кровати, в спаленке размером с почтовую марку, уставившись в раскрытый стенной шкаф. Она никак не могла решить, что ей следует надеть. В шкафу висели вечерние платья, деловые костюмы, целый набор джинсов еще со времен ее учебы в колледже, — вот почти и все. Что ж, ко времени это или нет, но вскоре ей придется сделать кое-какие покупки.
Она вытащила из шкафа зеленое вязаное платье, изучила и засунула обратно, вспомнив, что уже надевала его — даже два раза! — во время уик-эндов, когда оставалась на винном заводе.
Черт побери, как она ненавидела забивать голову такими дурацкими вещами! Она снова вытащила это платье и натянула его через голову. Амадо не волновало, как она одета, он, по всей вероятности, даже и не заметит.
Звонок снизу раздался в квартире Элизабет ровно в семь часов. Сказав Амадо в переговорное устройство, чтобы он поднимался, Элизабет зашвырнула в кухонный буфет перьевую щетку, которой прошлась по мебели, выровняла подушки на спинке дивана и мельком посмотрела на собственное отражение в зеркале. Вид женщины, взглянувшей на нее в ответ, удивил ее. Дело в том, что она совершенно машинально просто расчесала волосы, а не поднимала их в привычной французской прическе. В результате получился эффект, которого она вовсе не ожидала.
Услышав стук, отправилась открывать дверь.
— Элизабет… — казалось, он был поражен ее видом. — Как вы необычно выглядите…
Она едва не рассмеялась.
— Проходите, пожалуйста. Если вы дадите мне минутку, я уложу волосы, и мы пойдем.
Именно в этот момент она заметила, что в руке он держит розу, всего одну. В этом одиноком цветке было что-то интимное, смутившее ее. Она бы чувствовала себя спокойнее, если бы он приволок дюжину.
— Пожалуйста, не меняйте прическу. Мне вы нравитесь вот такой… очень нравитесь.
— Спасибо, — она неловко заправила прядку за ухо. — Ну и как прошла ваша встреча?
Его, кажется, озадачил этот вопрос.
— Вы же говорили, что собираетесь в город на какую-то встречу, как я поняла, на деловую.
— Да-да.
Здесь, в ее квартире, происходило что-то необычное. Раньше у них с Амадо не возникало никаких затруднений при разговоре. А в это утро ей, пожалуй, было бы проще общаться через переводчика с одним клиентом-немцем. Она сделала новую попытку.
— У вас не возникло никаких затруднений? Ведь все пришлось делать в спешном порядке.
Он улыбнулся.
— Ну, это не проблема, — и тут он протянул руку, словно только сию минуту вспомнил о принесенном цветке. — Я вот увидел эту розу, и она напомнила мне вас.
Элизабет коснулась темно-красных бархатистых лепестков и, вдохнув их аромат, с ехидцей посмотрела на него.
— Но у нее совсем нет шипов.
— А вы себе видитесь с шипами?
— Думаю, вам, вероятно, довелось найти в нашем агентстве еще парочку людей, которые воспринимают меня так же.
— Это все потому, что они завидуют вашему таланту и боятся вашей целеустремленности.
Элизабет рассмеялась. Это было просто замечательно.
— Если бы я не знала, что это не так, я бы, пожалуй, решила, что вы побеседовали с моей бабушкой.
— Когда-нибудь вы должны рассказать мне о ней.
Бабушку она вспомнила просто так, к слову. Но впервые с тех пор, как она покинула Канзас, Элизабет почувствовала желание рассказать о женщине, бывшей для нее не столько бабушкой, сколько настоящей матерью. Шагнув к кухонной нише, она вынула из буфета вазочку, наполнила ее водой и опустила туда розу.
Все еще не поворачиваясь к Амадо, она заговорила:
— Когда я была в шестом классе, учительница велела нам написать сочинение о цели жизни. Я написала, надеясь на хорошую оценку, но это не имело ничего общего ни с тем, о чем я мечтала, ни с тем, кем я вообще была. Моя бабушка прочитала сочинение и сказала, что я, мол, отлично поработала и, по всей вероятности, «пятерка» мне обеспечена. Ничего другого я и не хотела. А потом она заставила меня написать другое сочинение, в котором рассказывалась бы вся правда. Ну, я и решила сдать второе.
— И именно за него-то вы и заработали свою «пятерку», да?
Элизабет отнесла вазу в гостиную и поставила на кофейный столик.
— Ничего подобного. Учительница заявила, что если я не умерю амбиции, то мне в жизни предстоят сплошные разочарования.
— Таких людей нельзя и близко подпускать к детям.
— А у нее был аргумент: много ли женщин-президентов было у нас в стране?
— Не сомневаюсь, что это так или иначе связано с воспитанием девочек, которых готовят совсем к другому.
— Ну, теперь вы действительно говорите, как моя бабушка. Она просто пришла в бешенство, когда увидела, что учительница написала на моем сочинении. А через пару недель прихожу я домой из школы и вижу, что она вставила мое сочинение в рамочку и повесила на стенку в гостиной, рядом с медалями, которые мой дедушка получил во Второй мировой войне.
— Всем бы такую бабушку!
— В нашем городе она, конечно, была белой вороной. Этакой мечтательницей среди прагматиков.
