Глава IВлюбленные
Розабелла, любимица всех венецианцев, лежала на одре болезни; горе, истинную причину которого тщательно скрывали, подорвало ее здоровье, цвет ее красы увядал. Она любила прекрасного Флодоардо – да и кто мог, узнав Флодоардо, его не полюбить? Благородная внешность, выразительные черты лица, пылкий взор – все его существо будто провозглашало: Флодоардо – любимчик природы, а Розабелла природой всегда восхищалась.
Розабелла угасала, не лучше чувствовал себя и Флодоардо. Он уединился в своих покоях, избегал общества, часто совершал длительные поездки в другие города Республики, дабы перемена мест отвлекла его от предмета, который тем не менее преследовал его повсюду. Сейчас он отсутствовал уже целых три недели. Никто не знал, в каких краях он блуждает, – и именно во время его отлучки в город наконец-то прибыл князь Мональдески, суженый Розабеллы.
Его появление, которого еще месяц назад Андреас ждал с таким предвкушением, теперь не порадовало дожа. Розабелла была слишком больна, чтобы принимать поклонника, да и он не дал ей времени на поправку здоровья: через шесть дней после прибытия в Венецию князя обнаружили мертвым в безлюдном уголке одного из общественных садов. С ним рядом лежал меч – обнаженный и окровавленный; его тетрадь для записей исчезла, но один лист из нее был вырван и прикреплен к бездыханной груди. Лист осмотрели, на нем оказалось несколько строк, выведенных, по всей видимости, кровью:
Пусть всякий, кто посмеет претендовать на руку Розабеллы, помнит, что суждено ему разделить судьбу Мональдески.
Браво Абеллино
– Ах, куда мне теперь бежать за утешением? Где искать защиту? – в отчаянии воскликнул дож, когда ему принесли эту страшную весть. – Ах, почему, ну почему Флодоардо нет в городе?
Он с нетерпением ждал возвращения молодого человека, дабы разделить с ним непосильный груз этих несчастий; желание его вскоре было удовлетворено. Флодоардо вернулся.
– Приветствую тебя, благородный юноша! – воскликнул дож, когда флорентиец вошел в его покои. – Прошу тебя, в будущем не лишай меня надолго своего присутствия. Я несчастный, всеми брошенный старик. Ты же слышал, что Ломеллино… и Манфроне…
– Я все знаю, – меланхолически откликнулся Флодоардо.
– Сатана сорвался с цепи и ныне проживает в Венеции под именем Абеллино, отнимая у меня все, что для меня бесценно. Флодоардо, заклинаю тебя небом, будь осторожен: во дни твоего отсутствия я не раз с трепетом думал о том, что кинжал этого злодея может оборвать и твою жизнь. Мне многое тебе нужно сказать, мой юный друг, но разговор придется отложить до вечера. На этот час у меня назначена аудиенция с одним знатным чужеземцем, я не могу его не принять, однако вечером…
Его прервало появление Розабеллы: бледная как смерть, она медленно, нетвердым шагом вошла в покои дожа. Увидела Флодоардо – и щеки ее окрасил легкий румянец. Флодоардо встал и поприветствовал ее со сдержанной почтительностью.
– Подожди, не уходи, – сказал дож. – Возможно, через полчаса я освобожусь, а тем временем попрошу тебя развлечь несчастную мою Розабеллу. Она сильно болела в твое отсутствие, и я все еще беспокоюсь за ее здоровье. До вчерашнего дня она лежала в постели, и мне лично кажется, что ей пока еще рано вставать.
Почтенный дож вышел, и влюбленные в очередной раз остались наедине. Розабелла направилась к окну, Флодоардо, помедлив, последовал за ней.
– Синьорина, – начал он, – вы все еще на меня сердитесь?
– Я на вас не сержусь, – пролепетала Розабелла и вся вспыхнула, вспомнив ту сцену в саду.
– И вы простили мне мой неподобающий поступок?
– Неподобающий поступок? – На лице Розабеллы мелькнула улыбка. – Да, если считать его неподобающим, то я полностью вас простила. Умирающим должно прощать тех, кто согрешил против них, дабы и им в свою очередь простились их прегрешения против Господа, – а я умираю, я это чувствую.
– Синьорина!
– Нет, никаких сомнений не осталось. Да, я еще вчера встала с постели, но знаю наверное, что скоро опять слягу и более уже не поднимусь. А значит… значит, я должна попросить у вас, синьор, прощения за обиду, которую вынуждена была вам нанести при нашей последней встрече.
Флодоардо не отвечал.
– Так вы простите меня? Полагаю, вас трудно умилостивить – вы наклонны к мщению!
Флодоардо не отвечал.
– Вы откажетесь пожать мне руку? Или все забыто?
– Забыто, синьорина? О нет, никогда – каждое ваше слово, каждый взгляд запечатлены в моей памяти, их уже не вытравишь. И мне не забыть своего неподобающего поступка, ибо вы были его участницей, все, что с ним связано, для меня свято и драгоценно. Что до прощения, – он взял протянутую ему руку и почтительно поднес ее к губам, – клянусь Небесами, дивная моя синьорина, вы действительно глубоко меня ранили, и мне сложно даровать вам прощение. Но, увы! Сейчас мне нечего вам прощать.
Оба помолчали. Затем Розабелла возобновила беседу:
– Вы надолго отлучались из Венеции, далеко ли лежал ваш путь?
– Далеко.
– Путешествие доставило вам радость?
– Великую, ибо я повсюду слышал хвалы в адрес Розабеллы.
– Граф Флодоардо, – прервала она его, во взгляде читался укор, но голос звучал нежно, – вы намерены снова меня оскорбить?
– Вскоре это уже будет не в моей власти. Возможно, вы догадались, каковы мои намерения.
– Возобновить в ближайшее время ваши странствия?
– Совершенно верно; и в следующий раз я покину Венецию навеки.
– Навеки? – повторила она в исступлении. – Ах нет, Флодоардо! Ах, неужели вы меня бросите? – Тут она осеклась, устыдившись своей откровенности. – Я хотела сказать: неужели вы бросите моего дядю? Уверена, что вы просто шутите.
– Клянусь вам честью, синьорина, что никогда не говорил с большей серьезностью.
– И куда же вы намерены отправиться?
– На Мальту, помочь тамошним рыцарям в борьбе с варварами-корсарами. Возможно, судьбе будет угодно, чтобы я стал капитаном галеры, тогда я назову судно свое «Розабелла», и так же будет звучать мой боевой клич; имя это сделает меня неуязвимым.
– Ах, вы насмехаетесь, граф! Я не заслужила того, чтобы вы столь жестоко играли с моими чувствами.
– Бежать из Венеции, синьорина, я намерен именно потому, что не хочу ранить ваши чувства: мое присутствие может доставить вам несколько неприятных минут. Я не беззаботный счастливчик, вид которого доставляет вам удовольствие; своим отъездом я хотя бы избавлю вас от боли.
– И вы решитесь покинуть дожа, который относится к вам со столь искренним уважением и испытывает к вам самые дружеские чувства?
– Я высоко ценю его дружбу, но она не способна сделать меня счастливым, и даже брось он к моим ногам целые королевства, его дружба все равно не сможет сделать меня счастливым.
– Вам так много нужно для счастья?
– Много – куда более, чем я говорил, бесконечно более. Однако есть одна вещь, способная сделать меня счастливым, и о ней я молил на коленях. – Он схватил ее руку и пылко прижал к губам. – Молил, Розабелла, но мне отказали в моей просьбе.
– Сколь странная настойчивость, – произнесла она неловко, едва понимая, что говорит; Флодоардо же нежно привлек ее к себе и умоляющим тоном прошептал:
– Розабелла!
– Чего вы от меня хотите?
