На этом этапе кажется, что за Большим советом сохранена единственная функция – поддерживать свободу, создавая общественные и политические условия формирования элиты. Однако Джаннотти вводит еще один принцип, согласно которому любая деятельность общества включает в себя три стадии, которые он называет consultazione, deliberazione и esecuzione673,674. Если мы поместим первые две рядом с deliberazione и approvazione Гвиччардини, может возникнуть явная неувязка. Однако в обоих случаях речь идет о различии между тем, чтобы предложить альтернативные стратегии действия, и тем, чтобы выбрать между такими возможностями. Мы знаем, что подобная дихотомия уже фигурировала у Гвиччардини, и многие прослеживаемые в «Политике» Аристотеля дистинкции между разными видами политической деятельности наводят на эту мысль, хотя непосредственного соотнесения мы там не наблюдаем. В контексте эпохи Возрождения она неизбежно связывалась с разграничением между типами политического мышления. Джаннотти затем добавляет, что consultazione надлежит сохранить за немногими, потому что только они наделены способностью к изобретению нового (invenzione) и не нуждаются в совете других675 (хотя, по всей вероятности, советуются между собой). В глазах интересовавшихся венецианскими порядками флорентийцев идея молчаливого, принявшего форму привычной практики рационального выбора, которая заключалась в процедуре голосования, могла еще резче подчеркнуть различие между изобретением и отбором. Однако когда Джаннотти закрепляет deliberazione за многими, он (что, по-видимому, характерно для развития флорентийской мысли) ничего не говорит об интеллектуальных или нравственных качествах, за счет которых многие способны выбирать, притом что сами не могут инициировать предложения. Причина, по которой эта функция должна остаться за ними, заключается в следующем: если выбирать будут немногие или если consultazione и deliberazione окажутся в руках одних и тех же людей, искушения власти совратят их разум, их выбор будет определяться личными притязаниями и в конечном счете consultazione станет уделом даже не немногих, а еще меньшего числа наиболее честолюбивых. Здесь мы снова видим истоки доктрины о разделении властей. Следует отметить, во-первых, насколько ее появление сопряжено со страхом перед коррупцией и, во-вторых, сколь незначительную роль в ней сыграла какая-либо конкретная форма демократической теории.
Если предоставить consultazione немногим, рациональность будет гарантирована. Если сохранить за многими deliberazione, «будет обеспечена свобода, и те, кто окажется наделенными властью, получат ее за счет добродетели (virtù) республики, а не собственной самонадеянности и назойливости»676. Исполнение можно предоставить немногим, и нет ничего предосудительного, чтобы те, кто предлагает ту или иную стратегию, отвечали за ее реализацию. Однако, проанализировав, что говорит по этому поводу Джаннотти, мы сделаем еще два открытия. Во-первых, композиция публичного действия, складывающаяся из consultazione, deliberazione и esecuzione, изображена как осуществляемая в первую очередь сенатом, который является органом немногих и rappresenta lo stato degli ottimati677. Когда мы читаем, что deliberazione занимаются «многие, то есть сенат»678, мы понимаем, что в таком случае немногие – это procuratori или Совет десяти. В результате количественное различие между немногими и многими не совпадает с качественным разграничением между многими, которые стремятся добиться свободы в Совете, и немногими, которые стремятся добиться почета в сенате. Это различие внутренне присуще второй категории. Однако затем мы узнаём, чем это обусловлено. До сих пор анализ политического действия проводился исключительно в связи с решением вопросов мира и войны, которое Джаннотти, как и Гвиччардини, полагал важнейшей функцией правления после обеспечения внутренней свободы (если не еще более значимой). Дальше сената такие вопросы не шли. Но когда Джаннотти говорит о procuratori как создателях новых законов679, он дает понять, что решающее deliberazione должно происходить в Большом совете. Он обосновывает это более конкретно, чем в случае с Венецией, и причиной вполне могло быть обостренное беспокойство флорентийцев, что новый закон с легкостью может повлиять на распределение политической власти, – чего в Венеции, как предполагалось, случиться не могло. Впрочем, законодательная власть по важности уступала делам мира и войны, и чувство, что последние были вопросом prudenza, а prudenza свойственна немногим680, неизбежно влекло Джаннотти в направлении аристократии. Это происходило даже в тот момент, когда он уже был гораздо большим приверженцем народного правления, нежели в период написания «Письма к Каппони».
