Зади же, казалось, совершенно забыл о себе, о пережитых страшных опасностях и нынешних телесных муках. Он просил меня не тратить время на попытки облегчить его страдания и уверял, что письмо дорогого хозяина станет целительным бальзамом для его ран. Уступив настойчивым просьбам старика, я приготовился прочитать письмо, но при виде знакомого почерка слезы навернулись на моих глазах, и я лишь с трудом разобрал следующие слова:
«О, я хорошо вас понимаю, возлюбленные мои друзья! Ваши голоса, а прежде всего ваши неустанные, отчаянные старания освободить меня свидетельствуют, что вы рядом, что вы сострадаете мне и не щадите усилий для моего спасения! Увы, усилия ваши останутся напрасными! Смерть уже заключила меня в свой темный круг. Я уже попрощался с жизнью. В атмосфере, отравленной ядовитыми испарениями, непрестанно исходящими из пасти чудовища, долго мне не продержаться. Я умираю смиренно. Но не отягчайте мой последний тяжелый час страхом, что в своем стремлении помочь мне вы навлечете на себя погибель. Всем святым на свете заклинаю вас: предоставьте меня моей несчастливой судьбе и бегите – ах! – бегите подальше отсюда! Это моя последняя, моя единственная, моя самая страстная просьба! Эверард! Ах! Бедная моя жена! Не оставляйте мою Луизу, Эверард!»
Холодная дрожь пробрала меня до самых костей: известие о ядовитом воздухе лишило нас последней жалкой надежды, что в конце концов анаконда утомится тщетным ожиданием и уползет прочь, позволив Сифилду покинуть убежище. Теперь из письма стало ясно, что он погибнет задолго до того, как такое произойдет! Нашего друга либо спасет немедленная помощь, либо уже ничто не спасет! Зади разрыдался, и собственное мое горе усугубилось от мысли, что я невольно причинил новую боль верному сердцу. У меня просто душа разрывалась при виде столь безудержных проявлений печали. Внезапно старик испустил вопль, да такой громкий, что все вздрогнули.
– Нет! Нет! – восклицал он в сильнейшем возбуждении. – Нет! Он не распрощается с жизнью навеки! Еще есть способ!.. О я несчастный! Проклятья, вечные проклятья на мою старую голову, что я не вспомнил раньше! Ведь я мог бы спасти хозяина! Мог бы спасти! Если бы только я сообразил сразу, он был бы сейчас в безопасности! А теперь слишком поздно! Он обречен умереть, и все из-за моей глупости!
– Бога ради, старик, объяснись толком! – вскричал я. – Ты же видишь, наши посланники все еще не возвратились из Коломбо! Каждая потерянная секунда может стать роковой! Если ты действительно знаешь способ помочь Сифилду, скажи мне! Не медли же, говори! Какой способ ты разумеешь?
– Поздно! Слишком поздно! – повторил Зади. – Никто, кроме меня, не смог бы довести дело до конца. Но вот я лежу здесь, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой, а никто другой не возьмется за такую отчаянную задачу!
– Способ, Зади! Способ! – потребовал я, почти обезумев от волнения.
– Ну что ж… – продолжал старик, часто прерывая свою речь стонами. – Как я уже упоминал, анаконда – самая прожорливая тварь в природе. Она непобедима, покуда возбуждена голодом, но, когда она пресыщается пищей, одолеть ее может даже ребенок: тогда отяжелелая от неумеренной трапезы змея утрачивает гибкость сочленений, теряет всю свою неутомимую резвость и погружается в неподвижное сонное оцепенение.
– Добрый, славный старик! – страстно воскликнул я, воодушевленный надеждой, которую его слова заронили в мою душу. – Верно ли то, что ты говоришь? Если бы мы сумели досыта накормить змею…
– Мой хозяин был бы спасен, – подтвердил Зади. – Но дело это смертельно опасное – и кто ж на него решится? Ах, будь только мои старые конечности такими, как два часа назад! Сумей только я сдвинуть прочь страшный груз, что давит мне на грудь и не дает дышать свободно!..
– Если я прав в своей догадке, – перебил я, – тогда бы ты подогнал к анаконде животного, предназначенного ей в пищу?
– Все стадо! Все стадо! – выкрикнул старик и упал на подушки, обессиленный волнением. – Эта мысль… – слабым голосом заговорил он после краткой паузы, – эта мысль с самого начала явилась мне в голову, но я по дурости своей посчитал затею невыполнимой: ведь из-за гибельной чумы, в последнее время свирепствовавшей в округе среди скота, всех животных пришлось перегнать отсюда в другую часть острова, и сейчас они слишком далеко, чтобы можно было успеть пригнать их обратно и использовать для спасения хозяина. А потому я в отчаянии выбросил из головы этот план. Но теперь, когда у меня нет сил его выполнить, я вдруг вспомнил!
– Что? Что ты вспомнил? – спросил я, задыхаясь от нетерпения.
– Вы же хорошо знаете ван Деркеля, богатого голландца, чье поместье граничит с нашим? На свете не сыскать другого такого упрямца. И поскольку ван Деркель как-то заявил, что наши страхи перед чумой беспочвенны, теперь он из чистого упрямства отказался перегонять свой скот вместе с соседским. Все стадо остается там в поместье, и легко можно было бы… но поздно, уже слишком поздно! Никто, кроме верного слуги, не отважился бы…
– Как! – перебил я. – По-твоему, верный друг не отважится?