– Счастья!
Миг она смотрела на него в нерешительности, потом поспешно отдернула руку и воскликнула:
– Повелеваю, оставьте меня немедленно. Оставьте, ради бога!
Флодоардо в неистовом отчаянии стиснул кулаки. Склонил голову в знак покорности. Медленным шагом, понурясь, отошел в сторону, переступил порог, повернулся, чтобы проститься с нею навеки. И тут она кинулась к нему, схватила его руку, прижала ее к сердцу.
– Флодоардо! – вскричала она. – Я твоя!
И пала, недвижима, к его ногам.
Глава IIОпасное обещание
Найдется ли на свете еще человек, к которому судьба столь благосклонна, как к Флодоардо? Он одержал победу, услышал желанные слова, сорвавшиеся с губ Розабеллы. Он поднял ее с пола, перенес на софу. Скоро голубые глаза ее открылись, и первым, кого она увидела, стал Флодоардо, опустившийся на колени у ее ног и обвивший одной рукою ее талию. Розабелла поникла головой на плечо того, по ком столько раз вздыхала, кто днем занимал все ее мысли, а ночью часто прокрадывался в ее сны.
Глядя друг на друга в безмолвном блаженстве, они забыли, что смертны; им казалось, что они перенеслись в более счастливый, лучший мир. Розабелле представилось, что комната, в которой она находится, превратилась в рай на земле; незримые серафимы будто бы осеняли своим присутствием и покровительством ее невинную привязанность, и тайну свою она будто бы выдала благодаря Тому, Кто даровал ей сердце, способное к любви.
Такой миг случается лишь единожды на протяжении человеческой жизни. Блаженны те, кто вздыхает в его предвкушении; блаженны те, кому, когда он настал, хватает душевного благородства насладиться им сполна; блаженны даже те, для кого миг этот давно миновал, но упоительность его не угасла, ибо воспоминания о нем – великое счастье. Мудрые философы, вотще вы уверяете нас, что восторги подобного мига суть чистые иллюзии воспламененного воображения, столь же эфемерные, как и пленительный сон, которому суждено растаять под солнечными лучами истины и разума. Увы! Или существует в подлунном мире счастье, которое не обязано хоть частью своих чар волшебному дару воображения?
– Ты мне дорог, Флодоардо, – пробормотала Розабелла, напрочь позабыв про Камиллу и ее советы. – Да, ты мне очень дорог!
Молодой человек поблагодарил ее, крепче прижав к груди, и губы его впервые сомкнулись с ее коралловыми губами.
И тут вдруг открылась дверь. В покои вновь вступил дож Андреас: чужеземец, которого он ждал, внезапно заболел, и, неожиданно освободившись, Андреас поспешил назад к своему любимцу. Шелест его одежд вывел влюбленных из блаженного оцепенения. Розабелла, испуганно вскрикнув, прянула из объятий Флодоардо, Флодоардо же вскочил с колен, хотя, судя по всему, разоблачение его не смутило.
Андреас смотрел на них несколько секунд, и во взгляде его читались одновременно гнев, печаль и глубочайшее разочарование. Он глубоко вздохнул, возвел очи горе и молча повернулся назад к двери.
– Помедлите немного, благородный Андреас! – вскричал флорентиец.
Дож обернулся, и Флодоардо бросился к его ногам. Андреас с невозмутимым достоинством посмотрел на коленопреклонного грешника, который столь коварно отплатил ему за его дружбу и столь бесстыдно обманул его доверие.
– Молодой человек, – произнес суровым голосом дож, – любые попытки оправдаться будут бесплодны.
– Оправдаться! – мужественно прервал его Флодоардо. – Нет, синьор, я не стану оправдываться в том, что люблю Розабеллу, оправдываться впору тому, кто, увидев ее, способен ее не полюбить; но, если обожать Розабеллу с моей стороны преступление, это преступление мне простят сами Небеса, ибо это они создали Розабеллу столь достойной обожания.
– Мне кажется, вы слишком полагаетесь на это фантастическое извинение, – презрительно откликнулся дож. – Но не ждите, что я сочту его достаточно весомым.
– Повторяю, достопочтенный синьор, – продолжил Флодоардо, поднимаясь с пола, – что я действительно не намерен извиняться; я не стану оправдываться за свою любовь к Розабелле, я лишь прошу вас одобрить эту любовь. Андреас, я обожаю вашу племянницу и настоятельно прошу вас отдать ее мне в жены.
Дож был явно ошеломлен этим внезапным и безрассудным требованием.
– Не стану спорить, – снова заговорил флорентиец, – что я всего лишь никому не известный небогатый юноша, и моя попытка просить руки наследницы венецианского дожа может показаться неоправданной дерзостью. Но клянусь Небесами, я убежден, что великий Андреас никогда не отдаст Розабеллу человеку, все претензии которого на ее благосклонность сводятся к набитым сундукам, обширным землевладениям и помпезным титулам, человеку, который бесплодно скрывает собственную ничтожность за пеленой славы, что досталась ему в виде титулов предков, славы, к которой сам он не прибавил ни единого лучика. Я готов признать, что пока еще не совершил ничего, достойного такой награды, как Розабелла, но ждать великих свершений долго не придется, даже если они и обернутся для меня гибелью.
Дож отвернулся от него с явным неудовольствием.
– Ах, пожалуйста, не гневайся на него, милый дядюшка, – взмолилась Розабелла.
И тут же удержала дожа, ласково обвив его шею белыми руками и спрятав на его груди лицо, по которому уже струились слезы.
– Выдвигайте любые требования, – продолжал Флодоардо, все еще обращаясь к дожу. – Огласите, каких свершений вы от меня ждете, кем я должен стать, чтобы получить с вашего согласия руку Розабеллы. Просите чего угодно, и любая задача, даже самая невыполнимая, покажется мне досужей забавой. Клянусь Небесами, как бы мне хотелось, чтобы прямо сейчас Венеции грозила неминуемая опасность и десять тысяч клинков покинули бы ножны, покушаясь на вашу жизнь; если наградой назначена Розабелла, я, безусловно, спасу Венецию и повергну наземь десять тысяч вооруженных клинками бойцов.
– Долгие годы я верой и правдой служил Республике, – с горькой улыбкой отвечал ему Андреас. – Без малейших колебаний рисковал жизнью, без сожаления проливал кровь, а в награду не просил ничего, кроме права провести старость со спокойной душой, – и этой награды меня лишили. Ближайшие мои друзья, спутники юности, наперсники в старости, пали от кинжалов бандитов, а ты, Флодоардо, ты, кого я осыпал своими милостями, пытаешься оставить меня без последнего утешения. Ответь, Розабелла: ты действительно и бесповоротно отдала Флодоардо свое сердце?
Одна рука Розабеллы все еще лежала на плече дядюшки, другой она стиснула ладонь Флодоардо и нежно прижала к сердцу – но Флодоардо этого показалось мало. Едва услышав вопрос дожа, он принял вид бесконечно угрюмый; хотя он и вернул Розабелле пожатие, но одновременно скорбно покачал головой, будто терзаясь сомнениями, и бросил на нее проницательный взгляд, точно пытаясь прочитать в сердце самые сокровенные ее тайны.
Андреас мягко высвободился из-под руки племянницы и некоторое время медленно вышагивал по залу; на лице его отражались задумчивость и грусть. Розабелла опустилась на стоявшую рядом софу и заплакала. Флодоардо не сводил глаз с дожа и с нетерпением ждал его решения.
Прошло несколько минут. В зале царило тягостное молчание, Андреас, похоже, пытался принять некое мучительное и судьбоносное решение. Влюбленные с упованием и ужасом дожидались окончания этой сцены, и волнение их с каждой секундой делалось все непереносимее.
