По всему покою вновь растеклось густое серое облако. Оно поднялось к потолку, а когда рассеялось – духа и след простыл.
Халиф. Поверь, Бен Хафи, я искренне рад избавиться от нее. Эта холодная дева произвела на меня такое же впечатление, как на Аморассана, а ее утомительная бесчувственность полностью исцелила меня от желания иметь рядом с собой подобное существо.
Музаффер. Что и говорить, дева-дух не слишком-то любезна, но все же она должна быть очень полезна на службе у великого визиря. По крайней мере, она позволит Аморассану проницать взором завесу показного смирения и бескорыстия, за которой лицемеры скрывают свои истинные помыслы наиболее успешным и наименее подозрительным образом. Бен Хафи, султан ждет продолжения твоей истории.
(От внимания Бен Хафи не ускользнул ни злобный взгляд, которым сопровождались слова визиря, ни намек, который в них содержался. Однако он не подал виду и продолжил повествование.)
Глава V
Как жалок и несчастен тот бедняк,
Кто от монарших милостей зависит.
Меж той улыбкой, к коей он стремится,
Эмблемой милости, и днем опалы
Познает больше страхов и мучений,
Чем в женщине таится иль в войне.
Только через несколько часов Аморассан оправился от впечатления, произведенного на него ледяной холодностью девы-духа. Но с наступлением дня упоительные видения всеобщего счастья с новой силой завладели его умом, и он возрадовался мысли, что теперь сможет воплощать свои замыслы в жизнь, не опасаясь разочарований. Свет добродетели озарил его душу, и зависть, вероломство, корысть, лицемерие – враги и Добродетели, и Аморассана – бежали от пронзительных лучей, как бегут ночные призраки от сияния восходящего солнца.
Губернатор пограничной провинции Бурглана на днях умер, и нужно было посоветоваться с султаном, кому отдать эту важную должность. Ибрагим хорошо выспался, пребывал в приподнятом настроении и встретил своего визиря самой доброжелательной улыбкой, тронувшей того до глубины души. Произведенный эффект был совершенно очевиден, и султан пришел в еще лучшее расположение духа от сознания, что доставил удовольствие. Он ласково поприветствовал Аморассана и всем своим обхождением дал понять, что по-прежнему считает его товарищем юности, избранным другом, фаворитом своего сердца и поверенным своих сокровенных дум. С каждой минутой их беседа становилась все теплее и доверительнее, а поскольку в последние месяцы общение между ними заметно остыло, неожиданное возвращение былой приязни исполнило двойной благодарности отзывчивое сердце Аморассана.
Сердце это теперь широко раскрылось перед султаном. Когда визирь излагал свои грандиозные планы процветания Гузурата, в глазах у него блестели слезы восторга, а вокруг губ, казалось, витал дух вдохновения. Ибрагим проникся всеми его чувствами, одобрил все его замыслы и поддержал все его желания. Преисполненный признательности, Аморассан был на седьмом небе от счастья, когда владыка взял его за руку, взглянул прямо в глаза и с ласковой улыбкой сообщил, что у него тоже есть одно предложение, одно желание, которое хорошо бы выполнить. Пылкие заверения в своем охотном и безоговорочном согласии уже подступили к устам Аморассана, когда вдруг в глубине залы он увидел деву-духа во всей ее ледяной бесстрастности и гнетущей серьезности. Правой рукой она предостерегающе указывала на султана, а указательный палец левой прижимала к губам, словно повелевая молчать.
Краска мгновенно сбежала со щек Аморассана, огонь восторга угас в глазах, уставленных на духа, и заверения, уже готовые вылететь из уст, обратились невнятным бормотанием.
Ибрагим отдернул руку и с изумлением посмотрел на визиря. Внезапная скованность Аморассана вызвала такую же перемену и в поведении султана. После краткого молчания он смущенно сказал:
– Верно, ты уже угадал, чтó я собираюсь предложить, и не хочешь исполнить мое желание.
Аморассан. У меня нет ни малейшей догадки относительно твоего помысла, о государь. И я ни в чем не могу противиться твоей воле, ибо она для меня закон.
Ибрагим. Ах, когда я упомянул о своем желании, то не господин говорил со слугой, но Ибрагим с Аморассаном! Обращаясь к визирю, я твердо приказываю, но, беседуя с другом, я просто выражаю желание и могу радоваться, что оно исполнено, только в том случае, если друг его одобряет.
Аморассан. Так назови же свое желание! Безусловно, мне нет нужды заверять тебя, что ради твоего удовлетворения Аморассан без раздумий пожертвует жизнью, не считая такую плату высокой!
Ибрагим. Как-нибудь в другой раз, когда ты будешь в таком же настроении духа… и между нами будет такая же непринужденность… и твое сердце будет в такой же совершенной гармонии с моим, как сегодня утром, когда ты только явился ко мне. Очень странно! Что могло вызвать в тебе столь разительную перемену? Все же признай правду, Аморассан: ты угадал, чтó я намеревался предложить.
Аморассан. Нет.
