– В самом деле? – недоверчиво спросил граф.
– Да, Густав, да! Помнишь лихорадку, что два года назад едва не свела тебя в могилу? Ты уже выздоравливал, твоей жизни уже ничего не угрожало, когда Магдалена прислала тебе в подарок сласти.
– И при чем здесь?..
– Наберись терпения, я подхожу к сути. Я предупредила тебя, чтобы ты к ним не притрагивался, и поднесла тебе сладкие лакомства собственного изготовления. Ты заупрямился: сначала посмеялся над моими страхами, потом упрекнул за неправедные подозрения. И чем же все закончилось? Ты откушал сластей Магдалены – и уже на следующее утро твоя лихорадка возобновилась с такой силой, что первые несколько дней лекарь даже не уповал на твое выздоровление.
– Да, престранная история! Ты совершенно права, Ульрика, и конечно же… Но погоди-ка, я припоминаю одно маленькое обстоятельство, которое… Да, именно так! Наш спор произошел в жимолостной беседке на южной стороне сада. Раздосадованная моим, по твоему выражению, упрямством, ты недовольно удалилась прочь. Сразу после твоего ухода ко мне прибежал ласкаться старый волкодав Грим. Когда он неожиданно прыгнул мне на грудь, сосуд с подарком Магдалены выпал у меня из рук и разбился вдребезги. А потому мне пришлось откушать твоих лакомств, оставленных на столе… И что самое интересное, старый Грим, который без колебаний употребил все рассыпавшиеся по земле сласти, не испытал ни слабейшего недомогания, в то время как я после твоего угощенья свалился с новым жестоким приступом лихорадки и моя жизнь опять оказалась в опасности.
– Ну разумеется, – в смущении проговорила Ульрика, – любую историю можно рассказать двумя способами. Для меня все выглядело вполне очевидным… В споре с тобой я исходила из известных мне обстоятельств… Каждый может ошибиться.
– Да-да, истинная правда! И раз уж ты, милая Ульрика, признаешь свою ошибку в одном случае, допусти вероятность того, что ты можешь ошибаться и в другом. Коротко говоря, я запрещаю тебе впредь заводить разговоры о недуге Филиппа и ослушания не потерплю. Был он отравлен или нет, мне угодно, чтобы ты упоминала о нем только как об усопшем от болезни, и никак иначе. Молчи, Ульрика! Ни слова больше, умоляю!.. Друзья мои, – продолжал Густав, обращаясь к Оттокару и Леннарду, – посоветуйте, что мне делать. Последнее происшествие, должен признать, наводит на весьма неприятные мысли. Но с другой стороны, обстоятельства не менее убедительно свидетельствуют и против меня в деле расправы над герольдом, а тем паче в деле убийства юного Йоселина. Один из моих подданных был обнаружен неподалеку от трупа; на дыбе он с последним вздохом назвал меня подстрекателем к преступлению. Но Бог видит мое сердце и знает, что я невиновен. Точно так же и Рудигер может быть невиновен в нападении на мою дочь. Если, по счастью, в убийце еще теплится жизнь и мы сумеем вынудить у него признание…
– О! Он должен признаться! – воскликнул Оттокар. – Он непременно признается! А не захочет добром сказать правду – заговорит на дыбе…
– Но если он под пытками укажет на Рудигера…
– Тогда и дело с концом! В виновности Рудигера не останется никаких сомнений, и…
– Неужели? В таком случае получается, нет никаких сомнений и в том, что я убийца Йоселина. Разве моя вина не доказана столь же убедительно, любезный Оттокар, и такими же средствами?
Молодой человек покраснел и в смущении потупил голову. Общее молчание не нарушалось, покуда в зал не вошел слуга, доложивший графу следующее: на указанном бароном Оттокаром месте злодея не оказалось, однако встреченные в ходе розысков крестьяне рассказали, что они нашли среди скал юношу, обильно истекавшего кровью из неглубокой раны, и решили доставить его в замок, но по дороге случайно встретили франкхаймцев, которые признали в раненом любимого слугу своего сеньора, силой забрали его у них и поспешили увезти прочь из владений Орренберга.
Лишившись таким образом надежды выяснить что-либо у Ойгена, все единодушно почли за лучшее, чтобы Оттокар сейчас же, как и собирался, отправился к благородной Магдалене, сообщил ей о случившемся, попросил объяснить преступное поведение пажа и узнал у нее, расположен ли Рудигер предать забвению прошлые обиды, – Густав, со своей стороны, был по-прежнему готов к примирению, невзирая на подозрительные события сегодняшнего насыщенного вечера. Оттокар немедля тронулся в путь, а славный Леннард остался в замке Орренберг, чтобы дождаться исхода переговоров.
Глава VII
В глазах его я гнусный вижу грех,
А сумрачный, угрюмый лик скрывает
Жестокое смятение души.
Прибытие Оттокара в замок Франкхайм повергло челядь в оторопь и замешательство. На всех лицах читалось подозрение и неприязнь, а когда молодой воин изъявил желание увидеть госпожу Магдалену, сенешаль[81] Вилфред ответил лишь угрюмым и сухим: «Прошу следовать за мной, господин рыцарь!»