– Флодоардо! – произнес наконец дож, внезапно остановившись посреди комнаты. Флодоардо с почтительным видом шагнул ближе. – Молодой человек, – продолжил дож, – я наконец принял решение. Розабелла тебя любит, и я не стану противиться ее сердечным чаяниям, но Розабелла слишком мне дорога, чтобы я отдал ее первому же, кто выскажет подобное пожелание. Мужчина, которому я ее доверю, должен быть этого достоин. Розабелла станет наградой за службу, хотя нет на свете такой службы, за которую причиталась бы подобная награда. Ты пока ничем особо не заслужил благодарности Республики, но сейчас у тебя появилась возможность оказать ей неоценимую услугу. Доставь мне убийцу Конари, Манфроне и Ломеллино! Живым или мертвым, но ты должен доставить в этот дворец безбожного главаря бандитов Абеллино!
Когда речь, от которой зависело их общее счастье, завершилась столь неожиданно, Флодоардо невольно отшатнулся. Кровь отхлынула от его щек.
– Благородный синьор! – произнес он, помолчав и явно колеблясь. – Вам прекрасно известно, что…
– Мне известно, – прервал его Андреас, – сколь сложную задачу я перед тобой поставил, потребовав, чтобы ты передал в мои руки Абеллино. Я же со своей стороны даю слово, что скорее готов тысячу раз пройти на одиночном корабле сквозь весь турецкий флот и вызволить из его гущи флагманское судно, чем попытаться схватить этого Абеллино, который, похоже, заключил пакт с самим Люцифером: он везде и нигде, его все видели, но никто не знает, своим хитроумием и предусмотрительностью он посрамил бдительность всех наших инквизиторов, Cовета десяти[125] и целого легиона их шпионов и сбиров; само имя его повергает в ужас сердца самых отважных венецианцев, а от удара его кинжала не защищен даже я на своем троне. Я понимаю, Флодоардо, сколь многого прошу, но знаю при этом, сколь много я тебе предлагаю. Ты колеблешься? Молчишь? Флодоардо, я давно и внимательно за тобой наблюдаю. Я усмотрел в тебе приметы безусловного гения, именно потому и выдвигаю тебе такое требование. Если кто и способен справиться с Абеллино, так только ты. Жду твоего ответа.
Флодоардо молча мерил шагами зал. Перед ним поставили сложнейшую задачу. Беда ему, если Абеллино проникнет в его замыслы. Но в награду обещана Розабелла. Он бросил взгляд на свою возлюбленную и решил поставить на карту все.
После чего подошел к дожу.
Андреас. Ну, Флодоардо, каково будет твое решение?
Флодоардо. Клянетесь ли вы, что, если я передам Абеллино в ваши руки, Розабелла станет моей невестой?
Андреас. Станет! Тогда, но не ранее.
Розабелла. Ах! Флодоардо, я боюсь, что затея эта обернется для тебя безвременной погибелью. Абеллино так коварен, так ужасен. Ах! Остерегайся, ибо если на твоем пути встретится это гнусное чудовище, кинжал которого…
Флодоардо (стремительно ее прерывая). О! Не говори так, Розабелла, – оставь мне хотя бы надежду. Благородный Андреас, дайте мне свою руку и скрепите своим благородным словом обещание, что, когда Абеллино окажется в вашей власти, ничто уже не помешает мне стать мужем Розабеллы.
Андреас. Клянусь. Доставь ко мне, живым или мертвым, этого опаснейшего врага Венеции – и ничто не помешает Розабелле стать твоею женой. Дабы скрепить данное слово, вот тебе моя рука правителя.
Флодоардо молча схватил руку дожа и пожал ее трижды. Потом повернулся к Розабелле и будто бы хотел что-то ей сказать, но резко отвернулся, ударил себя по лбу и принялся в смятении мерить зал шагами. Часы на башне Святого Марка пробили пять.
– Время летит! – воскликнул Флодоардо. – Не будем более откладывать. В течение суток я доставлю вам во дворец этого злокозненного браво Абеллино.
Андреас покачал головой.
– Молодой человек, – произнес он, – поосторожнее с обещаниями – тогда я буду более уверен в твоем успехе.
Флодоардо (серьезно и твердо). Пусть все завершится как суждено: либо я сдержу свое слово, либо никогда более не переступлю порога вашего дворца. Я напал на след этого злодея и надеюсь завтра, в это же время и на этом же месте, позабавить вас занятной комедией; если же она обернется трагедией, значит свершится воля Господа.
Андреас. Помни, что избыточная поспешность опасна; безрассудство способно уничтожить даже слабую надежду на успех, которая все еще теплится, но лишь пока ты соблюдаешь благоразумие.
Флодоардо. Безрассудство, синьор? Тот, кто прожил жизнь так, как я, и страдал так, как я, давно уже избавился от безрассудства.
Розабелла (беря его за руку). Умоляю тебя, не переоценивай свои силы! Милый Флодоардо, мой дядя тебя любит и дает тебе мудрый совет. Берегись кинжала Абеллино!
Флодоардо. Лучший способ спастись от его кинжала – не дать ему времени пустить клинок в дело: я совершу требуемое в течение суток – или никогда. Ну а теперь, высокородный правитель, я должен идти. Уверен, что завтра докажу вам: любви по силам всякое дерзание.
Андреас. Дерзание – да. А достижение?
Флодоардо. Это зависит от…
Тут он снова умолк, впившись горящим взором в глаза Розабеллы; было ясно, что с каждой секундой мучения его лишь нарастают. Потом, нетерпеливо взмахнув рукой, он возобновил разговор с Андреасом.
– Досточтимый Андреас, – начал он, – не обескураживайте меня, лучше дайте возможность внушить вам бóльшую уверенность в успехе моего предприятия. Прежде всего прошу вас подготовить пышное пиршество. Завтра в этот же час да предстанут мне все знатнейшие жители и жительницы Венеции, собравшиеся в этом зале; ибо, если надеждам моим суждено оправдаться, я хочу, чтобы как можно больше людей стали свидетелями моего триумфа. А главное – пригласите достопочтенных членов Совета десяти, дабы они наконец-то увидели в лицо этого злокозненного Абеллино, с которым столь давно и безрезультатно ведут войну.
Андреас (некоторое время глядя на него со смесью удивления и неуверенности). Они будут здесь.
Флодоардо. Я слышал также, что после гибели Конари вы примирились с кардиналом Гонзагой и он убедил вас в том, что внушенное вам Конари предубеждение против некоторых дворян – Пароцци, Контарино и прочих – совершенно беспочвенно. Во время недавних своих прогулок я часто слышал похвалы, расточаемые этим молодым людям; соответственно, мне хочется предстать перед ними в самом благоприятном свете. Если вы не возражаете, прошу вас пригласить и их тоже.
Андреас. Да будет так.
Флодоардо. И еще одна вещь, которая почти выпала у меня из памяти. Никому не сообщайте, с какой целью устроено пиршество, пока не соберутся все гости. После этого пусть стража оцепит дворец, – собственно говоря, еще лучше будет поставить охрану у всех дверей главного зала; дело в том, что этот Абеллино человек отчаянный, так что следует принять все мыслимые предосторожности. Стражники должны иметь при себе заряженные мушкеты, а самое главное, им следует отдать строжайшее распоряжение: под страхом смерти всех впускать и никого не выпускать.
Андреас. Все это будет исполнено.
Флодоардо. К сказанному мне добавить нечего. Прощайте, досточтимый Андреас. Розабелла, мы вновь увидимся завтра, при пятом ударе часов, или никогда.
С этими словами Флодоардо поспешно вышел. Андреас покачал головой, Розабелла же приникла к дядюшкиной груди и горько заплакала.