— Мне бы следовало понять все это и без вашего рассказа.
— Каким же образом?
— Я чувствую ее мечты в вас, — он помолчал. — Что-то подсказывает мне, что вы проделали огромный путь, прежде чем стать тем, кто вы есть.
Разговор становился слишком уж личным, и это смущало ее.
— Я только сейчас почувствовала, как голодна.
Его, кажется, огорчила столь резкая смена темы, но он поддержал разговор.
— Надеюсь, вам нравится китайская кухня. Я заказал нам столик у Дон Лайшуня.
Это был один из самых изысканных, самых дорогих ресторанов в городе.
— Когда я впервые пришла наниматься на работу в «Смит и Нобл», Джереми предупредил меня, что это против правил — жить в Сан-Франциско и не любить китайскую кухню.
— Ну, если это и не получается, то закон надо соблюдать.
Амадо взял ее пальто со стула и подал ей. Ей показалось, что его ладони задержались у нее на плечах чуточку дольше необходимого, но она отнесла это на счет своего воображения.
Положив палочки для еды на свою тарелку, Элизабет откинулась на спинку обитой плюшем кабинки.
— Все, я объелась, — объявила она.
Амадо засмеялся.
— Я не удивлен.
— Как вам не стыдно! Не полагается обращать внимания на такие вещи.
— Я обращаю внимание на все, касающееся вас.
На протяжении тех двух месяцев, что они работали вместе, их разговоры редко касались личных тем. А сегодня вечером они с интересом вглядывались друг в друга. Как будто кружились в каком-то необычном волнующем танце, и каждый пытался постичь ритм звучавшей в них музыки. Элизабет решила, что пора прервать этот интимный настрой.
— Вы не хотели бы послушать о подготовке кампании? — спросила она.
— Да-да, хотел бы. Но разве не вы настаивали, что я должен подождать до презентации?
— А я передумала.
Она решила, что Амадо потребуется время, чтобы привыкнуть к ее идее. Если же он категорически отвергнет ее замысел, то она должна узнать об этом побыстрее.
Он сделал знак официанту убрать стол и принести еще чая.
— Я заинтригован больше, чем вы можете представить, — сказал он, наливая в ее чашку янтарную жидкость. — Я пытался вычислить, что вы там такое планируете, прокручивая в голове вопросы, которые вы мне задавали. Но оказалось, что воображение у меня не такое богатое.
— Если только вы не умеете читать мысли, Амадо, то вы не могли этого вычислить, — она сделала паузу, чтобы отхлебнуть чая и попытаться сообразить, с какого же конца следует подойти, как бы повернее завоевать его расположение. — Я сразу же поняла, мне необходимо отразить ваш энтузиазм и любовь к виноделию, — начала она. — И в то же время тайна и волшебство этого процесса должны остаться за кадром, потому что это часть феномена, заставляющего покупателя выкладывать деньги. И вот здесь-то и возникает сложность. Ведь мы также должны заставить покупателя почувствовать, что ему не заговаривают зубы и не держат за простачка по той простой причине, что он не понимает, как сложно создать бутылку по-настоящему хорошего вина.
— И вы думаете, что нашли возможность проделать все это?
— Нашла… ну, во всяком случае, я считаю, что нашла. Крайне важно, чтобы у нас был человек, которому захотят довериться. Человек, который мог бы выступать как частный поставщик вин для целой нации, для всех потребителей, покупают ли они коллекционные вина или простые столовые сорта. Короче говоря, — она помолчала, переводя дыхание, — я хочу, чтобы вы стали представителем «Вин Монтойя» на экране.
Элизабет отлично понимала, сколь ненадолго приоткрылась перед ней возможность убедить его, и потому заговорила дальше, прежде чем он успел что-нибудь сказать.
— Да, я понимаю, что на первый взгляд в кампании такого рода вроде бы нет ничего нового. Идея использовать в качестве ведущего на экране руководителя той или иной фирмы стара, как сам рекламный бизнес. Кому за сорок, до сих пор вспоминают о рекламе пива «Швеппс» и о том, кто ее вел.
В этом отчасти и сложность, когда предлагаешь что-то, уже делавшееся раньше: ведь поскольку сама идея хорошо знакома, ее легко отвергнуть. Должна признаться, что и сама засомневалась, когда мне впервые пришла в голову эта мысль. И мне, разумеется, известны не слишком успешные рекламные кампании вин, сходных по структуре с тем, что я предлагаю. Но чем сильнее я старалась отвергнуть эту идею, тем труднее мне было выкинуть из головы ваш образ в качестве ведущего. Стоило мне увидеть эту картинку — и все прочие варианты казались не такими выигрышными.
Она сцепила пальцы и положила руки на колени, чтобы в охватившем ее энтузиазме ненароком не протянуть их к нему.
— Это срабатывает, Амадо. Я абсолютно в этом убеждена. Никто и ничто не сделает «Винам Монтойя» лучшую рекламу, чем вы сами.
Довольно долго он сидел совершенно спокойно, а потом откинулся назад и скрестил руки на груди.
— Как я догадываюсь, причина вашего решения рассказать мне об этом сейчас в том, чтобы постараться заручиться моим содействием прежде, чем двигать эту идею дальше.