луги.
Мы поспешили к павильону, подошли еще ближе, чем отваживались до сих пор, и с помощью превосходной зрительной трубы я попытался разобрать буквы, начертанные на жизненно важной бумаге. Увы! Единственное, что я сумел разобрать, так только то, что на ней действительно начертаны какие-то буквы: тонкий листок безостановочно трепетал на ветру и ни разу не пришел в состояние покоя хотя бы на две секунды кряду. Мое неистощимое нетерпение, мои неутомимые усилия долго боролись с очевидной невозможностью успеха, но так и не дали мне ничего, кроме твердого понимания: продолжать попытки – только время попусту тратить. Зади, затаив дыхание, неотрывно следил за каждым моим движением.
– Значит, не получается, да? – наконец проговорил он, мертвенно бледнея смуглым лицом и зримо дрожа всем телом. – Ну что ж, ничего не попишешь! Пойдемте обратно в дом. Но не падайте духом: я принесу вам бумагу.
– Да что такое ты говоришь, старик? – воскликнул я, пораженный столь неожиданным заверением. – Твое доброе намерение достойно твоего доброго сердца! Но ты просто станешь бесполезной жертвой своей преданности. Ты подвергнешь себя гибельной опасности, а письма все равно не принести не сумеешь. Такое не под силу ни одному смертному!
– Может, оно и так… может, вы и правы, – сказал индус. – Но я должен хотя бы попробовать. Мне чудится, будто голос хозяина кричит мне: «От этого письма зависит мое спасение!» Разве достоин я зваться его слугой, если останусь глух к крику своего хозяина? Клянусь богом моих праотцев, я либо вернусь к вам с письмом, либо никогда уже не вернусь.
С каждым произнесенным словом голос Зади крепчал, шаг становился тверже, и огонь решимости все ярче разгорался в его больших темных глазах.
За время нашего спора мы достигли двора, и там несравненный слуга в сосредоточенном молчании занялся необходимыми приготовлениями. Замысел состоял в том, чтобы с головы до ног укрыться под покровом, сплетенным из веток и пальмовых листьев, похожих на те, которыми змея, праздно резвясь или бешено неистовствуя в кронах деревьев, усеяла весь холм. Под такой вот лиственной накидкой он рассчитывал потихоньку подкрасться к павильону, не привлекая внимания анаконды.
– Я с самого раннего детства привычен к подобной работе, – пояснил старик. – В прошлом я слыл искусным охотником на слонов и при помощи такой уловки часто добывал этих громадных животных.
Еще несколько минут – и Зади облачился в свой необычный наряд. С собой он не взял никакого оружия, кроме кинжала. И он решительно воспретил мне идти с ним: сказал, мол, вы лишь подвергнете свою жизнь опасности, а помочь мне все одно ничем не сможете. Он был совершенно непреклонен, и мне пришлось уступить. Но я положил, по крайней мере, сопровождать благородного храбреца взглядом и страстными молитвами. С балкона, обеспечивавшего беспрепятственный обзор окрестности, я наблюдал за отважным Зади, пустившимся в смертельно опасное предприятие.
Из предосторожности он направился к холму кружным путем и приближался с той стороны, где павильон сокроет его от взора врага. Время от времени старик пропадал из виду среди подлеска. Но даже когда он снова показывался из зарослей, я порой сомневался в своем зрении – настолько осторожно и умело он перемещался на четвереньках, то камнем застывая на месте, то скользя вперед незаметным движением, почти неуловимым для человеческого глаза. Зади являл собой живой пример безграничного терпения, осторожности и ловкости, какие использует дикарь, устраивая засаду или бесшумно подкрадываясь к врагу.
Теперь, почти неразличимый в своем наряде среди высокой травы, обильно усыпанной сломанными ветками, Зади в тысячу мелких змеиных движений подполз к самой стене павильона. Сердце мое бешено колотилось: с одной стороны я видел анаконду – да, пока еще ничего не подозревающую, но все равно внушающую ужас своим обликом и показывающую свою чудовищную силу мощными прыжками с дерева на дерево; а с другой стороны, на расстоянии не более десяти ярдов от нее, я видел бедного немощного старика, чья сила заключалась только в храбрости и осторожности.
Зади меж тем сохранял такое спокойствие и такую неподвижность на своем нынешнем месте у входа в павильон, что чудовище никак не могло почуять неладное. Глаза индуса, неотрывно прикованные к змее, зорко следили за всеми ее извивами и изворотами, пока она с неутомимой живостью раскачивалась взад-вперед то на одной пальме, то на другой, то выше, то ниже. И наконец, ровно в тот миг, когда рептилия стремительно пролетела над Зади в немыслимо длинном прыжке, я вдруг заметил, что бесценная бумага исчезла со своего места, хотя и не успел уловить зрением, каким именно образом она оказалась во владении притаившегося под дверью человека.
