Осбрайт выслушал повествование хозяина в совершенном ужасе. Однако горячность, с какой он осудил убийство Оттокара, и жестокие душевные муки, которые он испытал, узнав о тяжком грехе своего отца, быстро изгладили из ума Леннарда неблагоприятное мнение о самом юноше. Славный рыцарь с привычной теплотой пожал ему руку и заверил в своем неослабном беспокойстве о его благополучии. Он от всей души пожелал Осбрайту счастья в грядущем, но добавил, что после своего клятвенного обещания Густаву вынужден ограничиться одними лишь пожеланиями. Отныне Осбрайту придется устраивать свои сердечные дела исключительно собственными силами. Если ему удастся соединиться с возлюбленной, никто не возрадуется за него больше, чем Леннард Клиборнский. Но никогда впредь не произнесет он имени Осбрайта в замке Орренберг – он в том поклялся Густаву – и не нарушит свое слово ни при каких условиях.
Все уговоры отступить от такого решения остались напрасными, и Осбрайт отбыл из Клиборна с тяжелым сердцем. Однако намек, оброненный славным Леннардом, не пропал втуне.
Если бы удалось умолить Бланку бежать с ним и сочетаться брачными узами, замок Клиборн стал бы для них надежным убежищем на время первой бури отцовского негодования. Сам он ни в чем не повинен, и, несомненно, Густав скоро перестанет уравнивать отца с сыном. Связанные нерасторжимым узлом, семьи будут вынуждены пойти на неизбежный шаг. Время, великий лекарь душевных ран, возможно, даже изгладит из памяти обеих сторон воспоминания о зверском убийстве Оттокара. А поскольку этот брачный союз неразрывно объединит интересы семейств, Недоверие – гнусное злобное чудовище, так долго разрушавшее счастье враждующих родственников, – неминуемо погибнет из-за отсутствия пищи. Правда, Осбрайт с полным основанием сомневался, что сумеет убедить Бланку покинуть обожаемых родителей, но все же решил попытаться. Нужно было немедленно изыскать способ встретиться с ней – а если она откажется разделить с ним судьбу, он твердо положил навеки распрощаться и с Бланкой, и с Германией, присоединиться к крестоносцам, как раз собиравшимся в поход со своей священной миссией, и на залитых кровью равнинах Палестины расстаться со своими горестями, своими привязанностями и своей жизнью.
Но как же устроить встречу? Он сам попросил Бланку не посещать грот, пока Леннард не сообщит ей о его возвращении, а Леннард наотрез отказался от дальнейшего участия в деле. Так и не придумав, к кому бы еще из друзей обратиться за помощью, Осбрайт после долгих раздумий рассудил, что передать Бланке письмо легко сможет юная Барбара, наведавшись в замок якобы для продажи своего товара. И вот он снова погнал коня к лесной хижине. Его щедрость быстро побудила девушку взяться за поручение. Письменные принадлежности были куплены в ближней деревне, и вскоре Барбара отправилась в замок с неотложным письмом, ответа на которое рыцарь решил дожидаться в хижине.
Но Бланка больше не была сама себе хозяйка. В первом пылу негодования родители потребовали, чтобы она отказалась от всяких мыслей о брачном союзе с Осбрайтом Франкхаймским. Сердце не позволило девушке подчиниться такому требованию. Она возразила, что возлагать на сына вину отца очень несправедливо, и твердо заявила, что от любви своей не отречется. Ульрика, в ком страсти часто брали верх над рассудком, страшно рассердилась на непокорную дочь и велела посадить ослушницу под надзор до поры, покуда в ней не проснется чувство дочернего долга. Густав в душе не одобрял подобных принудительных мер, но он давно передал воспитание Бланки своей жене, а потому и на сей раз не стал оспаривать ее распоряжение.
Бедная Бланка охотно исполнила бы просьбу о последнем прощальном свидании, которой Осбрайт только и ограничился в своем письме, справедливо рассудив, что план побега будет с большей вероятностью принят, если изложить его при встрече и не дать много времени на раздумье. Но что она могла поделать? Она пленница, ей даже комнату свою не покинуть, не говоря уже о замке. В своем затруднении Бланка решила обратиться к бывшей кормилице Маргарите, которая всегда любила ее как дочь родную и сейчас единственная из прислуги имела к ней доступ.
Добрая женщина поначалу решительно запротестовала: мол, неприлично госпоже тайком покидать отчий дом, да и страсть как опасно – а вдруг она повстречает подручников графа Франкхайма, от чьих кровавых умыслов чудом спаслась совсем недавно? Но мольбы и слезы Бланки сломили сопротивление, и, когда она клятвенно пообещала, что уйдет всего на один час, причем переодетая таким образом, что ни друг, ни враг ее не узнает, кормилица хоть и неохотно, но согласилась помочь.