Графиня была одна; появление племянника вызвало у нее почти такое же удивление, как у прислуги, и она приняла его с подчеркнутой холодностью. Но искренность и пылкость Оттокара быстро растопили лед суровости. Без лишних предисловий он принялся излагать дело, с которым прибыл, и лицо слушательницы понемногу просветлело.
Новость о взаимных чувствах Осбрайта и Бланки в равной мере изумила и обрадовала Магдалену. Она воздала высочайшие похвалы великодушию Оттокара, пожертвовавшего своею страстью ради общего блага, выразила полную уверенность в добродетелях прекрасной Бланки и горячее желание полюбовно покончить отвратительную распрю между семействами. Она с готовностью приняла клятвенные заверения Оттокара в непричастности Густава к убийству Йоселина, но очень боялась, что заставить графа переменить свое мнение будет трудно – особенно теперь, когда последние несчастливые события укрепили его убеждение во враждебности Густава. Известие об убийстве герольда, сказала Магдалена, возбудило в нем такой лютый гнев, какого даже она, хорошо знавшая неистовость мужа, от него не ожидала.
Оттокар поспешил прояснить упомянутое прискорбное событие, при котором сам присутствовал, и своим рассказом полностью оправдал Густава в глазах Магдалены, хотя она, зная природное упрямство своего супруга, вслух усомнилась, что представленные объяснения возымеют такое же действие и на него.
Молодой барон, в перечень чьих достоинств хладнокровие отнюдь не входило, вспылил до потери самообладания и сказал, мол, негоже сомневаться в чьей-то невиновности тому, кто сам находится под подозрением в прямой причастности к ровно такому же преступлению. Графиня настойчиво потребовала объяснений – и с удивленным негодованием, возраставшим с каждым следующим услышанным словом, узнала, что не далее чем нынче вечером один из слуг графа Рудигера пытался убить благородную Бланку и преуспел бы в своей попытке, кабы не Оттокар, вовремя подоспевший и повергший злодея наземь.
Оттокар все еще описывал со всей пылкостью влюбленного зверское покушение на жизнь Бланки, а графиня все еще внимала страшному обвинению, от ужаса не в силах прервать племянника, когда внезапно дверь распахнулась и в комнату ворвался Рудигер.
– Ты слышала, Магдалена? – прогремел он, в ярости топая сапогами. – Ты слышала?.. – Глаза графа остановились на Оттокаре и полыхнули страшным огнем. Побагровев лицом, он отшатнулся назад и в жуткой тишине несколько мгновений смотрел на юношу так, словно хотел испепелить взглядом. Наконец воскликнул удовлетворенным тоном: – Ага! Здесь! Он здесь! Эй! Вилфред! – И затем выбежал прочь из комнаты так же стремительно, как вбежал.
– Что бы это значило? – изумленно проговорила Магдалена, вся трепеща. – Этот грозный вид… это ужасное выражение лица, столь хорошо мне знакомое… Ах, я сейчас же должна утолить любопытство!
Она кинулась к окну, обращенному на передний двор, и кликнула старого привратника, как раз проходившего мимо. Едва тот вошел в комнату, графиня торопливо спросила, не приезжали ль в замок какие-нибудь незнакомцы в последний час и, если да, разговаривал ли с ними граф.
– Нет, сударыня, никаких незнакомцев, – отвечал старик, – но вот Мартин и сын его Ганс, земледельцы из Гельмштадта, они недавно прибыли, да, и весть привезли, прямо сказать, препечальную. Но раз вы спрашиваете, сударыня, видать, вы еще не знаете, что стряслось в Орренберге? Ах, черствые сердца! Ах, дикие варвары! Какими же зверьми нужно быть, чтобы напасть на бедного, безобидного, невинного мальчика! Такого тихого, кроткого… Господи помилуй! Да никак вы собственной персоной, господин Оттокар? Не иначе вы умом повредились, раз посмели показаться здесь после своего варварского поступка!
Оттокар заявил, что ума не приложит, о чем говорит старик.
– Вот как? Ну, тогда, может, оно и неправда все. Может, Мартин с Гансом имя перепутали – дай Бог, чтобы так и оказалось! Говоря начистоту, господин рыцарь, Мартин самолично рассказал мне, что по пути сюда увидал посередь дороги юного пажа Ойгена, истекающего кровью и в беспамятстве. А крестьяне, стоявшие подле него, уверенно показали, что не кто другой, как вы, и закололи беднягу, причем зверство сие содеяли по приказу госпожи Бланки, на чьих глазах все и произошло. Обнаружив, что Ойген еще дышит, и зная, как он дорог нашему господину и вам самой, сударыня, Мартин со своими спутниками вызволили бедняжку из рук орренбергцев и хотели доставить обратно в замок. Но так как рана у него сильно кровоточила, они почли за лучшее довезти его до монастыря Святого Иоанна, где и оставили на попечение святых братьев, а сами, значит, поспешили сюда, сообщить нашему господину о случившемся. Но ах ты батюшки! Совсем из головы выскочило: ведь граф повелел мне немедля послать к нему Вилфреда, и, боюсь, даже из-за такой малой задержки он распалится на меня гневом. Покорнейше прошу прощения, сударыня, но я должен покинуть вас сию же минуту! – И старик поторопился прочь.