, что обычно греется у камина в гостиной Корделии. Эта славная дама… (как бы нам ее наречь? «Он – Амандус, она – Аманда», говорится у Стерна[47]. Так пусть имя ей будет Семпрония). Итак, Семпрония, похоже, очень привязана к брату, но Корделию явно не жалует: обращается с ней с холодной формальной вежливостью; часто закусывает свои тонкие губы, словно желая подавить презрительную усмешку, которую на самом деле старается не подавлять; а если открывает одну из книг, лежащих у Корделии на столе, то обязательно сразу же поспешно ее захлопывает, после чего непременно пожимает плечами, трясет головой и набожно воздевает глаза к небу.
Последнее обстоятельство склоняет меня к мысли, что славная дама водится с методистами[48]. Однако Корделия полагает ниже своего достоинства обращать внимание на подобные мелкие выходки и на все презрительные усмешки золовки неизменно отвечает улыбкой нежнейшей кротости и ангельского снисхождения. Эдвард же со своей теткой состоит в открытой вражде: трех минут разговора с ней обычно достаточно, чтобы он полыхнул гневом и стремглав вылетел из комнаты, а она особенно благочестиво закатила глаза.
Несомненно, главным любимцем Семпронии в семье (я разумею, главным из двуногих) является маленький Вилли: он занимает в сердце тетки второе место после черепаховой кошки. Юный плут, похоже, знает об этом: гордо упиваясь светом милости, изливаемым лишь на немногих избранных, он всегда встречает Семпронию радостными приветствиями и добровольно подставляет свои розовые губы для поцелуя, а потом резвится вокруг ее кресла так же весело и беспечно, как бабочка порхает вокруг горшка с медом, – и я ручаюсь, почтенная дама редко приходит без жестянки леденцов.
Такие вот персоны составляют семью, обитающую в доме напротив, и такие вот знания о них я получил за пару месяцев ежедневных наблюдений. Но на днях произошли кое-какие события, возбудившие во мне еще сильнейшее любопытство к делам соседей. По счастью, мне удалось заразить своим любопытством дядюшку. Он согласился стать моим секретарем, и завтра – когда он изрядно запасется чернилами, перьями и бумагой, а я вооружусь вышеупомянутой зрительной трубой – мы намерены начать точные и систематические записи обо всем, что творится в соседском доме. Я буду сообщать, а он будет записывать.
Завершив вступительную часть повествования, которая была необходима для того, чтобы познакомить читателя с нашими dramatis personae[49], я приступаю к работе… Ага! Часы бьют десять – именно в десять Семпрониус обычно присоединяется к Корделии за завтраком, и я спешу занять свое место у окна дядюшкиной мансарды.
Вторник, 5 мая, 4 часа пополудни
Похоже, ваша новая должность секретаря, любезный дядюшка, нынче не потребует от вас больших усилий. Корделия со своим сыном отбыла в деревню и собирается провести там несколько дней – я видел, как служанка укладывает в дорожный сундучок два муслиновых платья и четыре смены белья; а Семпрониус со своим старшим сыном обедает в гостях – я видел, как он показал Эдварду пригласительную карточку и ткнул пальцем в отдельную строчку на ней, очевидно призывая помнить о назначенном часе обеда и вовремя подготовиться к выходу из дому, ведь пунктуальность не входит в число достоинств нашего поэтического юноши. Однако сегодня Эдвард не опоздает: в настоящую минуту он уже одевается… Вот к дому подкатывает наемный экипаж… Все, Семпрониус с сыном уехали, так что можете отложить перо, дорогой дядюшка.
Среда, 5 часов пополудни
Сегодняшний день обещает быть таким же бесплодным, как вчерашний. Семпрониус закончил одинокую трапезу в своем кабинете и сейчас пытается изготовить зубочистку. Похоже, дело у него не ладится: он уже испортил два пера и теперь в бешенстве швыряет обломки третьего в одну сторону, а перочинный ножик – в другую. Черт бы побрал раздражительного старика! Право слово, я сам вскипаю раздражением, на него глядя… Лучше поднимусь выше и посмотрю, чем там занимается Эдвард.
Впрочем, я мог бы и не утруждаться: Эдварда нет дома.
Смотрите! Смотрите-ка! Дверь в кабинет распахивается… сейчас будет что-то интересное… Тьфу! Это всего лишь наша старая дева Семпрония… Но с чего вдруг она явилась в неурочный час?.. Батюшки мои! Она приоткрывает дверь в гостиную Корделии и проверяет, есть ли там кто… Скажу прямо, у меня загадочное поведение Семпронии вызывает такое же недоумение, как у ее брата, который сидит, уперев руки в колени и весь подавшись вперед, с отвисшей челюстью и выпученными глазами. Он не на шутку озадачен!
Так… сейчас мы немного разберемся, что к чему. Семпрония усаживается с ним рядом, практически упирается носом ему в ухо (сочувствую бедняге! Мне лично такое близкое соседство со старой перечницей совсем не понравилось бы!) и открывает шлюзы красноречия, сопровождая свои словесные извержения самой выразительной жестикуляцией.