Глава IIIПолуночная встреча
– Победа! – вскричал Пароцци, врываясь в покои кардинала Гонзаги, где собрались все главари заговорщиков. – Мы стремительно продвигаемся к цели. Нынче утром Флодоардо вернулся в Венецию, а Абеллино уже получил требуемый гонорар.
Гонзага. Флодоардо человек небесталанный. Лучше бы он остался в живых и присоединился к нам. Он редко теряет бдительность…
Пароцци. У таких проходимцев имеются все основания быть настороже: тем, кому есть что скрывать, лучше не забываться.
Фальери. Насколько я понимаю, Розабелла взирает на этого флорентийца не без благосклонности.
Пароцци. Дождемся завтрашнего дня – и тогда пусть этот Флодоардо увивается вокруг дьявола и его бабушки, если будет на то его желание. Абеллино к этому времени уже наверняка свернет ему шею.
Контарино. Очень странно, что, несмотря на все расспросы, я не сумел почти ничего выяснить во Флоренции про Флодоардо. Мне пишут, что ранее такой род действительно существовал, но давно пресекся, и, если какие его потомки еще и проживают в городе, существование их для всех тайна.
Гонзага. Вы все получили на завтра приглашения от дожа?
Контарино. Все без исключения.
Гонзага. Это хорошо. Судя по всему, после устранения триумвирата он начал прислушиваться к моим рекомендациям. Кстати, вечером будет маскарад. Я ведь правильно понял слова дворецкого дожа?
Фальери. Безусловно.
Меммо. Надеюсь, что во всем этом нет никакого подвоха. Но если дож хоть краем уха прослышит о нашем заговоре! Помогай нам Боже! У меня зубы стучат при одной этой мысли.
Гонзага. Вздор! Каким образом может он проведать о наших замыслах? Это решительно невозможно.
Меммо. Невозможно? Даже притом, что в Венеции не осталось почти ни одного головореза, браво или бродяги, которого мы не поставили бы себе на службу? Странно ли будет, если дож прознает про наши замыслы? Как может укрыться от него тайна, известная столь многим?
Контарино. Простак! Да с ним происходит то же самое, что и с обманутыми мужьями. Все видят рога, кроме самого рогоносца. Впрочем, лично я считаю, пришло время осуществить наши планы, дабы исключить всякую возможность того, что нас выдадут.
Фальери. Ты прав, мой друг: все готово. Чем быстрее мы нанесем удар, тем лучше.
Пароцци. Воистину, недовольные обыватели, которые сейчас на нашей стороне, будут только рады, если буча начнется прямо нынешней ночью; если же мы станем откладывать, их гнев в адрес Андреаса охладеет – и они окажутся непригодны для наших целей.
Контарино. Так примем же решение прямо сейчас: великий день – завтра. Дожа оставьте мне. Я всяко выполню свою задачу – клинок мой пронзит его сердце, а там пусть все закончится как угодно, у нас будет лишь два пути: либо мы спасемся от всех наших бед и невзгод, учинив в городе всеобщее восстание и смятение, либо отбудем с поднятыми парусами из этого проклятого мира в мир иной.
Пароцци. И не забывайте, друзья: на пиршество к дожу нужно идти с оружием.
Гонзага. Особые приглашения получили все члены Совета десяти…
Фальери. И да падут они все до последнего!
Меммо. Подождите! На словах-то все гладко, но что, если вместо них падем мы?
Фальери. Ты, слабовольный трус! Так оставайся дома и трясись там над своей никчемной жизнью. Но если мы преуспеем, не приходи к нам и не проси возмещения тех денег, что вложил в наше начинание. Уж поверь, мы не вернем тебе ни цехина.
Меммо. Ты оскорбляешь меня, Фальери; хочешь убедиться в моем мужестве – доставай меч, и давай померимся силами. Я не трусливее тебя, вот только, благодарение Небесам, голова у меня не такая горячая.
Гонзага. Допустим, ожидания наши завтра не сбудутся. Андреас всяко умрет, пусть чернь бушует, как ей заблагорассудится; а наши действия будут подкреплены покровительством понтифика.
Меммо. Самого папы? Мы можем рассчитывать на его покровительство?
Гонзага (перебрасывая ему письмо). Прочитай, маловерный. Как я сказал, папа обязан оказать нам покровительство, ибо одна из наших целей – утверждение в Венеции власти престола Святого Петра. Так что, Меммо, оставь свои сомнения, давайте немедленно примем план Контарино. Нужно как можно скорее собрать во дворце Пароцци всех наших сторонников и выдать им все необходимое вооружение. Пусть полуночный удар часов станет для Контарино знаком покинуть бальный зал и поспешить в арсенал, дабы его захватить. Сальвати, командующий арсеналом, нам сочувствует и по первому зову распахнет ворота.
Фальери. А как только адмирал Адорна услышит сигнал тревоги, он немедленно приведет нам на помощь своих людей.
Пароцци. Я не сомневаюсь в нашем успехе.
Контарино. Главное – добиться одного: устроить всеобщую суматоху. Наши противники не должны сознавать, кто нам друг и кто им враг, а еще никто, кроме наших ближайших соратников, не должен проведать, кто подстрекатель смуты, в чем ее причина и цель.
Пароцци. Клянусь Богом, отрадно мне сознавать, что предприятие наше наконец-то близится к завершению!
Фальери. Пароцци, раздал ли ты нашим соратникам белые ленточки, по которым мы будем их опознавать?
Пароцци. Да, еще несколько дней назад.
Контарино. Значит, об этом можно более не говорить. Друзья, наполните свои кубки! Мы больше не встретимся до того часа, когда затея наша будет доведена до конца.
Меммо. Мне все же представляется, что стоит еще раз хладнокровно все обдумать.
Контарино. Пф! Обдуманность, осмотрительность только во вред восстанию: в нашем деле дерзость и безрассудство куда лучшие советчики. Вот когда мы приступим к делу, когда решительно повергнем правительство Венеции, чтобы никто уже не мог определить, кто в городе хозяин, а кто его подданный, – вот тут нам и понадобится все обдумать, дабы понять, до какого градуса надлежит довести смуту, чтобы использовать ее в наших интересах. Ну же, друзья! Наполняйте, говорю я вам, наполняйте! Не могу удержаться от смеха, когда думаю о том, что, устраивая завтра это пиршество, дож сам любезно дает нам в руки возможность привести наши планы в исполнение.
Пароцци. Что до Флодоардо, он, как по мне, уже в могиле; тем не менее, прежде чем завтра отправиться к дожу, будет нелишним посовещаться с Абеллино.
Контарино. Эту заботу мы препоручаем тебе, Пароцци, а пока выпьем за здоровье Абеллино.
Все хором. За Абеллино!
Гонзага. И за успех нашего завтрашнего предприятия!
Меммо. Пью от всего сердца.
Все хором. За успех завтрашнего предприятия!
Пароцци. Вино отменное, на всех лицах радость; будем ли мы столь же счастливы двое суток спустя? Мы расходимся с улыбками; станем ли мы улыбаться по прошествии двух ночей, при новой встрече?
Глава IVСудьбоносный день
На следующее утро ничто не нарушало покоя венецианцев, как будто и не намечалось ничего из ряда вон выходящего; тем не менее с момента основания Республики не было еще для нее столь же судьбоносного дня.