Ибрагим. Такой сухой короткий ответ?
Аморассан. До сих пор тебе было довольно и одного моего слова, чтобы мне поверить.
Ибрагим. Ну хорошо, оставим это пока. Возможно, твое необъяснимое колебание, передавшееся мне и заставившее меня засомневаться, было своего рода тайным предупреждением, чтобы я более тщательно взвесил вопрос, прежде чем представить на твое рассмотрение. Пожалуй, так я и поступлю, а сейчас давай обратимся к другому предмету.
И дальше разговор перешел на разные незначительные темы. Аморассан старался держаться непринужденно, но у него не получалось: он был рассеян, скован неловкостью, и беседа не клеилась. Наконец Ибрагим избавил от мучений и своего визиря, и себя самого, позволив тому удалиться, и Аморассан поспешил домой. Едва он уединился в своих покоях, как перед ним предстала дева-дух.
Дух. Видишь, я верна своему слову: не стала ждать, когда ты меня позовешь.
Аморассан. Отвечай сейчас же: что означало твое неожиданное появление в серале?
Дух. Я явилась, дабы исполнить твое повеление и остеречь тебя от себя самого. Зачарованный восхитительным чувством признательности и дружбы, опьяненный лестными похвалами своего повелителя и растроганный снисходительными знаками приязни, ты был готов пообещать подчиниться его желанию, даже не потрудившись узнать, такое ли то желание, подчиняться которому разумно и правильно. Я явилась, чтобы помешать тебе дать опрометчивое обещание, и в моем присутствии твои умильные иллюзии развеялись.
Аморассан. Но даже пообещай я подчиниться желанию султана, разве стал бы он принуждать меня, если бы оно оказалось неразумным или ошибочным? Нет, тогда Ибрагим и сам решил бы от него отказаться. Я всего лишь откликнулся на просьбу, высказанную в приливе дружеской приязни…
Дух. Приязни? Приязни к тебе? Сегодняшняя благосклонность султана вызвана совсем другой причиной.
Аморассан. Значит, он больше мне не друг?
Дух. Безусловно, он по-прежнему твой друг, раз пытался добиться от тебя своего хитростью, хотя мог бы просто взять да приказать. Конечно, такое поведение не свидетельствует ни о честности, ни о смелости, но оно по малой мере доказывает, что султан по-прежнему дорожит другом, любит фаворита и ценит великого визиря.
Аморассан. А что же он собирался предложить?
Дух. Султан очень хотел, чтобы ты согласился назначить некоего Абу-Бекера на должность верховного кадия, которую прежде занимал его отец.
Аморассан. И твое появление помешало мне дать такое согласие? О, роковое существо! Ты лишило меня одной из счастливейших минут жизни!
Дух. Очень может быть, но это не моя забота! Я исполнила свой долг, причем единственно потому, что таков мой долг: если ты опечален, то я не испытываю ни печали, ни радости, ибо они для меня одинаковы.
Аморассан. Ах, если бы ты там не появилась… если бы только я последовал велению сердца!.. Абу-Бекер – мой заклятый враг. Мне хорошо известны коварные планы, которые он вынашивает против меня. Я бы обо всем доложил султану, я бы убедительно доказал, что Абу-Бекер меня смертельно ненавидит, я бы указал на опасности, коими чревато для меня его возвышение, а потом упал бы к ногам моего друга и сказал бы так: «Но все эти соображения я безропотно приношу в жертву твоей воле! Пусть Абу-Бекер займет желанный пост. Не только эту должность, но и свою собственную я с готовностью уступлю ему, если это доставит моему государю хоть малейшее удовольствие. Пусть Абу-Бекер по-прежнему мой враг, но Аморассан отныне станет ему другом, раз Ибрагим столь высоко его ценит!» Но вместо того чтобы поступить так, когда султан обращался ко мне с открытым сердцем, источающим самую теплую благожелательность, я оттолкнул его своей холодностью, заставив тем самым поверить, что я угадал его желание и приготовился противодействовать… Прочь с моих глаз, холодный, бесчувственный дух! Ненавижу тебя!
Дух. В самом деле? Уже? Впрочем, как тебе будет угодно. Иной благодарности я от людей не жду. Но разве ты забыл истинный нрав этого Абу-Бекера, которому готов передать свою должность, а вместе с ней и заботу о счастье Гузурата? Разве он не жадный до роскоши корыстолюбец, завистливый, жестокий и злобный? Разве его нравственные устои, убеждения, способы управления людьми не полностью противоположны твоим? Говоришь, ты сказал бы султану, что он твой смертельный враг? Думаешь, султан не знает? Если бы он не знал, что Абу-Бекер тебя ненавидит и всячески тебе вредит и что у тебя есть причины ненавидеть Абу-Бекера, разве попытался бы он хитростью выманить у тебя согласие на его возвышение. Однако с передачей собственной должности можешь не спешить: пусть Абу-Бекер займет только место верховного кадия, которого сейчас добивается, а место великого визиря он и без тебя получит в скором времени.
Аморассан. Абу-Бекер? Станет великим визирем?