Наши взгляды встретились. Глаза старика загорелись новым огнем, когда он признался, что теперь вся его надежда только на меня. Пламя его взора словно бы перекинулось в мое сердце, а благословения, которыми он меня осыпал, и благодарности, которые он вознес Небесам и мне, еще сильнее укрепили меня в уже принятом решении.
– Успокойся, друг! – промолвил я, двигаясь к двери. – Нужный тебе человек найден! Я пойду по пути, каким не пойдет никто другой, и сейчас оставляю тебя, чтобы приступить к делу.
Слезы радости потекли по щекам Зади.
– Да благословит вас бог моих праотцев! – воскликнул он, возводя глаза к небу. – Теперь я могу умереть со спокойной душой. Час спасения моего хозяина близок!
Не тратя времени, я поспешил в соседнее поместье. Я предложил тамошнему пастуху все свои наличные деньги, если он поможет мне подогнать стадо к пальмам на холме, но малый пришел в ужас от моей просьбы и деньги решительно отверг. Однако я не сдавался. От имени его хозяина я пообещал ему свободу, если только он отважится довести коров до небольшой рощицы, с севера отделявшей холм от открытой местности. Пастух заколебался, я применил всю свою силу убеждения, и наконец он дал согласие, но таким слабым голосом и с таким неуверенным видом, что я отчетливо понял: особенно рассчитывать на него не приходится.
Но по крайней мере, я не пренебрег ни одним из средств, которые могли бы поспособствовать к нашей с ним безопасности. Я велел рабам со всем усердием изготовить из веток и листьев две накидки наподобие той, под которой укрывался Зади в ходе своего опасного предприятия. Спрятавшись под защитными покровами, мы медленно погнали стадо перед собой. А поскольку всеми забытые из-за общего переполоха коровы два дня простояли в закрытом загоне, где нет травы для пропитания, от голода они сделались более послушными, чем были бы в другом случае. Таким образом, мы мало-помалу продвигались к холму, хотя и без того невеликая решимость моего спутника убывала с каждым шагом. Чтобы его подбодрить, я указал на спокойное поведение анаконды, которая уползла в свое лиственное укрытие и ничем не обнаруживала своего присутствия.
– Это-то меня и тревожит! – ответил дрожащий раб. – Она наверняка уже заметила добычу и теперь затаилась среди листвы, выжидая, когда мы подойдем поближе… Всё! Ни шагу не ступлю дальше. Я уже сделал довольно, чтобы заслужить свободу. Да и в любом случае я лучше проведу остаток своих дней в оковах, чем продвинусь еще хоть на фут вперед!
И, сказав так, он со всех ног бросился прочь. Оставшись один, я было приуныл, но опять воспрянул духом, когда обнаружил, что у меня и без пастуха получается гнать коров вперед и что они не чуют близкого присутствия голодной рептилии. Вскоре мы добрались до подножия холма. Здесь мне пришлось предоставить животных самим себе. Больше не погоняемые моим стрекалом, они поддались чувству голода, разбрелись по сторонам и принялись щипать траву. Но как же я обрадовался, когда бык отделился от стада и начал подниматься по склону! Я последовал за ним, и несколько спустя мы подошли к пальмам. Вокруг стояли тишина и покой. Не было слышно ни звука, кроме хруста разбросанных по траве веток под копытами быка. Казалось, анаконда бесследно исчезла…
Но внезапно в кронах пальм раздался громкий, резкий треск, а в следующий миг змея одним молниеносным прыжком метнулась вниз и обвернулась вокруг обреченной жертвы. Еще не успев осознать опасность, животное почувствовало, как широко раскрытые челюсти чудовища захватывают подгрудок и в него глубоко вонзаются острые клыки. Взревев от боли, бык попытался бежать и несколько ярдов протащил с собой своего мучителя. Но анаконда стремительно обвилась вокруг него тремя или четырьмя широкими кольцами и тесно их стянула, полностью обездвижив животное, которое теперь стояло на месте как прикованное, уже претерпевая ужасы и муки смерти. Первого же шума этой необычной схватки оказалось достаточно, чтобы все остальное стадо пустилось наутек.
Сколь бы неравной ни была схватка, закончилась она далеко не сразу. Сломить волю и истощить силы благородного животного было не самым простым делом. Могучий бык то катался по земле, норовя раздавить противника своим весом, то отчаянно напруживал все мышцы и жилы, тщась разорвать тесные путы. Он яростно встряхивался всем телом, бешено молотил копытами, извергал пену изо рта, вновь валился наземь и судорожно бился в попытках высвободиться. Но с каждым мгновением страшные змеиные клыки оставляли все новые и новые раны на его теле; с каждым мгновением анаконда все туже и туже стягивала свои смертоносные кольца – и наконец, после целой четверти часа неистового сопротивления, бедное животное осталось недвижно лежать на земле, вытянувшись во всю длину, и больше уже не подавало ни малейших признаков жизни.
Дальше я ожидал увидеть, как анаконда утолит голод, которым столь долго мучилась, но оказалось, такого рода рептилии не рвут добычу на части, а заглатывают сразу всю целиком. Размеры убитого быка не позволяли сделать это без предварительной подготовки, и теперь из действий змеи я узнал, почему для нее необходимо всегда держаться поблизости от какого-нибудь большого дерева.