Beneficiati687 – как в своих более поздних работах он называет относящихся к первому классу – слишком малочисленны. У тех, кто принадлежит ко второму типу, такие же материальные и эмоциональные интересы (отечество, имущество и семья), как и у тех, кто принадлежит к первому. Соответственно, у них должна быть аналогичная возможность защищать эти ценности. Если вы предоставили одним людям право ценой своей жизни оборонять свое имущество, отказать в этом праве другим, которые точно так же владеют собственностью, означало бы отнестись к ним хуже, чем к рабам. Город превратился бы в собрание господ и слуг, и последние занимали бы при этом более низкое положение, чем обитатели подчиненных городов и ближайших окраин688. Если оставить их без оружия, в городе начнется раскол, если вооружить – наступит единство. Отталкиваясь от этого, Джаннотти возражает против необходимости исключить из народного ополчения тех, кого подозревают в пособничестве Медичи. Он полагает, что дать им оружие означало бы воссоединить их с городом, жителями которого они являются. На данном этапе Джаннотти не говорит об этом прямо, но ясно, что ношение оружия и гражданские права во всей их полноте неразделимы: с одной стороны, отказывать людям в оружии, которое разрешено другим, было бы недопустимым отрицанием их свободы, с другой, те, кто состоял в гражданской милиции, нравственно созревали для участия в гражданской жизни, лишать их которой также невозможно. В написанной несколькими годами позже «Флорентийской республике» он, следуя той же логике, пришел к выводу, что доступ в Большой совет следует открыть всем, кто платит налоги, вне зависимости от того, занимали их предки магистратуры или нет.
Мы вернулись к тому моменту, когда стало очевидно: вооруженному государству следует быть народным. По этой причине Макиавелли предпочел Рим, а не Венецию. В венецианском диалоге Джаннотти есть эпизод, когда собеседник из Флоренции спрашивает, сколько в Венеции человек, способных носить оружие, и сколько gentiluomini, обладающих гражданскими правами689. Ответ свидетельствует о несоразмерности – сорок тысяч и три тысячи соответственно, но он не сопровождается пояснениями ни относительно того, что это означает для венецианской стабильности, ни относительно использования Венецией наемных солдат. В целом довод в пользу ограниченной численности венецианского гражданского общества должен быть основан на предположении, что те, кто не относится к gentiluomini, – это либо живущие в городе чужеземцы, либо плебеи, занятые слишком низким ремеслом, чтобы их вообще можно было считать существами политическими. В случае Флоренции нельзя сослаться ни на то, ни на другое. Флорентийская действительность влекла Джаннотти – в еще большей степени, нежели Макиавелли, – к идеалу вооруженного народного правления, и он проецирует эту модель на флорентийские реалии, чего Макиавелли в своих «Рассуждениях» не делал. Из текста «Флорентийской республики» мы знаем, что Джаннотти признавал авторитет Макиавелли в вопросе военной и гражданской роли ополчения. Впрочем, следует отметить, что у теории, которую он формулирует в своем рассуждении о народном ополчении 1528 года, намного больше явных перекличек с Аристотелем, нежели с Макиавелли. Человеку от природы свойственно как защищать собственное добро, так и стремиться к общему благу в гражданской жизни. Если вернуть ему возможность делать первое, это поможет развить его способности заниматься вторым. Восстановление обеих способностей можно назвать riformazione в аристотелевском смысле, возвращением к первичной природе человека. Вот почему воинская служба является силой, преобразующей людей в граждан.
