— Амадо? Что с тобой, как ты себя чувствуешь?
Он открыл глаза и попытался подняться, но это ему не удалось, и он снова улегся.
Элизабет подошла к нему. Лицо мужа было серым, на лбу и на верхней губе выступил пот. Где-то внутри у Элизабет зажурчали, лопаясь, пузырьки страха.
— В чем дело? Что с тобой происходит?
— Да ничего, — ответил он.
— Но я же не слепая. Я же вижу, что…
— Это пройдет. Всегда ведь проходит.
Он протянул к Элизабет руку, пытаясь успокоить ее.
— Что, черт возьми, ты этим хочешь сказать?
По мере того как она прислушивалась к его затрудненному дыханию, ее страх сменялся паникой.
— Иногда лекарство действует медленнее.
— А с каких пор ты принимаешь лекарство?
И внезапно она с удручающей ясностью вспомнила о той коробочке, внутри которой нашла пипетку. Ей бы следовало сообразить, что дело не в аллергии.
— Да это все сердце…
— Сердце?!
— Извини. Я не хотел, чтобы ты об этом узнала.
И вдруг ей все стало ясно, как будто она решила головоломку. Теперь многие вещи обретали смысл: дыхательные спазмы, которые он иногда испытывал, пытаясь приписать это тому, что не сделал зарядку, боли в груди, эти подушки на кровати… И даже его отчаянные попытки вернуть расположение дочерей.
— И давно ты узнал, что у тебя больное сердце? — спросила она.
— Спустя несколько месяцев после того, как мы поженились, — он отпустил руку Элизабет и знаком попросил ее присесть на постель рядом с собой. — Ты должна мне поверить: я бы не стал менять, вторгаться в твою жизнь, если бы знал о болезни.
Боясь потревожить его, Элизабет пересела на стул. Как бы с некоторым опозданием вспомнив об этом, она снова взяла его руку. Она совсем растерялась и решила выяснить, что же с ним происходит.
— А что говорят врачи?
— Ну, ты же знаешь, как ведут себя врачи. Их работа в том, чтобы…
— Ах, только не надо этого, Амадо. Не надо больше. Я имею право знать, что с тобой происходит. — В горле у нее застрял комок. — Черт подери, ведь ты мне муж!
— Элизабет, от медицинских терминов ты никакой информации не получишь. Это только слова, за которыми прячутся врачи когда должны сообщить тебе, что ты умираешь. Я скажу проще — мое сердце изнашивается и ничего нельзя сделать, чтобы остановить этот процесс.
— Ты не должен бороться в одиночку.
— Ну как же я мог, пообещав тебе, что все хорошее в моей жизни станет твоим, спустя несколько месяцев после свадьбы нарушить это обещание?
— Но ты же тогда не знал.
Она судорожно пыталась сосредоточиться. Амадо умирает? Да как же это может быть? Ведь он такой сильный, такой энергичный, полон жизни… Наклонившись, Элизабет прижала руку к его щеке.
— Только ты и поддерживаешь мою жизнь, Элизабет. Без тебя я бы давно сдался.
Эти слова сковали ее грудь железным обручем. Ей потребовалось усилие, чтобы перевести дух.
— Ты чересчур уж сильно доверяешь мне. У тебя же есть дочери, внучки и…
— И еще Майкл, Консуэла и сотня друзей, которые, конечно, будут опечалены, когда меня не станет, — закончил он. — Но никому из них не сравниться с тобой. — Он изогнул спину дугой, как бы пытаясь раздвинуть грудь, чтобы вдохнуть в легкие побольше воздуха. Спустя несколько секунд он снова расслабился. — Я прожил хорошую жизнь, Элизабет. Сожалею лишь о том, Что у нас остается мало времени. Оставить тебя — это самое трудное, что мне предстоит.
— Не надо так говорить.
Она не была готова услышать это спокойное признание.
— Мне следовало рассказать тебе, что сделало со мной это лекарство, — продолжал он. — А вместо этого я позволил тебе подумать, что у меня есть какие-то основания обвинять тебя, когда я перебрался из нашей спальни.
— Лекарство? А какое же оно имеет отношение к твоему переселению?
— Так из-за него я и не мог больше спать с тобой. Для некоторых мужчин это — один из побочных эффектов. К сожалению, я оказался в числе таковых. А тебе я не рассказывал потому, что не терял надежды на появление нового лекарства, которое я мог бы попробовать. Я надеялся со временем окрепнуть и опять стать настоящим мужем тебе.
У Элизабет закружилась голова. Ах, если бы только он рассказал ей! Вся их жизнь сложилась бы иначе.
— Я хочу, чтобы ты доверял мне.
— Элизабет, мое молчание никак не связано с недоверием. Я много раз думал об этом и в конце концов вынужден был посмотреть правде в глаза. Я боялся потерять тебя и верил, что, пока есть надежда, ты останешься со мной.
— Неужели ты думал, что я покину тебя в беде?
Этот вопрос и все, что он подразумевал, осторожно, но твердо закрывал дверцу, ведущую ее к Майклу. И осознание этого принесло Элизабет странное чувство успокоения.
— Как жаль, что мы были счастливы такое короткое время, — вздохнул Амадо.
— А ты уверен, что нельзя ничего сделать? Ты был у специалиста?
Он улыбнулся.
— Я был у всех, у кого только можно. Ты, конечно же, не считаешь, что я мог оставить тебя без сопротивления.
