– В такое не сможет поверить ни она, ни еще кто-либо, – перебила Ульрика, – помимо тех, кто желает уничтожить тебя и твой дом. Скажу больше: все, кроме тебя, давно уже поняли, что злоба и алчность графа Рудигера рано или поздно приведут к открытой войне. Но я и помыслить не могла, что предлогом для войны станет такая чудовищная ложь! Это они-то обвиняют тебя в убийстве ребенка! Они, которые всего семь месяцев назад лишили нас…
– Уймись, Ульрика! Довольно! Однако скажи мне… у меня все еще сумбур в мыслях… Правда ли, что сын Рудигера убит?
– Истинная правда. Мальчика нашли мертвым в нашем лесу, и, что самое неприятное, убийцей оказался один из наших слуг. Он сознался в преступлении на дыбе и уже через несколько минут умер – умер, страшно сказать, с ложью на устах! Ибо перед самой смертью он заявил, что был подкуплен тобою для убийства бедного ребенка!
– Мною? Подкуплен? – вскричал граф, подымаясь с дивана. – Он так сказал? Нет, такого нельзя терпеть! Жить под таким обвинением невозможно! Несите мои доспехи, седлайте моего коня! Я сейчас же помчусь во Франкхайм и буду утверждать свою невиновность со всей неодолимой силой правды. Я потребую, чтобы меня подвергли всем испытаниям – огнем, водой… Нет, нет, не удерживайте меня! Я должен немедля поспешить к Рудигеру и либо убедить его в своей непричастности к злодейству, либо принять смерть от его руки.
Он ринулся к двери, но присутствующие ему воспрепятствовали.
– Это безумие, граф! – воскликнул барон Оттокар. – Вы спешите на верную погибель! Рудигера не переубедить, он поклялся самыми страшными клятвами уничтожить вас – и не вас одного! Его месть распространяется на всех, кто с вами связан, на всех, кто вас любит! На вашу супругу, на вашу дочь, даже на вашу прислугу…
– На мою дочь? – повторил Густав, в ужасе сжимая руки. – Мою невинную Бланку?
– Все, решительно все включены в план жестокой мести! Рудигер поклялся предать огню ваш замок вместе с его несчастными обитателями! Ни одному мужчине, ни одной женщине, ни одному ребенку, ни даже псу, сейчас лижущему вашу руку, не дадут спастись бегством. Я собственнолично слышал, как граф Франкхайм поклялся в том прошлой ночью, на похоронах убитого сына. И его друзья, слуги и вассалы повторили кровавую клятву громовым хором, сотрясшим своды часовни Святого Иоанна. Моя дружба к вам, сударь, и тревога за безопасность благородной Бланки заставили меня поспешить домой, дабы призвать на подмогу сторонников. Этих молодцов, числом сорок, хорошо вооруженных и снаряженных, я привел сюда – они готовы сражаться до последней капли крови, отстаивая вашу невиновность и защищая графиню и вашу очаровательную дочь.
– Благодарю вас, любезный Оттокар. Если не получится избежать этой противоестественной войны, я с признательностью воспользуюсь вашей доброй и услужливой дружбой. Но я все же питаю надежду на мир. Я перед Рудигером ни в чем не повинен, и если бы только мне удалось устроить встречу с ним… если бы только я сумел объяснить неправедность его подозрений… по малой мере, я попытаюсь, и может статься… Да! Вот, кстати, вспомнил! Скажи-ка, Курт, – обратился граф к седобородому слуге, стоявшему у двери, – уехал ли герольд?
– Уехал ли? – повторил старик, с довольной усмешкой покачивая головой. – О нет, и вряд ли уже уедет, мерзавец.
– Тогда немедленно позови его ко мне. Он передаст Рудигеру мою просьбу о встрече. Что такое, Курт? Почему ты все еще здесь? Мне надобно видеть герольда. Доставь его сюда, живо!
– Доставить? Ну, доставить-то его я могу запросто, да вот только ему прийти своими ногами будет затруднительно, разве что малый умеет ходить без головы. Да, милорд, такое вот вышло дело, и теперь все кончено. Ярость людей не знала удержу, и, когда вы грянулись наземь, все подумали, что герольд вас заколол. Ну и навалились на него всем скопом, что буйные помешанные. Никто и ахнуть не успел, как его отрезанная голова уже была прибита к воротам.
– Ульрика!.. Оттокар!.. – пролепетал граф, словно громом пораженный. – Ужели это правда? Ужели мой замок осквернен столь чудовищным злодеянием? Силы всемогущие! Убийство герольда… вестника, который считается неприкосновенным даже среди самых варварских народов!.. Убит в моем замке… почти у меня на глазах. Теперь воистину беда непоправима. От этой вины мне перед Рудигером ввек не отмыться!
– Нет, сударь, – возразил барон Оттокар, – злосчастье сие не стоит ваших душевных терзаний. Дерзкий гонец вполне заслужил свою участь – участь, которую (могу засвидетельствовать, ибо я прибыл в самый разгар волнения) вы всеми силами пытались предотвратить. Но спасти наглеца было делом невыполнимым для смертного. Его клеветнические речи… угрозы против вашей семьи… Ненависть ваших людей к Рудигеру, лишившему вас сына посредством яда…
– Вот! Слышишь, Ульрика? – вскричал Густав. – Теперь ты видишь роковые последствия своего недоверия! Теперь ты наслаждаешься кровавыми плодами беспочвенных подозрений, бездумно внедренных тобой в умы безрассудной и буйной толпы! О жена моя! Боюсь, в Судный день, когда станут судить за это убийство, твои руки тоже окажутся запятнаны кровью! Бог да простит тебя!
