убеждении. Правитель, наделенный абсолютной властью, может отказаться от нее и учредить республику. Теоретически это просто, ибо никто не может ему противиться. Народ, внезапно перешедший от тирании к свободе, почувствует себя как в раю и ответит ему безграничным доверием. Люди увидят, говорит Гвиччардини, – и здесь его язык напоминает риторику Макиавелли, когда тот описывает идеального законодателя, – что фортуна никак не повлияла на его решение, но что оно всецело зависит от его virtù. Последняя же предстанет как нечто выходящее за рамки обычных человеческих способностей609. Однако в реальности обладание абсолютной властью или вызовет столько ненависти, что правитель не осмелится от этой власти отказаться, или (что более вероятно) настолько развратит его, что он не захочет этого делать (здесь примером служит Август)610. Частный гражданин может стремиться к верховной власти, чтобы провести в городе реформу, как это сделал Ликург. Однако и здесь действуют те же условия: сила и власть сохраняют свою инерцию611. Остается убеждение, которое, очевидно, подразумевает коллективное решение граждан учредить добрую систему правления. Дабы это произошло, они должны обладать достаточным опытом и знать как недостатки дурного правления, так и способы их исправить. Им предстоит претерпеть достаточно злоключений, которые послужат уроком, не нанеся им непоправимого ущерба и не став причиной яростных раздоров и крайностей. Если созданная в 1494 году система окажется неэффективной, произойдет сдвиг в направлении stato stretto. Здесь Гвиччардини оглядывается в прошлое – в этом случае более вероятно расширение полномочий gonfaloniere612. Тогда все будет зависеть от его характера и положения. Читатели Гвиччардини уже знают, что за этим последует неудачное правление Пьеро Содерини, но, по словам Бернардо, едва ли властный и мудрый гонфалоньер, особенно если его назначат пожизненно, утвердит конституцию по венецианской модели613.
Вывод, очевидно, таков: в 1494 году Флоренция по-прежнему слишком зависит от милости фортуны, чтобы надеяться на стабильность республики614