Она вспомнила о тех случаях, когда ей не удавалось дозвониться до него в Модесто, о том, как много раз никто после обеда не видел его на винном заводе и она предполагала, что он просто отъехал куда-то поговорить с каким-нибудь фермером о его урожае.
— И что они говорят?
Амадо поколебался с ответом.
— Говорят, что единственная надежда — пересадка сердца.
Эта идея привела ее в ужас. Она знала, что за последнее десятилетие процент успешных пересадок резко повысился, однако никакой гарантии все-таки не было.
— И когда это должно произойти?
— Я им сказал, что не пойду на операцию.
— Не понимаю. Если это единственная…
— Элизабет, мне уже шестьдесят лет. Если бы я был здоровым, у меня впереди еще оставалось много лет плодотворной жизни… но дело в том, что изнашивается не только сердце. Болезнь поразила почки и легкие. Как же могу я с доброй совестью забрать себе какое-нибудь сердце, когда в нем нуждаются так много других людей?
— А почему ты предполагаешь, что они достойнее тебя? И кроме того, если ты получишь сердце, которое будет работать лучше, не поможет ли это твоим почкам и легким?
Амадо закрыл глаза в изнеможении. А когда открыл их снова, взгляд его был устремлен в потолок.
— Как-то раз я был на очередном осмотре в клинике и познакомился с молодой женщиной, которая пришла туда по той же причине. У нее трое дочерей, и она рассказала мне, как готовит их к жизни без нее на тот случай, если умрет, так и не дождавшись донорского сердца. Когда я сказал ей, что, возможно, она излишне запугивает своих детей, она в ответ рассказала мне об одном восемнадцатилетнем парнишке, с которым встретилась в этой клинике годом раньше… Он умер в ожидании донорского сердца. Были там и другие… Так много, что я и счет им потерял. — Он повернул голову, чтобы поглубже заглянуть ей в глаза. — Теперь ты понимаешь?
И тогда Элизабет поняла, что она ничего не сможет ни сказать, ни сделать, чтобы заставить его изменить свое решение.
— Я вынуждена это понять, — ответила она. — Твое самопожертвование — одна из причин того, что я тебя полюбила.
— Значит, мы договорились не касаться больше этой темы?
Спорить было бесполезно.
— Что ж, если ты этого хочешь…
Амадо выпустил ее руку, откинул голову и снова закрыл глаза. Спустя несколько секунд он мягко произнес:
— А ничего, если мы закончим наш разговор утром?
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Она вспомнила о множестве случаев за последнее время, когда Амадо исчезал, о «встречах», которые он предположительно посещал, о поздних обедах с другими садоводами… Он просто, должно быть, отдыхал где-то, боясь потревожить ее.
— Я немного устал. День был трудным.
— Может быть, я посижу с тобой, тебе ведь нужна помощь.
— Нет-нет, у меня есть все, что мне нужно.
Элизабет встала, горло сжималось от сдерживаемых рыданий. Ему бы, конечно, не хотелось, чтобы она плакала.
— Извини меня, Амадо.
— Не извиняйся. Господь даже в этом был добр ко мне. Прежде чем дать мне понять, что я умираю, он подарил мне тебя.
Элизабет хотела сейчас только одного — Амадо не должен узнать, что она оказалась совсем не таким удачным приобретением, каким казалась ему. Он должен умереть спокойным. Она наклонилась и легко коснулась губами его лба.
— Я еще загляну проверить, как ты, прежде чем лягу спать.
— Я люблю тебя, Элизабет.
— Я тоже люблю тебя, Амадо.
И разве имело какое-нибудь значение, что ее любовь к своему мужу была не такой, которую воспевают поэты? Во всяком случае она больше не стояла перед необходимостью выбора — он был сделан за нее.
Наступила полночь, а Элизабет все мерила шагами свою спальню, изо всех сил стараясь сформулировать то, что ей следовало сказать Майклу. Она думала, стоит только сосредоточиться, и нужные слова сами к ней придут. Однако какая-то часть ее души шептала, что это вообще не ее дело — сообщать Майклу про болезнь Амадо. И как бы ни были несокрушимы ее аргументы, она не могла убедить себя, что может сохранить в тайне болезнь Амадо. Ведь он нуждался в любви Майкла так же сильно, как полагался на его мастерство.
Наконец Элизабет приняла решение: ничего хорошего от того, что она сообщит Майклу о болезни Амадо, не будет.
Молча выскользнув из парадной двери, она шагнула в густой туман, опустившийся по склону холма и плотно укутавший дома. Ее ноги уже готовы были ступить на крыльцо, но тут внутренний голос остановил ее, не позволив идти дальше. Ведь она могла дать Майклу так мало, а ночь, когда еще есть надежда, показалась ей удивительным даром. Она вернулась тем же путем сквозь туман и тихонько проскользнула в дом. У двери Амадо она приостановилась, чтобы прислушаться к его дыханию, а потом направилась в свою комнату.
На следующее утро в половине седьмого, когда Элизабет брела мимо дома Майкла, чтобы забрать газету, она заметила, что его пикапчика уже нет на месте. Элизабет сочла странным, что Майкл уехал на работу так рано. Но она была поглощена тем, как встретить ей Амадо, когда они через пять минут увидятся за завтраком. Она не стала поэтому особенно тревожиться. Главное, посмотреть в лицо Амадо без сострадания, поговорить с ним без горечи в голосе и как-то жить дальше, изо дня в день стараясь не думать, не окажется ли он для них последним днем, проведенным вместе.