Граф Рудигер столь сильно опасался вероломства Густава Орренбергского, что Осбрайту редко дозволялось посещать отчий замок. Однако долгие годы прошли без каких-либо роковых происшествий, вызванных предполагаемой алчностью Густава, и, поскольку юноша уже вошел в возраст самостоятельности, около девяти месяцев назад Рудигер порадовал себя и свою любящую супругу, призвав своего первенца воротиться домой. Начало военных действий вынудило Осбрайта вновь покинуть замок Франкхайм, но еще до отъезда ему выпало счастье вызволить прекрасную Бланку из рук разбойников – и возгореться к ней самой пылкой, неугасимой страстью и вызвать в ней столь же сильное ответное чувство.
Бланка назвала свое имя и настоятельно попросила юношу сопроводить ее в замок Орренберг, где ее родители примут спасителя своей дочери со всем теплом сердечной благодарности. Однако здравомыслие удержало Осбрайта от столь опасного шага, особенно когда из речей девушки он понял, насколько глубоко укоренились в умах обитателей Орренберга отвратительные предрассудки, сопряженные с именем Франкхаймов. Получивший воспитание при дворе епископа Бамбергского, Осбрайт не взрастил в своем чистом сердце мрачного недоверия, которое владело всеми обитателями Франкхайма (за изъятием одной только Магдалены), и, узнав, к какой семье принадлежит Бланка, он вмиг исполнился надежды, что их брачный союз сможет стать средством погасить вражду между семействами, связанными столь близким родством. Однако же он скоро обнаружил, что у Бланки мысли настроены совсем иначе. Ульрика была от природы боязливой и подозрительной. Из-за ревности к Магдалене, прежде владевшей сердцем Густава, она изначально была расположена трактовать любые поступки Франкхаймов с неблагоприятной стороны, а после несчастливого завещания своего отца и вовсе стала видеть в них людей, кровно заинтересованных в пресечении ветви Орренбергов. Разного рода пустяковые обстоятельства, которые ее предвзятое воображение видело в ложном свете, укрепляли Ульрику в таком мнении, а последовавшие одна за другой смерти четырех сыновей окончательно убедили в том, что ей следует опасаться не только злых помыслов, но и злых действий со стороны тех, кто получит огромную выгоду, лишив ее всех детей. Подобные мысли Ульрика вложила в голову дочери, ныне единственному своему оставшемуся в живых ребенку. Бланка с детства привыкла молиться о том, чтобы Богородица уберегла ее от Сатаны и Франкхаймов, и при упоминании имени Рудигера всякий раз осеняла себя крестом. А когда она благодарила Осбрайта за спасение от разбойников, тот невольно улыбнулся убежденности, с какой девушка заявила, что головорезов подослал к ней либо его отец-злодей, либо он сам, такой же кровожадный!
Осбрайт почел решительно необходимым скрывать свое имя, покуда столь глубокие предрассудки не будут искоренены, и отказаться от приглашения посетить замок Орренберг.
У подъемного моста он почтительно распрощался и в награду за свою услугу попросил Бланку единственно дать слово не рассказывать о случившемся ни одной живой душе. Бланка, хотя и премного удивленная просьбой, никак не могла ответить отказом. Впрочем, она и сама боялась, что, если всем станет известно, какой опасности она подверглась, матушка в своей тревожной заботе о ней никогда впредь не позволит ей выйти за стены Орренберга. Посему она с готовностью пообещала хранить молчание – однако слегка заколебалась, когда незнакомец выразил горячую надежду, что в самом скором будущем ему будет дозволено еще раз поблагодарить госпожу Бланку за милостивую уступчивость. Девушка полагала крайне неразумным допускать подобные свидания втайне от родителей, да еще с незнакомцем, чьего имени и происхождения сама не знает. Но молодой воин умолял с таким пылом и одновременно с такой робостью; выказывал такую изысканную учтивость и такое деликатное почтение к ней, совершенно перед ним беззащитной; чувство признательности к нему было столь свежо, а самое главное, собственное желание вновь увидеться с ним было столь велико, что прекрасная Бланка, еще даже не успев осознать свое намерение, дала понять, что обыкновенно посещает грот Святой Хильдегарды за два часа до захода солнца. Юноша с почтительной благодарностью прижал ее руку к своим губам, вознес горячую молитву о ее благополучии – и девушка поспешила в замок, с пылающими щеками и часто стучащим сердцем, полным надежды.
Одно свидание следовало за другим, и таинственный рыцарь приобретал все больше влияния на сердце невинной Бланки. Это свое влияние он употреблял главным образом для того, чтобы стараться искоренить в ней отвращение ко всему, связанному с Франкхаймами. Увы, исправить ее дурное мнение о его родне оказалось для него куда более трудной задачей, чем внушить благоприятное мнение о себе.
Но поскольку нежная страсть в нем упрочилась до степени чрезвычайной, он уже больше не страшился, что Бланка воспылает к нему ненавистью, узнав о его родственных связях. И когда Осбрайт получил от палатина приказ вести своих вассалов в Гейдельберг, при расставании с возлюбленной он торжественно пообещал, что по возвращении откроет ей свое имя и происхождение – тайну, которую она страстно хотела узнать и в попытках выведать которую исчерпала весь свой небогатый арсенал хитростей, без всякого, впрочем, успеха.
