. По-видимому, подразумевается также, по крайней мере в какой-то степени, что такая республика – единственная альтернатива владычеству фортуны. Гвиччардини, как известно, считает, что ее власть над собственными гражданами – единственная форма власти, не являющаяся в основе своей насильственной или несправедливой. Но область фортуны не является – теоретически может, но не должна быть – сферой совершенно произвольных и непредсказуемых происшествий. С 1513 года Гвиччардини анализировал то, что возникло в результате краха республиканского правления. Речь шла о восстановленной системе во главе с Медичи, в которой яростная враждебность popolo, оставшегося без Большого совета, делала Медичи более подозрительными, а ottimati – менее способными к независимой оппозиции. Теперь его Бернардо подводит итог основной темы «Диалога» – разговор о римской истории и других предметах еще впереди, – рассуждая об этой возможности. Далее он напоминает Содерини, Каппони и Пьеро Гвиччардини, что, хотя они, без сомнения, попытаются осуществить в республике преобразования, но могут не преуспеть. Успех в любом политическом предприятии – вопрос tempo и occasione, а нынешнюю эпоху нельзя назвать благоприятной. Если время против нас, могут сложиться обстоятельства, в которых единственным выходом будет выжидать и приспосабливаться. Попытка ввести нечто новое способна привести к еще большим бедам615.
Так из области ценностей мы возвращаемся в область истории, или, если использовать понятия, оказавшиеся наиболее продуктивными при анализе Гвиччардини, из сферы virtù в сферу рассудительности. В идеальной республике рассудительность представала в форме virtù, то есть морально свободного и не связанного принуждением гражданского поведения. Но оно всегда могло означать и стремление сделать все возможное с тем, чего нельзя избежать. В этом смысле такое поведение, вероятно, соответствовало обстановке, когда республиканский эксперимент потерпел крах. Ottimati оказались в союзе не с popolo, в среде которого они могли проявлять virtù, если бы за ними признали лидерство по природе, а с Медичи, притом на таких условиях, которые неизбежно отличались от их положения до 1494 года. Гвиччардини никогда не упускал случая подчеркнуть, что революция того года представляла собой mutazione, innovazione, после которого все изменилось и стало трудно предугадать будущее или сохранить над ним власть. Для описания подобных последствий нужна была риторика фортуны, и качество, которое мы называем рассудительностью, могло, таким образом, осознаваться преимущественно как свойство ума и характера, с помощью которого разумный представитель аристократии пытался властвовать над собой и другими в мире fortuna.
Когда Гвиччардини писал «Диалог», все еще казалось, что можно сформировать гражданскую среду, в которой virtù и благоразумие действовали бы сообща и развивались в полной мере. Откровенная конфронтация мира fortuna и рассудительности отсутствует в его сочинениях вплоть до «Заметок» 1528 и 1530 годов. Лишь тогда ему стала совершенно ясна обособленность аристократии, оказавшейся между Медичи и popolo. Это были годы последней республики и осады Флоренции, когда настроенное все более революционно народное правительство изгнало ottimati – включая и самого Гвиччардини – и бросило Медичи вызов, после которого те могли вернуться только как абсолютные государи. По окончании осады Гвиччардини предстояло помогать Медичи восстанавливать свое положение и лично участвовать в предпринятой ими беспощадной чистке поверженных народных вождей616. Однако пока осада длилась, он заполнял свой вынужденный досуг написанием критического анализа «Рассуждений» Макиавелли и собрания афоризмов, из которого мы ясно видим, каким тогда представлялся ему мир. Главной – и, наверное, господствующей – темой этих «Заметок» является необычайная трудность применения ума к миру событий в форме личного или политического действия. Когда все книги прочитаны, все уроки усвоены, все выводы сделаны, – Гвиччардини ни на минуту не допускает мысли, что эти предварительные условия выполнять не следует, – остается проблема перевода мыслей в действия617. Даже если опыт принес случайное знание частностей, которого не может дать природный ум618, эта проблема не исчезает и выходит за рамки какой-либо осуществимой систематизации знаний. Она связана с умением судить о времени, выбирать подходящий для действий момент и с соображениями, относящимися как к моменту, так и к действию619. Нетрудно догадаться, что глупец может не понять происходящего. Гвиччардини сознает, что очень умный человек способен слишком остро реагировать на актуальные события620, так как ему кажется, что все происходит быстрее и с большей интенсивностью, чем на деле621. Макиавелли полагал, что лучше действовать, чем выжидать, потому что с течением времени положение может ухудшиться. Гвиччардини же считает более веским довод в пользу промедления, так как ничто не может ухудшить положения человека сильнее, чем его собственные необдуманные поступки. Но оба они отчетливо сознают, что сфера труднопредсказуемого – Гвиччардини отдает должное Аристотелю, сказавшему, что нельзя утверждать ничего истинного о будущих случайностях622, – является областью fortuna. Все связанные с этой проблемой афоризмы «Заметок» следует читать как дополнение к XXV главе «Государя» и к тем главам «Рассуждений», где рассматриваются проблемы действия в обществе, в котором появились признаки порчи.