Обитатели дворца дожа рано принялись за свои дела. Объятый нетерпением Андреас поднялся с ложа, на котором провел в тревогах бессонную ночь, как только первые лучи зари проникли сквозь зарешеченное окно в его спальню. Розабелла в часы отдохновения смотрела сны о Флодоардо – да и бодрствуя, продолжала о нем грезить. Камиллу ото сна пробудила любовь к прекрасной воспитаннице: Розабеллу она любила как родную дочь и прекрасно понимала, что все будущее счастье больной от любви девушки зависит от этого дня. В первые часы Розабелла была необычайно весела: напевала под аккомпанемент своей арфы жизнерадостные песенки, подшучивала над Камиллой за ее серьезный и смятенный вид; но ближе к полудню бодрость духа начала ее покидать. Она отложила инструмент и принялась нетвердыми шагами бродить по комнате. С каждым прошедшим часом сердце ее билось сильнее, она трепетала при мысли о том, чтó ей в ближайшее время предстоит увидеть.
Дворец ее дяди уже наводнили самые знатные венецианцы. Дож повелел Камилле привести племянницу в главный зал, где ее с нетерпением ожидали все те люди, мнение которых особенно важно для Республики.
Розабелла опустилась на колени перед статуей Богоматери.
– Сжалься надо мной, о Приснодева! – воскликнула она, воздев руки. – Пусть этот день поскорее завершится!
Бледнее смерти вошла она в зал, где днем ранее призналась Флодоардо в любви, а он принес клятву рискнуть ради нее жизнью. Флодоардо еще не появился.
Общество собралось блистательное, велись оживленные беседы. Говорили о текущих политических событиях, обсуждали всевозможные европейские дела. Кардинал и Контарино беседовали с дожем, а Меммо, Пароцци и Фальери молча стояли вместе, мысли их были заняты планом, который в полночь надлежало привести в исполнение.
Погода выдалась мрачная, ненастная. Над каналом свистел ветер, флюгеры на башнях дворца пронзительно, нестройно скрипели.
Часы пробили четыре. Щеки Розабеллы стали бледнее прежнего – если такое было возможно. Андреас что-то прошептал своему дворецкому. Через несколько минут у дверей зала послышались шаги вооруженной стражи, вскоре после этого раздалось бряцание оружия.
Тут же в зале повисло молчание. Молодые придворные резко оборвали флирт, дамы умолкли, не успев высказать критики в адрес последних мод. Сановники прекратили разговоры о политике и начали переглядываться в безмолвной тревоге.
Дож медленно вышел на середину зала. Все глаза были обращены к нему. Сердца заговорщиков мучительно трепетали.
– Не удивляйтесь, друзья, этим необычайным предосторожностям, – начал Андреас. – Они никоим образом не помешают всем присутствующим наслаждаться пиром. Вы все слышали, и даже слишком много, про браво Абеллино, убийцу прокуратора Конари и моих верных советников Манфроне и Ломеллино, убийцу, от кинжала которого недавно пал мой высокородный гость князь Мональдески. Будем надеяться, что этот негодяй, вызывающий отвращение каждого честного венецианца, человек, для которого нет ничего возвышенного или святого, которому доселе удавалось избегать мщения Республики, еще до конца часа будет стоять перед вами прямо в этом зале.
Все хором (в изумлении). Абеллино? Речь идет о браво Абеллино?
Гонзага. По собственному желанию!
Андреас. Нет, не по собственному желанию. Флорентиец Флодоардо вызвался оказать Республике бесценную услугу: схватить Абеллино любой ценой и, рискуя жизнью, привести его сюда.
Один из сенаторов. Непросто выполнить подобное обещание. Сомневаюсь, что Флодоардо сдержит данное им слово.
Другой сенатор. Но если сдержит, Республика окажется у Флодоардо в весомом долгу.
Третий сенатор. Да уж, Флодоардо всем нам сделает одолжение, и я даже не знаю, чем мы сможем вознаградить его за столь бесценную услугу.
Андреас. Вознаграждение я беру на себя. За исполнение этой нелегкой задачи Флодоардо попросил у меня руки моей племянницы. Так что он получит Розабеллу.
Все в молчании переглядывались; в некоторых взглядах сквозило искреннее удовлетворение, в других читались зависть и удивление.
Фальери (тихо). Пароцци, чем это закончится?
Меммо. Клянусь жизнью, сама эта мысль заставляет меня дрожать, будто в лихорадке.
Пароцци (с презрительной усмешкой). Да ну! Так Абеллино им и позволил себя поймать!
Контарино. Прошу вас, синьоры, скажите мне: случалось ли вам встречаться с этим Абеллино лицом к лицу?
Несколько аристократов хором. Мне нет. Никогда.
Один из сенаторов. Он словно призрак: появляется то тут, то там, причем где его меньше всего ждут и ищут.
Розабелла. Я видела его однажды; до скончания дней не забыть мне это чудовище!
Андреас. А про мой с ним разговор известно решительно всем, нет нужды это повторять.
Меммо. Я слышал тысячу историй про этого негодяя, одна удивительнее другой; лично я совершенно уверен в том, что это Сатана в человеческом обличье. Мне кажется, разумнее было бы не допускать его в наше общество – он способен всех нас передушить на месте, одного за другим, без всякой пощады.
– Боже правый! – воскликнули несколько дам. – Да неужели? Как, передушить нас прямо в этом зале?
Контарино. Основной вопрос в том, сумеет ли Флодоардо одолеть его – или Абеллино одолеет Флодоардо. Готов побиться об заклад, что флорентиец вернется ни с чем.
Один из сенаторов. А я, напротив, считаю, что во всей Венеции есть один-единственный человек, способный изловить Абеллино, и человек этот – Флодоардо из Флоренции. Я в самый момент знакомства с ним высказал предположение, что в один прекрасный день он займет достойное место в анналах истории.
Другой сенатор. Совершенно с вами согласен, синьор. Ни один человек не производил на меня такого впечатления, причем с первого взгляда.
Контарино. Ставлю тысячу цехинов за то, что никто не сможет изловить Абеллино, только если его не изловит сама смерть.
Первый сенатор. Ставлю тысячу цехинов за то, что Флодоардо его поймает…
Андреас. И доставит ко мне живым или мертвым.
Контарино. Почтенные синьоры, будьте свидетелями заключенного пари. Синьор Витальба, вот моя рука. Тысяча цехинов!
Первый сенатор. Пари принято.
Контарино (с улыбкой). Благодарю вас за ваше золото, синьор. Оно уже, почитай, у меня в кошельке. Да, Флодоардо, безусловно, человек хитроумный, но я бы посоветовал ему поберечься – он наверняка обнаружит, что и Абеллино знает уловку-другую, если только я не ошибаюсь.
Гонзага. А могу я осведомиться у вашей светлости, сопровождают ли Флодоардо сбиры?
Андреас. Нет, он один. И с того момента, когда он направился на поиски браво, уже прошли почти целые сутки.
Гонзага (с победоносной улыбкой обращаясь к Контарино). Счастливо вам потратить вашу тысячу цехинов, синьор.
Контарино (с почтительным поклоном). После пророчества вашей светлости я уже не сомневаюсь в успехе.
Меммо. Я начинаю приходить в себя! Ну что же! Поглядим, чем все это закончится.
С того момента, когда Флодоардо отбыл исполнять безрассудное поручение дожа, прошло двадцать три часа. Истекал час двадцать четвертый, но пока Флодоардо так и не появился.
Глава VС пятым ударом часов
Дожу явно было не по себе. Сенатор Витальба начал переживать за судьбу своей тысячи цехинов, а заговорщики не смогли сдержать язвительного смеха, когда Контарино торжественным тоном объявил, что с удовольствием отдал бы не тысячу, а двадцать тысяч цехинов, если бы проигранное им пари означало поимку Абеллино, а значит – обеспечение порядка в Республике.
– Вслушайтесь! – вскричала Розабелла. – Часы бьют пять!
Все внимали звону колокола на башне собора Святого Марка и в трепете отсчитывали удары. Розабелла осела бы на пол, не поддержи ее Камилла. Назначенный час миновал, а Флодоардо так и не появился!