Как раз в то время у Маргариты гостил сын, юный крестьянин почти одного роста и сложения с Бланкой. Соответственно, был составлен следующий план: Маргарита испросит для сына разрешения перед отбытием попрощаться с госпожой, которая одновременно приходится ему молочной сестрой; обрядившись в его одежду, Бланка легко обманет бдительность своих надзорщиков; сам же он останется у нее в комнате до ее возвращения, которое будет правдоподобно объяснено тем, что он якобы забыл сказать матери что-то очень важное; а поскольку из-за последних событий в тайном проходе к пещере выставлен дозор, у подъемного моста будет ждать Барбара, чтобы провести Бланку лесной тропой, где опасность быть кем-нибудь замеченной и опознанной гораздо меньше, чем на обычной торной дороге. Бланка план горячо одобрила и вознаградила добрую кормилицу, его придумавшую, тысячью благословений и поцелуев, но, так как обсуждение затянулось допоздна, было решено отложить свидание до завтрашнего вечера. Получив все необходимые указания, Барбара поспешила обратно в хижину с письмом, где содержались заверения в неизменной любви, наполнившие сердце Осбрайта надеждой, радостью и благодарностью. Чтобы своим присутствием предотвратить даже малую возможность опасности, он условился в назначенный час встретиться с Барбарой у подъемного моста, а затем отправился на розыски селянина, заботам которого поручил своего временно охромевшего коня и у которого одолжил жалкую клячу для поездки в замок Клиборн.
Он нашел своего скакуна в полном здравии, вознаградил селянина за заботы и теперь решил возвратиться в отчие владения, где во исполнение своих планов намеревался запастись золотом и драгоценностями – либо для расходов на дорогу в случае, если он отбудет в Святую землю, либо для содержания жены в случае, если ему посчастливится склонить Бланку к побегу. И вот молодой рыцарь вновь направил путь к часовне Святого Иоанна. Выслушав рассказ брата Петера об убийстве Оттокара, прискорбном состоянии Ойгена и общей обстановке в замке Франкхайм, он убедился в правильности своих решений. Представлялось совершенно очевидным: при нынешних обстоятельствах нечего и надеяться, что отец одобрит его привязанность к дочери Густава. Однако, зная характер Магдалены, неизменно питавшей к нему самую нежную любовь, юноша был совершенно уверен, что она не просто не выдаст его, если он осмелится рассказать ей о своих чувствах к Бланке и своих планах, а даже и окажет всю посильную помощь. Осбрайт попросил брата Петера доставить графине письмо и вручить лично в руки, да притом в строжайшей тайне. В нем он сообщал о своих нерушимых клятвах Бланке, умолял использовать все средства для умягчения отцовского сердца к Орренбергам и, наконец, просил передать через доставителя письма шкатулку с золотом и драгоценностями, которую она найдет там-то и там-то в его спальне.
Добрый монах, хотя еще и не знал имени своего молодого гостя, был слишком очарован его изысканными манерами и учтивой речью, чтобы отказать ему в какой-либо честной услуге, а потому, не потребовав никаких объяснений для удовлетворения своего любопытства, он с готовностью принял на себя поручение и отправился с письмом в замок Франкхайм.
Глава X
Его терзают ужас и сомненье,
Внутри его бушует бездна ада…
…Теперь в нем совесть снова пробуждает
Заснувшее отчаянье; проснулось
Воспоминанье горькое о том,
Чем был он, чем он стал и что в грядущем
Грозит ему: всегда ведь злое дело
К страданью только злейшему ведет.
Гнев насытился кровью, буря миновала, теперь вновь стал слышен голос совести – и страшен был он для слуха обремененного тяжким грехом Рудигера. Ослепленный гневом, граф убедил себя, что, предав Оттокара смерти, совершил праведное возмездие за убийство своего герольда. Но теперь, когда первая иллюзия рассеялась, он с содроганием ужаса осознал, что два эти преступления носят совершенно разный характер. Густав, по крайней мере, не отдавал никаких прямых приказов, чего никак нельзя сказать о нем, Рудигере. Одно убийство было внезапным и могло произойти по несчастливой случайности, тогда как другое было преднамеренным и произошло по заведомому умыслу. Опять же, герольд был сторонник врага и сам враг, но Оттокар был друг, родственник, гость, доверившийся законам рыцарской чести и рыцарского гостеприимства, которых оказалось недостаточно, чтобы сохранить ему жизнь. Голос совести и горькие упреки жены пробудили в Рудигере острое чувство вины, но вместо того, чтобы принести пользу, оно оказало на него смертельно страшное действие. Граф вовсе не был злодеем, – напротив, кровавые беззакония наполняли его сердце ужасом и негодованием. Более того, он обладал тысячей благородных, великодушных и героических черт. Но он был рабом своих бурных страстей и даже в самых похвальных проявлениях своей натуры оставался человеком, который скорее ненавидит порок, нежели любит добродетель.
И вот, когда Рудигер вдруг сделался предметом собственного своего отвращения, точно такого же отвращения, какое прежде столь громко и часто выражал к другим; когда услышал гневные упреки Магдалены и в невыразимой душевной муке понял их справедливость, тогда он погрузился в беспросветный мрак отчаяния, познал все ужасы ненависти к себе и всю горечь внутренних терзаний. Он не думал об искуплении, не помышлял о покаянии, не искал оправданий своему преступлению, а скорее даже преувеличивал его жестокость. Чувство, которое теперь он испытывал к Густаву, не было ни ревностью, ни подозрением, ни враждой.