Я в ликовании стиснул руки и от глубины сердца возблагодарил Господа. Но все еще далеко не закончилось. Отступление требовало не меньшей осторожности и ловкости, чем приближение к павильону, и никогда прежде не произносил я более пылких молитв, как в тот миг, когда живая груда ветвей и листьев пришла в движение. Медленнее часовой стрелки циферблата, чуть подаваясь то вперед, то назад, то вправо, то влево, она дюйм за дюймом ползла вниз по склону. Все дальше и дальше, все ниже и ниже… но вот наконец с невыразимым восторгом я увидел, что она уже почти доползла до подножия холма, и только теперь начал дышать свободнее. «Благородный Зади в безопасности», – сказал я себе. И в эту самую минуту то ли радость удачи лишила старика необходимой осторожности, то ли случайное повреждение защитного покрова явило взору рептилии нечто, возбудившее в ней подозрение… в эту самую минуту я увидел, как анаконда метнулась с дерева вниз, с быстротой мысли достигла подножия холма и обвила несчастного Зади тугими кольцами! Пронзительный крик ужаса вырвался из моей груди! Кровь застыла в моих жилах!
Но даже в таких страшных обстоятельствах поразительное присутствие духа сохранил Зади, поразительное мужество, проворство и мастерство проявил он, защищаясь от чудовищной твари. Твердой рукой выхватив кинжал, старый индус принялся наносить удар за ударом между непробиваемыми чешуями врага, с непостижимой ловкостью выискивая наиболее уязвимые места. В конце концов он ухитрился нанести такую глубокую рану, да в таком удачном месте, что анаконда, казалось, совершенно обезумела от боли и ярости: внезапно она распустила свои кольца и, обвив Зади одним только концом хвоста, мощным броском отшвырнула несчастного далеко в густые заросли – так случайно схвативший жгучую крапиву человек резко откидывает ее прочь от себя. Сама же змея стремительно отступила в свое укрытие под пальмовой кроной, где провела несколько времени без всякого движения, прежде чем вновь занялась своими воздушными играми, правда уже не обнаруживая прежней резвости.
Мои душевные муки не поддаются описанию! Несчастного Зади нигде не было видно! Что с ним стало? Скончался ли он при страшном ударе о землю? Или сию вот минуту бьется в предсмертной агонии? Я не видел никакой возможности спасти старика, но мне казалось бесчеловечным и неблагодарным бросить его на произвол судьбы, не исчерпав предварительно все доступные средства помощи. Движимый такими необоримыми чувствами, я выбежал из дома и поспешил к холму тем же путем, каким недавно шел Зади и который было легко проследить по примятой росистой траве. Вдобавок анаконда швырнула индуса как раз в ту сторону, куда вели следы, и представлялось вполне вероятным, что заросли будут надежно укрывать меня на всем моем пути до места, где он умирает. В пылу волнения и надежды я совсем забыл о чрезвычайной опасности своего предприятия, одна мысль о котором еще сутки назад повергла бы меня в трепет ужаса. Поистине, бурные эмоции сообщают человеческой душе силу, возвышающую ее над самой собой, и дают ей мужество встретить опасность и даже смерть, не дрогнув ни единой фиброй.
Внезапно мой слух привлекло какое-то слабое бормотание! Оно доносилось из зарослей неподалеку! Я напряженно прислушался. О святые небеса! То был голос Зади! Не теряя ни секунды, я бросился туда. Услышав мои шаги, старик открыл глаза, казалось уже смеженные вечным сном. Когда я опустился на колени с ним рядом, он узнал меня, и тень улыбки тронула его губы.
– Вот, возьмите, – прошептал он, с трудом поднимая руку. – Благодарение Богу, что я могу таким образом вознаградить вас за вашу доброту… Даже в змеиной хватке я крепко держал бумагу… Вот, возьмите, возьмите!..
Преданный старик протягивал мне письмо, за которое так дорого заплатил.
– Прошу, прочитайте вслух! – продолжал он. – Скорее, скорее, пока я снова не лишился чувств… теперь уже навеки… Дайте мне, по малой мере, удовлетворение узнать, чего хотел от меня мой хозяин! Увы, увы! Теперь вам придется вызволять его в одиночку!
– И я вызволю, не сомневайся, о благородное сердце! – ответил я, пытаясь поднять старика с земли. – Но первая моя помощь будет оказана тебе.
Напрасно Зади просил меня оставить его на волю судьбы. Не обращая внимания на уговоры и мольбы, я кое-как взвалил страдальца на плечи и, шатаясь под тяжестью ноши, приложил все усилия к тому, чтобы поскорее отойти на более или менее безопасное расстояние от павильона. С трудом мне удалось возвратиться на открытую местность. По счастью, кто-то из прислуги заметил нас из окна и поторопился пособить мне с моей печальной ношей. Наконец общими стараниями мы благополучно донесли Зади до дома и уложили на диван. Он опять находился на грани беспамятства, но действенное сердечное лекарство, незамедлительно в него влитое, восстановило его силы в достаточной мере, чтобы он остался в сознании.
Обследование показало, что руки-ноги у него целы. Но он получил жестокие ушибы при падении, и грудная клетка у него была сокрушена смертельными объятиями гигантской змеи. Бедняга не мог и пальцем пошевелить; его плачевное состояние вызвало бы жалость даже у самой бесчувственной натуры. Что же до меня, то я едва не сломился духом от такого вот дополнения к общему бедствию, усугублявшемуся с каждой минутой. Теперь я был единственным человеком, в чьи руки Провидение вверило жизни трех несчастных созданий! Никогда еще смертный не возносил к Небесам молитвы с таким пылом и таким неистовым рвением, с каким я молил Бога благодатью своей помочь мне в выполнении столь трудной и столь священной миссии!