Достопочтенный Андреас испытывал к флорентийцу искреннюю приязнь; он содрогнулся при мысли, что кинжал Абеллино мог оказаться проворней кинжала его соперника.
Розабелла приблизилась к дядюшке, будто желая с ним заговорить, вот только от волнения у нее отнялся язык, в глазах стояли слезы. Некоторое время она пыталась скрывать свои чувства, однако не сумела себя перебороть. Бросившись на софу, она заломила руки, взывая к Господу с просьбой о помощи и утешении.
Остальные либо разбились на группы и принялись перешептываться, либо бродили по залу в явственном замешательстве. Они и рады бы были выглядеть веселыми и непринужденными, но притворяться в такой момент было слишком уж тяжело; за этими занятиями прошел еще целый час, а Флодоардо так и не появился.
И тут вечернее солнце прорвалось сквозь тучи, закатный луч упал на лицо Розабеллы. Она вскочила с софы, простерла руки к сияющему диску и воскликнула – при этом на губах ее играла улыбка надежды:
– Господь милостив; Господь смилостивится надо мной.
Контарино. Верно же, что Флодоардо обещал доставить сюда Абеллино к пяти? С тех пор минул уже целый час.
Сенатор Витальба. Главное, чтобы доставил, – может, если захочет, задержаться хоть на целый месяц.
Андреас. Вслушайтесь. Нет. Тише! Тише! Я слышу приближающиеся шаги.
Едва он договорил, как двустворчатая дверь распахнулась и в зал вступил Флодоардо, закутанный в плащ. Растрепавшиеся волосы развевались по ветру, обвисшие перья на берете, с которого текли дождевые струи, скрывали лицо в глубокой тени. На этом лице читалась глубочайшая грусть, и, отвесив собравшимся приветственный поклон, флорентиец обвел зал угрюмым взглядом.
Все сгрудились вокруг, на устах трепетали вопросы, все глаза устремились на его лицо, готовясь предугадать ответы.
– Пресвятая Дева! – воскликнул Меммо. – Боюсь, что…
– Молчите, синьор! – резко оборвал его Контарино. – Бояться нечего.
– Высокородные венецианцы! – Этими словами Флодоардо нарушил молчание, и говорил он повелительным тоном героя. – Полагаю, что его светлость уже сообщил вам, с какой целью вы сегодня здесь собрались. Я пришел положить конец вашим тревогам; но первым делом, достопочтенный Андреас, я хочу еще раз получить от вас заверения в том, что Розабелла с Корфу станет моей невестой, если я передам в ваши руки браво Абеллино.
Андреас (с несказанной тревогой вглядываясь в его лицо). Флодоардо, ты преуспел? Абеллино твой пленник?
Флодоардо. Если Абеллино мой пленник, станет ли Розабелла моей невестой?
Андреас. Доставь мне Абеллино живым или мертвым, и она твоя. Клянусь не отступаться от своего слова, а кроме того, она получит царское приданое!
Флодоардо. Высокородные венецианцы, слышали ли вы клятву дожа?
Все хором. Мы тому свидетели.
Флодоардо (с дерзким видом делая несколько шагов вперед и говоря твердым голосом). В таком случае Абеллино в моих руках – и в ваших тоже.
Все хором (в смятении и даже в исступлении). В наших? Господи Всемогущий! Где же он? Абеллино!
Андреас. Он жив или мертв?
Флодоардо. Все еще жив.
Гонзага (поспешно). Он жив?
Флодоардо (почтительно кланяясь кардиналу). Все еще жив, синьор.
Розабелла (прижимая Камиллу к груди). Ты слышала, Камилла? Слышала? Злодей все еще жив. Ни одна капля крови не запятнала непорочную руку Флодоардо.
Сенатор Витальба. Синьор Контарино, я выиграл у вас тысячу цехинов.
Андреас. Сын мой, Республика у тебя в неоплатном долгу, и мне крайне отрадно, что именно Флодоардо оказал ей столь неоценимую услугу.
Витальба. Позвольте, о благородный флорентиец, поблагодарить вас от лица венецианского сената за ваш подвиг. Мы незамедлительно изыщем для вас приличествующую награду.
Флодоардо (меланхолически простирая руки в сторону Розабеллы). Вон она, единственная желанная мне награда.
Андреас (радостно). И эта награда твоя. Но где ты оставил этого кровопийцу? Приведи его сюда, сын мой, я должен взглянуть на него снова. Когда я видел его в последний раз, он имел наглость сказать мне: «Дож, мы с тобой стоим вровень, ибо мы двое – величайшие из венецианцев». Дай же взглянуть, как этот великий человек выглядит в неволе.
Двое-трое сенаторов. Где он? Приведите его сюда!
Несколько дам вскрикнули, услышав это предложение.
– Ради всего святого, не подпускайте к нам это чудовище! – взмолились они. – Если он здесь появится, я лишусь чувств от страха!
– Благородные дамы, – обратился к ним Флодоардо, и улыбка его выражала не столько радость, сколько печаль, – вам нечего бояться. Абеллино не причинит вам вреда, но он обязательно должен здесь появиться, дабы предъявить права на Невесту Браво.
И он указал на Розабеллу.
– Ах, мой ненаглядный друг! – ответила она. – Как мне отблагодарить тебя за то, что ты положил конец всем моим страхам? Я более не буду трепетать, услышав имя Абеллино. И никто больше не назовет Розабеллу Невестой браво.
Фальери. Абеллино уже во дворце?
Флодоардо. Да.
Витальба. Так приведите его сюда! Зачем столько испытывать наше терпение?
Флодоардо. Не спешите. Как раз теперь и пора начать игру. Сядьте, благородный Андреас. А остальные расположитесь, пожалуйста, за спиной дожа. Сейчас вам предстанет Абеллино!
В тот же миг и молодые и старые, и женщины и мужчины молниеносно спрятались за спиной у Андреаса. Все сердца исступленно стучали, что же до заговорщиков, то они в ожидании Абеллино испытывали смертные муки.
Величественно и невозмутимо восседал дож в своем кресле, подобный судье, которому предстоит вынести приговор королю бандитов. Зрители стояли вокруг, притихшие и сосредоточенные, будто в ожидании собственного последнего приговора. Дивная Розабелла, надежно защищенная сонмом ангелов, которым нечего бояться в своей непорочности, склонила головку на плечо Камиллы и с обожанием взирала на своего героя-возлюбленного. Заговорщики – бледные, с застывшим взором – заполняли фон, в зале повисло страшное мертвенное молчание, лишь изредка прерываемое чьим-то вздохом.
– А теперь, – изрек Флодоардо, – подготовьтесь, ибо прямо сейчас предстанет вам ужасный Абеллино. Не дрожите, он никому не причинит вреда.
С этими словами он отвернулся от собравшихся, сделал несколько шагов к двустворчатой двери. Замер там ненадолго, прикрыл лицо плащом.
– Абеллино! – воскликнул он наконец, вскинув голову и протянув руку к дверям.
При звуке этого имени все невольно содрогнулись, а Розабелла помимо воли сделала несколько шагов в сторону возлюбленного. За Флодоардо она боялась куда сильнее, чем за себя.
– Абеллино! – повторил флорентиец громко и яростно, сбросил накидку и берет и уже опустил ладонь на ручку двери – и тут Розабелла закричала от ужаса.
– Не уходи, Флодоардо! – молила она, кидаясь к нему, но…
Миг – и Флодоардо исчез, а на его месте стоял Абеллино, громогласно изрыгая:
– Хо-хо!
Глава VIЯвления
По всему залу прогремел вопль ужаса. Розабелла почти без чувств поникла к ногам браво, заговорщики задыхались от ярости, ужаса и изумления; дамы крестились и торопливо шептали «Патерностер»[126]; сенаторы будто приросли к полу и напоминали статуи; дож отказывался верить своим глазам и ушам.
