826. Чтобы осуществлять это, ему надлежало обладать неизвестными людям способностями. Вероятно, он должен был понимать их природу так, как они сами ее не понимали. Если допустить, что власть короля – следствие несовершенства ума, от которого сам он несвободен, и что искусство, благодаря которому он управляет государством, непостижимо даже для него самого, то логично предположить также, что он, встречаясь с представителями разных сословий, может не только воздействовать, но и сам подвергаться воздействию: так голова и другие части тела оказываются в состоянии соперничества между собой в управлении государством. Однако здесь пристрастие Тюдоровской эпохи к нисходящей перспективе власти влекло за собой наиболее сильные возражения; представить себе такую вероятность можно только затем, чтобы ее отвергнуть. Впрочем, как мы видим, если когда-либо признавалось, что сословия сами осуществляют деятельное и эффективное управление и что arcana imperii стали доступны немногим и многим, единственный способ восстановить нравственность corpus misticum – это воссоздать его как республику в буквальном смысле сотрудничества или взаимодействия между разными формами добродетели и интеллекта. Такая республика могла представляться ответом на несовершенство ума и хаос времени, еще более убедительным, нежели нисходящая власть монарха, или как возрождение незапамятного золотого века. Однако подданным Якова I подобное переустройство королевства даже теоретически – а не то что практически – было почти непонятно.
Таким образом, оказывалось возможным сочетать господствующую монархическую парадигму с элементами гражданской и даже макиавеллиевской мысли. Нисходящая власть государя встречалась с гражданской способностью сословий. Можно считать, что они вкладывали в этот союз или свой опыт, или свою деятельность, – и, учитывая, что обе палаты парламента обретали все большую самостоятельность, последняя становилась все более заметной. Верхняя палата представляла знать, нижняя – общины, и не ощущалось нехватки в основанном на классике понятийном аппарате, который позволял обозначить их как немногих и многих. Как следствие, нет особой необходимости прослеживать, когда впервые было объявлено, что английское правление сочетает в себе монархию, аристократию и демократию, как учили лучшие философы Античности827. Но, поскольку власть всецело принадлежала королю, а необходимость советоваться или даже обсуждать что-либо со знатью и общинами определялась только рассудительностью, язык, несущий на себе отпечаток теории смешанного правления Аристотеля и Полибия, оказывался неадекватным. Тем не менее сказать, что он был неизвестен, никак нельзя. В определенный момент монархическая парадигма потерпела крах и королю пришлось признать, что, по принуждению или по справедливости, но он делит свою власть с другими. Как мы увидим, тогда уже была доступна терминология, характеризующая правление в Англии как сбалансированное отношение короля, лордов и общин.
Важно, однако, что нормативная теория сбалансированного или смешанного правления была несовместима с представлениями Тюдоровской эпохи о нисходящей власти и что элементы республиканской мысли приживались лучше всего, когда речь шла о ситуациях, не вполне подвластных праву. Как правило, король приобретал наибольшее сходство с государем Макиавелли, когда в наименьшей степени мог руководствоваться законами или даже arcana, а независимые воли представителей высших или низших сословий проявляли себя деятельно и менее всего направлялись законной властью. Поэтому, именно размышляя об искусстве управления государством, мыслители эпохи Якова I чаще всего обращались к тем элементам республиканской традиции, которые приписывали своеобразные качества – интересы, нравы, particulari828 – королям, аристократам и народам, анализируя вероятные конфликты между ними и способы их примирения. Внимание к вторичным причинам, которое часто называют отличительной чертой историографии эпохи короля Якова, могло возникнуть именно таким образом. В той мере, в которой это было справедливо, интерес казался скорее макиавеллиевским и скептическим, чем хладнокровным и научным.