Графиня содрогнулась, но ответила лишь потоком слез.
– Пощадите вашу супругу, мой благородный друг, – сказал Оттокар, взяв графа за руку. – Даже если ваши упреки справедливы, для них уже слишком поздно, а нынешние трудности требуют от нас слишком большого внимания, чтобы предаваться раздумьям о прошлом. Франкхаймы сильны и озлоблены. Рудигер поклялся истребить всю вашу семью; Осбрайт вернулся с войны, дабы помочь отцу в осуществлении мести. Эти два волка в человечьем обличье алкают вашей крови и… Силы небесные! Глазам своим не верю! Это же… да, он самый! Прошу прощения, любезная Бланка, но по какой странной случайности в вашем владении оказался этот шарф?
– Шарф? Он вам знаком, сударь? Я его обнаружила… то есть случайно нашла… когда шла тайной тропой к…
– Тайной тропой? Осбрайт Франкхаймский прячется на тайных тропах замка Орренберг?
– Осбрайт? – в величайшей тревоге возопила Ульрика. – И ты разгуливала там одна?.. Ах, дитя мое! Какой опасности ты избежала! Безусловно, он пробрался туда с намерением…
– Самым что ни на есть враждебным к обитателям Орренберга! – горячо подхватил Оттокар. – Быть может… быть может, он знал, что прекрасная Бланка часто там ходит, и рассчитывал свершить мщение своим кинжалом, никем не замеченный…
– О нет, сударь! – воскликнула испуганная Бланка. – Вы меня неверно поняли! Никто на тайных тропах не прятался! Я нашла шарф не там, а в пещере Святой Хильдегарды… и, возможно, вы и насчет шарфа ошибаетесь! Возможно, он принадлежит не Осбрайту вовсе! Ах, нет, нет, нет! Господь милосердный да не допустит такого!
– Не Осбрайту? – повторил Оттокар, которому ревность нашептывала тысячу подозрений. – Увы, в принадлежности шарфа нет никаких сомнений. Искусную работу госпожи Магдалены ни с чем не спутаешь… Кроме того, спасая в бою жизнь палатина, Осбрайт получил легкую рану в грудь, отчего шарф запятнался кровью. И я своими ушами слышал, как он поклялся, что его кровь, пролитая в защиту сюзерена, никогда не будет смыта с шарфа, но навек останется самым благородным его украшением. И вот, смотрите, смотрите, сударыня! Осбрайт сдержал свою клятву.
Взглянув на кровавые пятна, Бланка выронила шарф и в мучительном отчаянии сжала руки. С каждой минутой ревнивые опасения Оттокара усиливались, а желание внушить Бланке мысль о враждебности Осбрайта становилось все настойчивее.
– Но скажите еще одно, – с трудом проговорила Бланка, почти задыхаясь. – То ужасное проклятие, о котором вы говорили… которое вслед за Рудигером повторили все его подданные… было ли оно произнесено и Осбрайтом? Находился ли Осбрайт в часовне, когда оно прозвучало?
– О да, сударыня! Он был там! – пылко и с полной убежденностью ответил Оттокар. – Я стоял неподалеку от входа и видел, как Осбрайт с безумным видом ворвался в часовню: глаза его горели местью, губы были бледны от гнева, он весь дрожал от нетерпения и страха, что не успеет присоединиться к чудовищному проклятию. Я услышал, как граф Рудигер поклялся уничтожить вашего отца, вашу мать и вас саму, невинную душу! Я увидел, как Осбрайт неистово ринулся вперед, к своему к отцу, и в тот же миг все голоса, помимо моего, повторили ужасные слова: «Месть! Вечная месть кровавому дому Орренбергов!»
– И что же, ни одного доброго голоса?.. – пролепетала Бланка. – Ни единого намека на жалость? Неужто же никто не сказал ни слова в защиту бедной Бланки?
– Никто, сударыня! Никто, чтоб душа моя не знала спасенья!
– Ах, матушка, мне дурно! – прошептала Бланка и, разрыдавшись, упала на грудь к Ульрике.
Ее мертвенная бледность и телесная дрожь премного встревожили родителей. Однако, полагая, что такое состояние дочери вызвано единственно страхом перед ужасными угрозами франкхаймцев, они настоятельно посоветовали ей удалиться отдохнуть и восстановить душевное равновесие. Бланка охотно приняла совет и поспешила прочь, дабы в уединении своих покоев размыслить над роковым открытием, сейчас сделанным волей случая.
Глава V
Не жди, что сердце возгорит
Огнем любовным постепенно.
Любовь, что наповал разит,
Всегда рождается мгновенно.
Всей полнотой наделена
Она уже в момент рожденья;
Все прочее же – не она,
А так, пустые увлеченья.
В то время как в замке Орренберг происходили вышеизложенные события, Осбрайт изыскивал средства устранить все взаимные предрассудки и установить тесную и прочную дружбу между враждующими сородичами. Он нашел в Леннарде Клиборнском союзника, готового содействовать такому благому намерению, и без колебаний открыл ему самую сокровенную тайну своей души.