Невозмутимо и грозно стоял перед ними браво, во всей помпезности своего неудобосказуемого уродства, одетый как человек своей профессии, с пистолетами и клинками за поясом; желтое искаженное лицо, кустистые черные брови, искривленные губы, правый глаз скрывала большая повязка, левый почти полностью тонул в складках разросшейся плоти. Несколько секунд браво озирался, потом подошел к ошеломленному Андреасу.
– Хо-хо! – раздался его громовой голос. – Вы хотели видеть браво Абеллино? Он перед вами, о дож Венеции, и он пришел за своей невестой!
Андреас в ужасе воззрился на окаянного демона и в конце концов с усилием вымолвил:
– Не может быть; мне, похоже, снится какой-то кошмарный сон.
– Там снаружи стража! – воскликнул кардинал Гонзага и шагнул было к двустворчатой двери, но Абеллино привалился к ней спиной, выхватил из-за пояса пистолет и наставил его кардиналу в грудь.
– Первый, кто кликнет стражу или сделает шаг со своего места, тут же и умрет! – возгласил он. – Идиоты! Вы думаете, я явился бы сюда и сам приказал поставить у дверей стражу, если бы боялся их мечей или намеревался от вас сбежать? Нет, я с радостью отдаюсь в ваши руки, но не по принуждению! Я с радостью отдаюсь в ваши руки – с этой целью сюда и пришел. Ни одному смертному не под силу взять в плен Абеллино. Если правосудие требует привести его сюда, он сам себя и приведет. Или, по-вашему, Абеллино – обычный злодей, который только тем и занимается, что прячется от сбиров и убивает, дабы получить неправедную добычу? Нет! Клянусь небом, нет! Абеллино – не рядовой злодей. Да, я был браво, но побуждения, которые меня к этому толкнули, благородны!
Андреас (стискивая руки). Боже милостивый! Как такое возможно?
В зале вновь повисло зловещее молчание. Все дрожали, слушая речь ужасного убийцы, который прогуливался взад-вперед, гордый и величественный, точно повелитель некоего дьявольского мира.
Розабелла открыла глаза, и ее взгляд сразу устремился на браво.
– Господи Всемогущий! – вскричала она. – Он все еще здесь. А я думала, Флодоардо… нет-нет, не может быть! Это какое-то наваждение!
Абеллино подошел ближе и попытался ее поднять. Она с ужасом отпрянула.
– Нет, Розабелла, – совсем другим голосом произнес браво. – То, что ты видишь, не наваждение. Любезный тебе Флодоардо – не кто иной, как браво Абеллино.
– Ложь! – прервала его Розабелла, в отчаянии поднимаясь на ноги и ища убежища у Камиллы на груди. – Чудовище! Не можешь ты быть Флодоардо! Бес не ровня серафиму! Все деяния Флодоардо говорят о доброте и благородстве – он полубог! Именно он научил меня любить добрые и благородные поступки, именно он подтолкнул к ним и меня саму: сердце его свободно от всяческих низменных страстей и способно взращивать высокие помыслы. Во имя добродетели он готов терпеть усталость и боль, готов утирать слезы страждущим и слабым – вот в чем главная сила Флодоардо! Флодоардо – и ты! Мерзавец, о чьих злодеяниях не один окровавленный призрак вопиял пред престолом Господним, – да как ты смеешь произносить имя Флодоардо!
Абеллино (гордо и истово). Розабелла, так ты бросишь меня? Возьмешь назад свое слово? Взгляни, Розабелла, и убедись: я, браво, и твой Флодоардо – один человек.
С этими словами он снял с глаза повязку, раз-другой провел по лицу платком. В тот же миг вид его изменился, кустистые брови и прямые черные волосы исчезли, черты лица обрели природную симметрию и – надо же! Собравшимся предстал прекрасный флорентиец, одетый как браво Абеллино.
Абеллино. Выслушай, Розабелла! Семижды семь раз готов я менять свою внешность прямо у тебя на глазах, да так искусно, что, сколько ты меня ни разглядывай, ты все равно обманешься. Но и после всех моих преображений одно остается неизменным: я тот, кого ты любила как Флодоардо.
Дож смотрел и слушал, все еще не в силах оправиться от смятения, но с уст его то и дело срывались слова:
– Ужас! Ужас!
Он в отчаянии заламывал руки. Абеллино подошел к Розабелле и умоляющим тоном спросил:
– Розабелла, так ты нарушишь свое обещание? Я тебе более не дорог?
Розабелла не в силах была ему ответить; она будто бы превратилась в статую и стояла, устремив неподвижный взгляд на браво.
Абеллино взял ее холодную руку, прижал к губам.
– Розабелла, – вымолвил он, – ты по-прежнему моя?
Розабелла. Ах, Флодоардо! Лучше бы мне никогда тебя не любить и не видеть!
Абеллино. Розабелла, согласна ли ты снова стать невестой Флодоардо? Согласна ли стать Невестой браво?
Любовь боролась в груди Розабеллы с отвращением, и борения эти были мучительны.
Абеллино. Выслушай меня, возлюбленная! Только ради тебя одной я и сдался в руки правосудия. Ради тебя – ах, ради тебя я готов на все! Розабелла, я хочу услышать из уст твоих одно короткое слово: скажи окончательно да или нет – и покончим с этим. Розабелла, ты все еще любишь меня?
Девушка ничего не ответила, лишь бросила на него взгляд, непорочный и нежный, – такой может бросить ангел, и взгляд этот слишком отчетливо показал, что сердце ее все еще во власти злодея. Но потом она поспешно отвернулась от него, кинулась в объятия Камиллы и воскликнула:
– Да простит тебя Господь за те невыносимые муки, которые ты мне причиняешь!
Дож уже вышел из ступора. Он встал с кресла, глаза его угрожающе сверкали, губы дрожали от исступления. Он кинулся к Абеллино, однако сенаторы преградили ему путь и удержали его силой. Браво же подошел к дожу с невыразимой наглостью на лице и потребовал, чтобы тот успокоился.
– Дож Венеции, – начал он, – сдержите ли вы свое обещание? Эти благородные дамы и господа – свидетели тому, что вы мне его дали.
Андреас. Злодей! Чудовище! Ах, в какую же коварную западню ты меня заманил! Скажите, венецианцы: обязан ли я гасить долг перед таким кредитором? Свою лживую и кровавую роль он играет уже давно, лучшие наши сограждане пали от его клинка, и именно ценою их крови мог он изображать в Венеции аристократа. А потом он пришел ко мне в обличье честного человека, покорил сердце несчастной моей Розабеллы, хитрой уловкой выманил у меня обещание и теперь требует ее себе в невесты, в надежде, что в качестве мужа племянницы дожа он с легкостью получит прощение за свои грехи. Скажите мне, венецианцы: обязан ли я держать слово, данное этому злодею?
Все сенаторы. Нет, ни в коей мере.
Абеллино (торжественно). Единожды данное слово необходимо держать, даже если дано оно самому князю тьмы. Ах, какое непотребство! Абеллино, сколь постыдно обманулся ты в своих расчетах. Я думал, что имею дело с честным человеком. Ах, как же я ошибался! (Громовым голосом.) В последний раз спрашиваю вас, венецианский дож: нарушите ли вы свое благородное слово?
Андреас (повелительным тоном). Сложи оружие.
Абеллино. Так вы действительно отберете у меня заслуженную награду? Выходит, зря я предал Абеллино в ваши руки?
Андреас. Я обещал Розабеллу отважному Флодоардо. А с убийцей Абеллино я не заключал никаких договоров. Пусть Флодоардо требует себе мою племянницу – она его, но у Абеллино нет на нее никаких прав. Повторяю: сложи оружие.