Что же такое она там докладывает? Что-то важное, без сомнения… и определенно весьма неприятное, ибо с каждым следующим ее словом Семпрониус все больше мрачнеет… Сейчас, охваченный негодованием, он порывается вскочить, но мучительница хватает его за руку и усаживает обратно в кресло, требуя выслушать все до конца… Однако признаки подавленного гнева становятся заметнее и заметнее… И вот! Кипящая лава вырывается из недр! В ярости своей он поистине ужасен – до сих пор я видел Семпрониуса в образе Юпитера Громовержца, только когда его выводили из терпения мелкие домашние неурядицы, но прежний гнев кажется легким ветерком по сравнению с нынешней бурей. В душе у него сейчас бушует ураган, смерч, гибельный жгучий сирокко[50] – никогда прежде не видел я человека в таком лютом неистовстве. Боже мой! Боже мой! Да что же могла рассказать ему старая карга?
Внезапно он перестает метаться по комнате, подступает вплотную к сестре и в упор на нее смотрит – несомненно, взывая к ее совести и сурово вопрошая, не ложь ли собственного измышления все, что она тут наговорила. Сестра глубоко оскорблена вопросом… она поднимает тощую желтую руку, словно собираясь призвать Небеса в свидетели… нет… нет… она указывает на дверь, ведущую на лестницу, и, судя по презрительной усмешке, сопровождающей сей жест, говорит брату, что там лежит путь к устранению всех сомнений. Да, так и есть! Семпрониус бросается к двери… в своем лихорадочном нетерпении никак не может отпереть замок… с силой пинает дверь, и та наконец поддается. Он знаком велит сестре следовать за ним и исчезает. У Семпронии из кармана чуть не выпадает молитвенник. Она останавливается, чтобы затолкнуть книжицу обратно, а затем со спокойствием святой праведницы идет за братом, чинно сложив руки перед собой.
Боже мой! Что же за подлость у нее на уме?.. Уже смеркается. Признаюсь, мне очень хочется выбежать на улицу и, когда они выйдут, попробовать скрытно проследить за ними… как знать, возможно, тогда я наконец выясню… Погодите-ка! Погодите-ка!.. Ага, я могу избавить себя от хлопот. Разрази меня гром! Прямо сию минуту милая парочка находится в комнате Эдварда. Семпрониус стоит перед секретером сына. Секретер заперт, но толку-то? Отец взламывает замок… один за другим выдвигаются ящики, из них извлекаются бумаги… Конечно же, все счета в полном порядке, никаких подозрительных записей в расходных книгах… О нет! Я слишком долго наблюдал за Эдвардом и слишком хорошо знаю его характер и сердце: такое решительно невозможно. Кроме того, вот сейчас Семпрониус обнаруживает наполовину полный кошелек и равнодушно отбрасывает в сторону. А! Теперь понял! Он тщательно обследует секретер: явно подозревает, что там есть потайной ящичек. Да, он хочет найти (о, я мог бы подсказать, где искать!) именно то, что Эдвард старательно от всех прячет. Бесценные сокровища, которые доселе не видел ничей глаз, кроме Эдвардова (и моего), – вот что ищет Семпрониус! Господи помилуй! Он нашел! Секретная пружина поддалась, ящичек сам собой выдвинулся! И что же в нем? Так… сначала на свет божий извлекается пачка писем, аккуратно перевязанная голубой лентой. (Вы успеваете записывать, дорогой дядюшка? Прекрасно!) Далее следует букетик, но такой засохший, что мне даже не угадать, какие в нем цветы. И наконец… клянусь честью!.. не что иное, как миниатюрный портрет в шагреневом футляре! Семпрониус трясет головой и показывает миниатюру сестре, – несомненно, оригинала портрета он никогда прежде не видел. Сестра взглядывает лишь мельком и пожимает плечами – представляется равно бесспорным, что она тоже никогда прежде изображенную там особу не видела и что о личности возлюбленной Эдварда пока можно только строить догадки. Однако гнев Семпрониуса не унимается: миниатюра брошена на пол, жалкий скелет букетика вышвырнут в окно. Увы, увы бедному Эдварду! Зловредная тетка каким-то образом раскрыла тайну, которую я полагал известной только нам двоим, и теперь исполнена решимости сполна поквитаться с племянником за то, что тот порой дерзает иметь мнение, отличное от ее собственного.
Пока Семпрониус шарит в секретере, наша рьяная блюстительница нравственности отнюдь не бездействует – она роется в платяном шкафу, ведь беспечный юноша оставил ключ в замке. Теперь Семпрониус читает одно за другим письма, содержание которых, впрочем, ему явно не по вкусу: едва пробежав глазами с полдюжины строк, он рвет каждое из них в клочья, но тут же принимается за следующее. Стойте! Стойте! Семпрония возгласом отвлекает брата от чтения! Она нашла нечто очень важное! Но не возьму в толк, что именно доставляет ей такую радость. Я вижу самый обычный белый канифасовый жилет, что висел себе на ручке кресла, ничего не подозревая и не замышляя предательства. А! Тетка обнаружила в нем внутренний кармашек, на груди слева, ровно там, где об него бьется сердце. С торжествующим видом Семпрония вытаскивает из кармашка ленту, украшенную серебряным шитьем.