В нескольких местах «Заметок», – вторя фрагментам «Диалога» и «Размышлений о „Рассуждениях“ Макиавелли», которые Гвиччардини писал примерно в то же время, – звучит критика в адрес истолкования Макиавелли римской истории. Лейтмотивом этой критики становится наивность предположения, будто можно подражать примеру римлян в совершенно иных условиях623. Об этой полемике написано множество работ, где якобы идеалистическая убежденность Макиавелли в существовании исторических параллелей и повторов противопоставляется якобы более реалистичной точке зрения Гвиччардини, сознававшего, что нет двух совершенно одинаковых ситуаций и что ориентироваться в них следует, руководствуясь чутьем, а не книгами624. Впрочем, возможно, контраст преувеличен. Оба мыслителя жили в мире понятий, где fortuna считалась одновременно непредсказуемой и склонной к повторам. В обоих вариантах «Заметок» Гвиччардини утверждает, что все повторяется, хотя и имеет иной вид и разглядеть повтор трудно625. Макиавелли достаточно хорошо понимал, что воспользоваться уроками истории трудно и что как раз в этом отчасти и состоит проблема своевременности действий. Здесь их мало что разделяет, кроме расстановки акцентов и темперамента. Важным различием является не взгляд политических философов на сложное устройство истории, а тот факт, что Макиавелли обозначал словом virtù творческую, деятельную способность прямо влиять на события, тогда как Гвиччардини не слишком верил в эту способность и не называл ее virtù. Оба они сознавали, что virtù употребляется как характеристика поведения, выражающего определенную нравственную систему, которая проявляется в действии. Однако наиболее смелый интеллектуальный ход Макиавелли состоял в том, чтобы сохранить за этим понятием обозначение определенных аспектов поведения человека в сфере войны за пределами города и после краха гражданского общества. Гвиччардини же использовал его только по отношению к гражданской жизни. Как в «Государе», так и в «Заметках» перед нами предстает человек в мире после разрушения гражданских установлений, но у Макиавелли это правитель, пытающийся повлиять на события с помощью virtù в смысле отваги, а у Гвиччардини – патриций, старающийся приспособиться к событиям, опираясь на рассудительность. Оба они полагают, что отвага и благоразумие хороши в разных ситуациях, что обстоятельства диктует fortuna и что человеку все труднее понять, чего именно они требуют.
Если мы сопоставим идеи двух авторов, касающиеся гражданской и республиканской системы, мы обнаружим, что между их концепциями virtù есть и другие различия, связанные с их взглядами на армию и войну. От «Государя», где virtù предстает как ограниченная, но подлинная творческая сила, Макиавелли перешел к «Рассуждению» и трактату «О военном искусстве», где рассматривалось вооруженное народное государство, в котором воинская virtù была основой гражданской, а республика могла силой оружия укротить свое внешнее окружение. Прежде чем написать «Заметки», Гвиччардини завершил работу над «Диалогом», в котором проанализировал и отверг римскую парадигму. Он остановился на città disarmata, где важнейший навык заключался в приспособлении к окружающей среде с опорой на рассудительность. Virtù для него существовала лишь в контексте гражданского общества, где она отождествлялась с рассудительностью. Когда республика исчезла вместе с virtù, рассудительность осталась орудием человека, живущего после разрушения гражданского общества626. Как мы понимаем исходя из нашей базовой модели, остается единственная значимая альтернатива – вера, возлагаемая на Провидение или пророчество как проявления благодати, та вера, которую сторонники Савонаролы по-прежнему связывали с мессианским жребием Флоренции. Гвиччардини в одном из фрагментов своих «Заметок» размышляет о вере, которая сдвигает горы. Он изображает ее как совершенно неразумную настойчивость в тисках обстоятельств, способную, однако, если она будет достаточно вдохновенной, взять на себя функцию