Моавий. Сказано, как подобает брату! Итак, что ответит мой Аморассан?
Аморассан. Отец, я глубоко огорчен нашим разговором. Разве не ты сам строго наказывал мне не давать завистникам повода говорить, что я стараюсь упрочить свою власть, раздавая высокие должности своим родичам? Разве не ты велел мне нанимать не тех, кого я больше люблю, но тех, кого больше ценю? Помни: я визирь Гузурата не для себя, но для народа – я могу поступать смело только в том случае, если утрата благосклонности султана не повредит никому, кроме меня самого. Я хоть сейчас бестрепетно подставлю шею под тетиву во имя добродетели, но – о! – как я буду бояться за свою жизнь, если моя погибель сможет навлечь беду на тех, кто связан со мной узами любви и крови! Моя добродетель слишком слаба, чтобы выдержать такое испытание!
Моавий. Я прошу за твоего брата… за твоего единственного брата! Прояви благосклонность к нему и пренебреги всеми остальными родственниками.
Аморассан. Только ссылаясь на пример с моим братом, доныне я мог противостоять назойливым домогательствам всех остальных.
Моавий. Каковым своим поведением заслужил их общую ненависть.
Аморассан. Которая меня глубоко печалит, но которую я должен терпеть…
Моавий. И готов терпеть дальше, даже если она усилится ненавистью твоего брата…
Аморассан. Я слишком хорошо думаю о брате, чтобы допустить…
Моавий. А недовольством твоего отца? Молчишь? Довольно! Я очень хотел бы быть обязанным такой милостью тебе. Но раз ты отказываешь мне в просьбе, я обращусь с ней к султану. Следует ли мне ожидать твоего противодействия?
Аморассан. Я выполню свой долг, но и только.
Моавий. И кто же, по-твоему, лучше всех подходит на пост губернатора Бургланы?
Аморассан. Халед. Человек, которому Гузурат уже дважды был обязан своим спасением! Именно его я должен посоветовать на пост губернатора. Решение останется за султаном.
Моавий. Теперь мне и впрямь пора умереть! Я произвел на свет бессердечного чиновника, озабоченного лишь сохранением своей власти, но не нахожу в нем сына! Он показывает вид, будто ухо его всегда открыто для молений всех страждущих, но остается глухим к мольбе умирающего родителя! Он способен сочувствовать бедам ничтожнейшего голодранца, но с холодным равнодушием смотрит на рану, которую наносит сердцу родного отца! На моих глазах, возможно видящих его в последний раз, он презрительно отвергает услуги моего доблестного сына, своего превосходного брата – человека, чьи таланты блистали бы столь же ярко, как его собственные, если бы он намеренно не держал их в тени из зависти и ненависти! Оставь меня! Поди прочь! Ты мне не сын!
Аморассан. Ах, отец, как неверно ты понимаешь мое сердце! Но хорошо, будь по-твоему! – В этот миг Аморассан увидел рядом с собой деву-духа, которая знаком велела ему умолкнуть, однако он не внял предостережению и продолжил: – Я прекрасно знаю, что не должен уступать: мой разум остается при своем убеждении, но мое сердце не в силах выдержать горечь твоих упреков. Завтра я потребую пост губернатора Бургланы для моего брата. Если из этого назначения выйдет беда, дай Аллах, чтобы она пала только на мою голову! И если мое согласие доставит тебе, дорогой отец, хотя бы минутное удовольствие, я безропотно вынесу эту беду, сколь бы тяжкой она ни была.
Старик вознаградил Аморассана за обещание обильными благословениями, но, в то время как из уст у него изливалась благодарность, сердце не испытывало ничего, кроме ликования, что он таки добился своего.
Земан же все свои слова признательности обратил к отцу, недвусмысленно дав понять, что только ему одному считает себя обязанным за обещание, с таким трудом вырванное у Аморассана. Теперь Моавий ласково отпустил последнего, и тот поспешил обратно в свой дворец, дабы уединиться там в самом дальнем покое и привести в порядок разрозненные мысли.
Первое, что он увидел, торопливо распахнув дверь, была дева-дух. Он прянул назад и с отвращением отвел взгляд в сторону.
Аморассан. Должен ли я теперь повсюду встречать твой холодный лик? Отвечай, угрюмое создание! Что означало твое появление у моего отца?
Дух. Ты собирался сделать глупость. Я явилась остеречь тебя от заблуждения твоего сердца, но ты меня не послушался.
Аморассан. Глупость? Выполнить последнюю просьбу умирающего отца – глупость?