В новейшем исследовании, посвященном сочинениям сэра Уолтера Рэли, предлагается исключить из канона написанных им произведений «Максимы государства» (The Maxims of State), хотя автор указанной работы признает возможным, что они были найдены среди бумаг Рэли и «составляли часть его документов» (прежде подобная судьба постигла «Заседание кабинета» (The Cabinet Council)829). Нет оснований делать такое же предположение о «Заседании кабинета», хотя текст, по-видимому, был написан современником Рэли, вероятно, неким не самым известным придворным830. Однако если Рэли был знаком с «Максимами государства», то он читал и труд, где описаны классические типы правления – хорошие и дурные, простые и смешанные, дополненные делением монархий на преемственные и избирательные, абсолютные и смешанные, унаследованные и завоеванные, сочинение, где рассматриваются способы сохранения каждого представленного типа, которые, в свою очередь, делятся на «правила», имеющие в основе этический принцип, и «софизмы», его лишенные. В «Максимах государства» Макиавелли упоминается с неодобрением, но любой читатель того времени увидел бы, что это «макиавеллиевское» произведение в том смысле, что это работа о ragione di stato831, в которой решалась задача защиты как санкционированных, так и несанкционированных форм правления. Бросается в глаза, насколько подробно автор этого сочинения останавливается на правильной системе распределения оружия в монархиях, аристократиях и народных государствах832, ибо мы привыкли считать эту проблематику особенностью работ, относящихся к флорентийской традиции, где распределение оружия являлось одной из важнейших «побочных причин» преобладания аристократии или демократии, свободы или развращенности. Особую ценность представляли бы свидетельства о более ранних теоретических трудах Рэли, интерпретирующих эту темы и объясняющих ее значимую роль в «Прерогативе парламентов» (The Prerogative of Parliaments), наиболее новаторском и оригинальном из приписываемых ему политических сочинений. Этот диалог между советником государства и мировым судьей, которые состоят в палате общин, – первое из нескольких исследований разладившихся отношений между королями из династии Стюартов и их парламентами, которые мы будем рассматривать в связи с «макиавеллиевским» характером осуществляемого в них социального анализа833. В этой работе советник предстает все более властолюбивым и развращенным. Текст полон иронии и загадок, и на всем его протяжении утверждается, что именно рассудительность, а не обязательства или справедливость, побуждает короля обсуждать свои желания с членами парламента в стремлении сохранить их преданность, хотя в то же время он оставляет за собой полную свободу действий. Однако нет необходимости усматривать какую-либо иронию в том, что Рэли признает легитимность королевской власти. Он лишь полагает, что по своей природе она такова, что ею нельзя пользоваться, не прибегая к средствам, которые следует воспринимать иронически, то есть к искусству управления государством. Правление короля – искусство; он правит в мире, который невозможно познать в совершенстве, поскольку этот мир переменчив и подвержен воздействию вторичных факторов. Именно в таком контексте Рэли сообщает, что причина трудностей, испытываемых королем во взаимоотношениях с парламентом, отчасти заключается в упадке частных военных отрядов, которыми некогда располагали крупные аристократы. Содержание оружия и солдат теперь подведомственно государству и является проблемой государственного кошелька834.
Несомненно, перед нами свидетельство того, что англичане начали непосредственно осознавать перемены, происходящие в их социальной и политической жизни. Все знали о войне Алой и Белой розы, в которой сражались армии, следовавшие за могущественными сеньорами и влиятельными подданными. В отсутствие каких-либо весомых письменных данных, которые могли бы сообщить сведения о вассалах и «проклятом феодализме», мы должны опираться на документальные источники, говорящие о существовании подлинной устной традиции, хранящей память об этих весьма недавних событиях. Вплоть до конца XVII века можно встретить в речах и памфлетах отсылки к «голубым камзолам» и «камзолам с эмблемами», указывающие, что публика знала об этих отличительных предметах одежды и знаках, которые некогда носили дворяне, чтобы обозначить свою зависимость от могущественных сеньоров, и что напоминание об этом обстоятельстве не доставляло ей удовольствия835. Однако Рэли, как и другие, явно утверждает, что сеньоры утратили свою прежнюю военную мощь. Он формулирует обобщенную гипотезу, согласно которой в социальных и политических отношениях между королем, знатью и народом произошла перемена. В «Прерогативе парламентов» этот фрагмент служит одним из указаний на все более острое историческое сознание того факта, что Англия обладает феодальным прошлым, отличным от настоящего. Одновременно флорентийская традиция, склонная проводить параллель между распределением оружия и распределением политического влияния между социальными группами, выступает подходящим парадигматическим контекстом для развития идей о значимости этого прошлого в объяснении политических изменений в Англии. Рэли имел представление о Макиавелли, Фрэнсис Бэкон – также (на этом можно было бы остановиться намного подробнее). Бэкон не только указывает – в «Истории правления короля Генриха VII» и в «Опытах» – на освобождение йоменов от воинской повинности своим сеньорам, но, кроме того, в контексте империи, завоеваний и величия государств отмечает, что пехота составляет нерв армии