Размышления на эту тему вполне могли пойти в другом направлении. Среди предложений Джаннотти, связанных с организацией народного ополчения, предусмотрена торжественная церемония в День святого Иоанна Крестителя. Вооруженные граждане, предводительствуемые своими военачальниками, посещают мессу, принимают перед алтарем присягу о повиновении и слушают речь, в которой явлен религиозный, равно как и гражданский, смысл их обязанностей690. Подобные церемонии действительно проводились, и до нас дошли тексты нескольких речей, произнесенных перед ополченцами представителями учрежденного после Каппони режима691. В каждой из них явственно звучит риторика Савонаролы: аристотелевская идея riformazione человека как гражданина простирается до личной святости и с религиозным пылом преподносится как rinnovazione. Флоренция избрана Богом, чтобы восстановить libertà692 и чтобы явить людей, строящих общественную жизнь в соответствии с христианскими ценностями. «Vivere a popolo, – сказано в одной из них, – non è altro che vivere da cristiano»693,694. Так как народное ополчение учит людей быть гражданами695, оно составляет часть процесса эсхатологического восстановления человека. Оно само по себе свято и творит чудеса, а вооружение не раз названо «одеянием» – sacratissima veste, incorruttibile veste dell’arme696,697. Разумеется, основной здесь является мысль, что носящий оружие гражданин посвящает себя служению общему благу. Ему много раз объясняют, почему при этом он не должен бояться смерти. Кроме того, есть один важный фрагмент, где суровость и дисциплина солдатской жизни приравниваются к христианскому идеалу бедности. Мы узнаём, что бедность – исток любого искусства, ремесла и знания, известного людям, и что лишь любящие бедность искали свободы, основывали республики и свергали тиранов698. Здесь мы видим влияние радикально настроенных францисканцев. Речь идет об идеале, побуждающем гражданина жертвовать удовлетворением личных потребностей ради общего блага. Воин, гражданин и христианин теперь слиты воедино, но, как это характерно для христианской мысли, восхваляется желание пожертвовать благами, а не невладение ими. Высказывания такого рода не противоречат утверждениям, которые снова напоминают нам о тезисе Аристотеля, что город опирается на mediocri – тех, кто и не слишком беден, чтобы быть гражданами, и недостаточно богат, чтобы впасть в себялюбие699. Бедность – это добродетель скорее для mediocri, чем для poveri.
Мысль Джаннотти не развивается таким путем. Он не расширяет аристотелевское гражданское общество до границ безоговорочной святости и эсхатологического видения, кроме разве что одного замечания, несколько раз встречающегося на страницах «Флорентийской республики». Он пишет, что республика и народное ополчение восстановлены и преуспели «вопреки мнению мудрых»700. Гвиччардини, высказывая ту же мысль, почти приравнял веру к безумию. Джаннотти не думал, как Савонарола, что гражданин должен воплощать в себе христианские идеалы. Однако, в отличие от Макиавелли, он не считал христианские и гражданские ценности совершенно несовместимыми. Его тезис, что военная и гражданская жизнь схожим образом осуществляли и «преобразовывали» подлинную природу человека, не позволяет прийти к таким радикальным выводам, какие мы находим у последнего из двух предшественников. В определенном смысле именно то, что он продолжал использовать венецианскую модель, указывало на его разрыв с первым. Мы считаем падение Никколо Каппони моментом, когда радикальные последователи Савонаролы окончательно обособились от либеральных ottimati, таких как Гвиччардини. Впрочем, это одновременно и момент, когда эсхатологическая и «венецианская» модели республиканского будущего, изложенные в 1494 году Савонаролой и Паоло Антонио Содерини, размежевались. У Джаннотти, либерально настроенного аристократа, который до последнего оставался с республикой, не было ничего общего с Савонаролой. Ему оставалось лишь выражать идеалы 1494 года в терминах венецианской системы.
В совмещении венецианских принципов с идеей первостепенной роли Большого совета не было ничего невозможного. Джаннотти столкнулся с затруднениями иного рода. Возрождение гражданской милиции убедило его в необходимости народного правления. Однако теория, согласно которой такая форма власти должна опираться на вооруженное гражданское население (хотя ее можно было облечь в термины Аристотеля и даже Савонаролы), не могла избавиться от заметной макиавеллевской окраски – особенно в сознании человека, подобно Джаннотти, читавшего трактат «О военном искусстве» и знакомого с его автором. Вся традиция дискуссий в Садах Оричеллари, кружке, к которому принадлежали Макиавелли и Джанноти – и с которым Гвиччардини должен был быть так или иначе связан, – противопоставляла Венецию вооруженному народному государству, какое олицетворял Рим. Подход Макиавелли к innovazione и virtù содержит скрытую динамику, которую трудно примирить с аристотелевской концепцией гражданской жизни как реализации статичной природы человека. Однако автор «Флорентийской республики», хотя во многих отношениях эта книга близка Макиавелли, прямо заявляет, что он многим обязан Аристотелю, «у которого, словно из обильнейшего ручья, распространившего по всему миру обильные потоки учения, я взял основы своего краткого рассуждения»701. Это не пустая похвала. Венецианская модель начала обрастать вариациями – идеей Полибиева равновесия, механизированной добродетели, основных функций правления и дифференциации между составным