Дух. Твой отец не умирает. Он притворился больным, дабы его мольбы возымели большее действие. Хитрость удалась: ты не устоял и дал обещание, исполнение которого сотрясет самые основы благоденствия этого царства. Однако, нарушив слово, ты подвергнешь свое сердце нестерпимейшему из человеческих страданий! Знай же, что просьба твоего отца на самом деле подсказана Абу-Бекером, который состоит с твоим братом в тайном сговоре уничтожить тебя. И разве ты забыл натуру и принципы человека, под чье управление пообещал отдать важную провинцию? Разве не знаешь, что даже в детстве Земан не обнаруживал в своем характере ничего, помимо совокупности самых отвратительных страстей? Изначально любимым его пороком было честолюбие, безграничное и ненасытное, удовлетворять которое он был готов любыми средствами. И пока Земан рассчитывал на твое содействие здесь, он тебе только завидовал, и не более того. Однако, обманувшись в своих надеждах на тебя, он воспылал к тебе смертельной ненавистью. Утоление честолюбия стало для него второстепенной задачей; главная его цель теперь – отомстить тебе и султану, не воздавшим должное его заслугам. Об одной лишь мести он думает днем и грезит ночью. Назначишь Земана правителем Бургланы – и он при первой же возможности заключит союз с султаном Кандиша, самым опасным врагом Гузурата. Он отдаст ему эту важную пограничную провинцию и тем самым обеспечит вражеским войскам беспрепятственный проход в беззащитную страну. Потоки крови зальют землю, воздух огласится стонами и проклятьями, трон султана пошатнется до самого основания, и виновником всех несчастий Гузурата будешь ты – ты, который умышленно отдал Бурглану такому брату; ты, который будет обвинен в предательском сговоре с ним. Ну а теперь выполняй свое обещание, коли посмеешь.
Аморассан. Чудовище! Но ведь, нарушив свое слово, я разобью отцу сердце! Груз лет уже тянет его в могилу, и должен ли я добавить к этому грузу еще и горечь разочарования? Кажется, вся душа в нем держится одной надеждой, что я выполню свое обещание. Жизнь его висит на волоске, и гнев на меня, нарушившего слово, может стать тем, что волосок этот оборвет!.. Оставь меня! Прочь с моих глаз! Ах, лучше бы мне никогда тебя не знать!
Дух. Признаюсь, если бы не мое предостережение, завтра ты насладился бы блаженством, какое и в раю мало кто вкушает. Радость сбывшихся надежд еще многие годы питала бы лампаду жизни твоего родителя, ныне почти угасшую. Услышав от тебя желанную весть, он благословил бы тебя дрожащим голосом, обливаясь слезами благодарности и счастья. Твой брат с притворной любовью прижал бы тебя к груди. Султан осыпал бы тебя самыми лестными похвалами и горячо одобрил бы твой выбор. Опьяненный сладостной иллюзией, ты пребывал бы в мире грез, покуда не разразилась бы страшная буря и демоны мести и войны не принесли бы страдание и горе на ныне безмятежные равнины Гузурата.
Аморассан. Деваться некуда! О я несчастный! Значит, мне придется разбить сердце моему доброму, моему почтенному отцу!
Дух. До этого мне нет дела.
Аморассан. Дьявольское отродье! В тебе нет ничего человеческого, помимо внешнего облика! Когда бы твоего каменного сердца хоть раз коснулась жалость…
Дух. Жалость? Теперь ты говоришь глупости, а потому я тебя покидаю. Но прежде знай: Абу-Бекер уже подготовил султана к тому, что ты потребуешь поставить губернатором Бургланы своего брата. Взамен султан намерен просить твоего согласия на возведение Абу-Бекера в должность верховного кадия. Теперь принимай угодное тебе решение. Но каким оно будет, мне решительно все равно.
И, сказав так, дух исчез.
Халиф. Мне кажется, Бен Хафи, твой Аморассан сам толком не знает, чего хочет. Хотя эта бесстрастная дева-дух мне не слишком нравится, и я надеюсь, что жизнь не вынудит меня обратиться к ней за помощью, все же она в точности выполняет его волю. Однако чем лучше она слушается Аморассана, тем сильнее он на нее сердится. По моему твердому разумению, он не имеет никакого права обращаться к ней с такими гневными речами и обзывать такими грубыми словами. Тем не менее Аморассан мне весьма по душе: для визиря он кажется очень хорошим человеком. Я лишь искренне сожалею, что ему вообще взбрело в голову заделаться визирем… Но продолжай, Бен Хафи: мне любопытно узнать, какое решение он принял.
Музаффер. Могу предположить. Для того чтобы сохранить свое место, он должен противодействовать планам Абу-Бекера, а Абу-Бекер поддерживает притязания Земана – значит, Аморассан выступит против них.
Бен Хафи. Твое предположение верно, о визирь, вот только вместо мотива Аморассана ты назвал свой собственный… Итак, возобновляю свое повествование.
Глава VII
…тощее убийство…
…вот так крадется к цели
Тарквиниевой хищною походкой,
Скользя как тень.
Абу-Бекеру удалось убедить султана, что Аморассан поставил себе в заслугу все добрые дела, сотворенные в Гузурате, и народ считает государя лишь ничтожным орудием в руках визиря. Как следствие, Ибрагим принял своего еще недавно любимого друга с подчеркнутым безразличием. Он притворился, будто не заметил его прихода: продолжал играть со своей любимой обезьянкой и разговаривать с евнухами, отпуская разные язвительные замечания, скрытой целью которых было ранить чувства Аморассана. Наконец, выпустив одну из таких ядовитых стрел особенно ловко и решив, что она-то уж точно попала в цель, Ибрагим бросил взгляд на визиря, дабы насладиться его раздосадованным видом. Аморассан же ответил взглядом без тени упрека, столь доброжелательным, кротким и смиренным, но одновременно столь открытым, твердым и полным достоинства, что султан был поражен в самое сердце. Уснувшая любовь вновь пробудилась в нем, и прерывистый голос выдал его душевное волнение, когда он спросил: «И что же привело сюда моего друга Аморассана?»