Однако Осбрайт заверил Бланку, что он такого же знатного происхождения, как и она. Вдобавок великолепие его платья, одновременно простого и изысканного, а превыше всего его бесчисленные добродетели и подлинное благородство манер ясно свидетельствовали, что он принадлежит к высоким кругам общества.
Таково было нынешнее положение влюбленных, о котором Осбрайт теперь и поведал славному Леннарду. Тот выслушал гостя с видимым удовлетворением и возликовал всем своим прекрасным сердцем при мысли о возможном примирении двух семейств, с главами которых он издавна состоял в дружбе и по-прежнему сохранял самые добрые отношения, невзирая на разрыв между ними.
Леннард призвал на помощь все свое красноречие, дабы укрепить юношу в его сердечной привязанности. Он горячо возмутился несправедливым предположением о причастности Густава к убийству и охарактеризовал последнего как гуманнейшего из смертных, чья вина состояла скорее в том, что в своей сострадательности и благожелательности он всегда выходил за пределы разумного, нежели в том, что он соблазнился совершить такое зверское преступление, как убийство невинного ребенка. А что же до соображений выгоды, якобы подвигших Густава на злодейство, то Леннард привел тысячу примеров его бескорыстия и щедрости, каждого из которых достало бы, чтобы убедить даже самых предвзятых недоброхотов, что человек, способный на такие поступки, совершенно чист от скверны алчности. В заключение достойный рыцарь пообещал оказать своему молодому другу все посильные услуги. Полагая необходимым возможно скорее сообщить обо всем Густаву, он решил завтра же посетить замок Орренберг, где предложения Осбрайта, вне всякого сомнения, будут с готовностью приняты. Прежде всего, однако, сейчас надлежало изгнать из головы Рудигера мысль, что за убийством его младшего сына стоит Густав, а потому Леннард посоветовал юноше приложить все усилия к обнаружению настоящего убийцы. После раскрытия этой кровавой тайны, считал он, все прочие трудности покажутся сущими пустяками. Осбрайт принял совет с благодарностью, дал слово в точности ему следовать и, переночевав в замке Клиборн, наутро с обновленной надеждой вернулся в часовню Святого Иоанна.
Отец Петер оказал гостю радушнейший прием, хотя еще и не знал, что его скромной келье выпала честь приютить самого наследника Франкхайма. Осбрайт заставил старика повторить историю убийства в мельчайших подробностях, и среди прочего тот упомянул, что у мертвого Йоселина отсутствовал мизинец на левой руке, – и сколько ни искали палец на роковом месте, так нигде и не нашли. Осбрайт подумал, что это весьма необычное обстоятельство вполне может оказаться ключом к разгадке тайны. Но еще больше он обнадежился, когда узнал, что у предполагаемого убийцы имелась жена, к которой тот даже на дыбе взывал с самым горячим чувством.
Не может ли быть, что любимая жена пользовалась полным доверием мужа, а следственно, знает причину, побудившую его к злодеянию? Осбрайт решил собственнолично допросить женщину, но выяснилось, что еще третьего дня она отправилась к родственнице, проживающей неблизко, и ныне безутешно оплакивает там потерю своего злосчастного мужа. Уехать, не повидавшись с Бланкой, было выше его сил. Он положил провести день в келье отца Петера, вечером наведаться в пещеру Святой Хильдегарды, удостовериться, что сердце Бланки по-прежнему принадлежит ему, и уже оттуда тронуться в путь без дальнейшего отлагательства.
Близился вечер. Осбрайт покинул келью и зашагал к выходу из часовни, когда вдруг услышал бормотание, доносившееся из крохотной боковой молельни, посвященной Богородице. Он бросил мимолетный взгляд в открытую дверь комнатушки. Там перед алтарем страстно молился коленопреклоненный юноша, в котором при втором взгляде Осбрайт признал пажа Ойгена.
Еще с малых лет Ойгена отличала чрезвычайная чувствительность, коей последующие жизненные события придали общий оттенок нежной меланхолии. Рудигер глубоко ценил и почитал благородную Магдалену, но при посещении монастыря Святой Хильдегарды спустя несколько лет после свадьбы вдруг понял, что никогда прежде не знал настоящей любви. Там он встретил святую сестру, произведшую на его сердце самое сильное впечатление. Граф обладал многими возвышенными достоинствами, но владение своими страстями в их число не входило. Его неотразимое обаяние, в свое время завоевавшее для него сердце Магдалены, восторжествовало над строгими принципами сестры Агаты. Она сбежала с Рудигером из монастыря и стала матерью Ойгена.
Но никакие уговоры соблазнителя, не утратившего любви к ней и после удовлетворения своей страсти, не могли заглушить в груди Агаты криков раскаяния. Она полагала себя позором своей благородной семьи и осквернительницей священного брачного ложа. Ее неотступно мучал ужас разоблачения и страх Божьей кары за клятвопреступление перед Небом. Она каждую минуту трепетала всем своим существом, ожидая наказания в бренном мире и не уповая на помилование в мире загробном. Наконец душевные терзания Агаты сделались совершенно невыносимыми. Она решила разорвать позорные цепи, связывавшие ее с Рудигером, и попытаться искупить ошибки прошлого вечным раскаянием в будущем. Она написала Магдалене письмо с полным признанием, умоляя о прощении для себя и о защите для своего беспомощного младенца, а затем поспешила сокрыть свое бесчестье в уединенном месте, обнаружить которое покинутый соблазнитель не сумел, как ни старался.