Вероятно, причиной несомненной перемены в мышлении Джаннотти стала осада Флоренции 1528–1530 годов. После падения Каппони он оставался в городе до конца и, по всей видимости, как и Гвиччардини, испытывал смешанные чувства к предводителям радикально настроенных групп, одновременно осуждая их безрассудство и восхищаясь их мужеством. Он был невысокого мнения об их религиозности в духе Савонаролы или об их способе управлять городом. Однако еще до свержения Каппони оборона Флоренции заставляла задуматься о политическом вопросе, который мог послужить связующим звеном между ранними работами Джаннотти, где он с одобрением отзывается о венецианской системе, и его более поздними сочинениями, в которых он симпатизирует народу. Это был вопрос о гражданской милиции. Макиавелли и Гвиччардини одинаково противопоставляли Венецию как аристократический città disarmata Риму как воинственному, народному, беспокойному и расширяющемуся государству. У Джаннотти в «Венецианской республике» Трифоне также противопоставляет воинскую славу Рима миру и стабильности Венеции, явно отдавая предпочтение последней. И все же во Флоренции существовала традиция городского ополчения, а также произведения Макиавелли, с которыми Джаннотти был знаком. Как до, так и после падения Каппони республика занималась формированием гражданской милиции, которая, как считалось, совершила великие подвиги во время осады и стала частью легенды, которую Джаннотти и другие изгнанники бережно хранили в последующие годы. Будучи секретарем Совета десяти, он участвовал в организации этого войска. На эту тему написано discorso, которое, как принято считать, принадлежит Джаннотти и создано ближе к концу 1528 года681. Оно составляет часть обширного корпуса литературы о возрожденной милиции, в контексте которого его следует интерпретировать. Впрочем, его можно также рассматривать как показатель происшедших перемен в мышлении самого Джаннотти.
В начале Джаннотти доказывает несостоятельность различных аргументов против создания гражданской милиции. Главный из них следующий: оружие противно природе флорентийцев, столь долго формировавшейся торговыми интересами, что слишком трудно будет приучить людей к военным занятиям682. Он отвечает, что следует ориентироваться не на вторичную природу, а на первичную: совершенно необходимо, чтобы город был вооружен, ибо каждому живому существу от природы свойственно защищать себя. Город не должен ощущать нехватку virtù, которая для этого и создана683. Некоторые люди вовсе не занимаются развитием своего интеллекта. Однако это обстоятельство не отменяет того факта, что от природы люди интеллектом наделены. Другое возражение состоит в том, что флорентийцы привыкли к другим делам. Здесь можно вспомнить пословицу: коль скоро привычка (assuefazione) обладает силой, способной действовать даже вопреки природе, она может добиться еще большего, действуя с ней заодно684. Поэтому возрождение народного ополчения поможет флорентийцам вернуться к их собственной человеческой природе. И этого ответа достаточно, дабы убедить тех, кто считает гражданскую милицию несовместимой с гражданской жизнью. Иными словами, как утверждает Джаннотти, если людям свойственно носить оружие и естественно быть членами гражданского общества, то здесь не может возникнуть противоречия. Это не просто попытка формально примирить обе возможности. Джаннотти развивает свою мысль, заявляя, что служба в гражданской милиции – мощная, совершенно незаменимая, социализирующая и политизирующая деятельность. Она делает людей равными в том смысле, что все, кто несет службу, в равной степени подчиняются публичной власти, а частным привязанностям и принадлежности к той или иной группе, которые могут искажать и извращать гражданскую жизнь, здесь нет места, и они стираются685. Поскольку носящие оружие люди защищают одни и те же вещи, их ценности совпадают. Поскольку они приучены признавать одну и ту же власть, все они повинуются res publica. Поскольку общественная власть монополизирует силу, ни один частный гражданин не подчиняется другому, и таким образом укрепляются и обеспечиваются свобода и власть (authority).
Ополчение делает людей гражданами, как введенная Ромулом военная дисциплина сделала случайное сборище разбойников римлянами686. Однако у этого процесса есть своя динамика: чем больше людей мы вооружим, тем больше у нас появится граждан. Жители Флоренции, продолжает Джаннотти, делятся на три типа: те, кто способен заседать в Совете, те, кто способен только платить налоги, и те, кто ни на что не способен. Затем он обосновывает необходимость зачислять в народное ополчение представителей второй и первой категории.