Абеллино (заливаясь хохотом). Вы говорите – убийца Абеллино? Хо-хо! Ваше дело – выполнять ваши обещания, а мои убийства не ваша печаль, я с ними сам разберусь и уверяю вас, мне будет что сказать в свое оправдание, когда придет день суда.
Гонзага (дожу). Какое неслыханное богохульство!
Абеллино. Ах, достопочтенный синьор кардинал, замолвите за меня словечко, вы ведь так хорошо меня знаете; я всегда обращался с вами по совести, этого вы не станете отрицать. Так скажите хоть что-то в мое оправдание, славный синьор кардинал!
Гонзага (гневно, с величественностью и достоинством). Не смей обращаться ко мне, злодей! Что у нас с тобой может быть общего? Достопочтенный Андреас, не медлите; зовите стражу.
Абеллино. Как? И нет для меня никакой надежды? Никто не испытывает сострадания к несчастному Абеллино? Совсем никто? (Пауза.) Все молчат? Все! Довольно. Значит, участь моя решена – зовите стражу.
Розабелла (с воплем отчаяния кинувшись вперед и упав к ногам дожа). Пощады! Пощады! Простите его – простите Абеллино!
Абеллино (в восторге). Вот каковы твои слова? Хо-хо! Сам ангел молится за Абеллино в последние мгновения его жизни.
Розабелла (обнимая колени дожа). Пощадите его, о друг мой, мой отец. Да, он грешник, но пусть Господь будет ему судией. Он согрешил, но Розабелла его по-прежнему любит.
Андреас (отталкивая ее с негодованием). Прочь, недостойная девица! У тебя помутился рассудок.
Абеллино, скрестив руки на груди, внимательно наблюдал за происходящим, на его горящие глаза навернулись слезы. Розабелла схватила руку дожа, который собирался было отойти, поцеловала ее дважды и воскликнула:
– Если ты не хочешь пощадить его, то и меня не щади! Тот же приговор, который получит Абеллино, приму и я: я прошу о сохранении и своей жизни, не только его. Отец, милый мой отец, не отвергай моей просьбы, даруй ему жизнь!
Андреас (гневно и решительно). Абеллино умрет.
Абеллино. И вы способны без слез смотреть на то, как нежная голубка истекает кровью у ваших ног? Прочь, варвар! Вы никогда не любили Розабеллу так, как она того заслуживает. Она более не ваша. Она моя – она принадлежит Абеллино!
Он поднял девушку с пола и прижался губами к ее побелевшим губам:
– Розабелла, ты моя, и одна лишь смерть нас разлучит. Ты любишь меня так, как я мечтал, чтобы меня любили; я благословен сверх всякой меры и готов бросить вызов самому року. Что ж, за дело.
Он вернул Розабеллу, почти бесчувственную, в объятия Камиллы, а потом вышел на середину зала и недрогнувшим голосом обратился к собравшимся:
– Венецианцы, вы задумали свершить надо мною суд; нет для меня надежды на помилование. Что ж, поступайте, как вам угодно, но, прежде чем вы, синьоры, вынесете мне приговор, я возьму на себя смелость вынести его некоторым из вас. Как известно, вы считаете меня убийцей Конари, убийцей Паоло Манфроне и убийцей Ломеллино. Я этого не отрицаю. Но известны ли вам высокородные синьоры, которые заплатили мне за то, чтобы я пустил в дело свой кинжал?
С этими словами он поднес к губам свисток и свистнул – двери тут же распахнулись, вбежала стража; главари заговора и глазом моргнуть не успели, как их обезоружили и связали.
– Стерегите их на совесть, – громовым голосом обратился Абеллино к стражникам. – Все указания вам отданы. Благородные венецианцы, взгляните на этих злодеев: именно по их вине лишились вы троих своих сограждан. В этих смертях я обвиняю одного, другого, третьего, четвертого, а добрый мой друг кардинал имеет честь быть пятым.
Обвиняемые стояли недвижно, совершенно ошеломленные; их выдавало смятение, отразившееся на лице; было видно, что обвинение небезосновательно, и никто не решился возразить Абеллино.
– Что бы это могло значить? – спрашивали друг у друга сенаторы в изумленном смятении.
– Это хитроумная уловка! – сумел наконец выдавить из себя кардинал. – Поняв, что от наказания ему не уйти, негодник этот пытается из чистой злокозненности впутать и нас в свои дела.
Контарино (оправившись от испуга). Низменностью своей жизни он превосходит всех прочих злодеев, а теперь решил превзойти их еще и низменностью своей смерти.
Абеллино (величественно). Помолчи. Мне все известно про ваш заговор, я видел список ваших требований и прекрасно осведомлен обо всех подробностях; прямо сейчас, во время нашего разговора, стражи порядка, следуя моим указаниям, арестовывают синьоров с белой ленточкой на рукаве, тех, что этой ночью собирались поднять в Венеции мятеж. Помолчи, ибо защищаться бесполезно.
Андреас (изумленно). Абеллино, что все это значит?
Абеллино. Это значит одно: Абеллино раскрыл и предотвратил заговор против Венецианской республики и покушение на жизнь самого дожа! В отплату за ваше великодушное решение отправить его через несколько часов в мир иной, браво спас вас от того же самого.
Витальба (обвиняемым). Благородные венецианцы, обвинения серьезны, а вы молчите.
Абеллино. Это говорит об их благоразумии, ибо им не поможет никакая защита. Их соратники уже обезоружены и помещены в отдельные камеры государственной тюрьмы. Навестите их там – и вы узнаете все подробности. Вы, полагаю, уже поняли, что стражу под дверями зала я выставил не для того, чтобы поймать страшного браво Абеллино, а для того, чтобы обезопасить вас от этих героев. А теперь, венецианцы, сравните их поведение с моим. Я, рискуя жизнью, спас Республику от уничтожения. В облике браво я дерзал появляться на сборищах этих отъявленных негодяев, которые намеревались кинжалами своими повергнуть Венецию во прах. Ради вас я терпел непогоду, дождь, стужу и зной; пока вы спали, я оберегал ваш покой. Только моими усилиями Венеция смогла сохранить прежнее политическое устройство, а вы – свои жизни; так неужели же я не заслужил награды за свои услуги? Все это я совершил ради Розабеллы с Корфу, но вы отказываетесь отдать мне мою суженую? Я спас вас от погибели, спас честь ваших жен, а ваших невинных детей от ножей убийц. О венецианцы! И вы готовы отправить меня на эшафот? Взгляните на этот список! Из него видно, сколь многие из вас истекли бы кровью в нынешнюю ночь, не спаси их Абеллино; взгляните на злодеев, которые выпустили бы из вас эту кровь! Или не читается в каждой черте их лиц, что Небеса и их собственная совесть уже вынесли им приговор? Издали ли они хоть звук в свое оправдание? Обозначили ли хоть одним движением головы, что мои обвинения лживы? Но сейчас истинность моих слов станет еще очевиднее!
Он повернулся к заговорщикам.
– Послушайте! – сказал он. – Первый из вас, кто скажет всю правду, будет помилован. Это вам обещаю я, браво Абеллино!
Заговорщики безмолвствовали. Но вот Меммо прянул вперед и, трепеща, припал к ногам дожа.
– Венецианцы! – воскликнул он. – Абеллино сказал вам правду.
– Ложь, ложь! – хором воспротивились заговорщики.
– Молчать! – громовым голосом возгласил Абеллино, и возмущение, пылавшее во всех его чертах, повергло присутствовавших в ужас. – Молчать, говорю! Выслушайте меня – точнее, выслушайте призраков моих жертв. Явитесь, явитесь! – воскликнул злодей громче прежнего. – Час настал!
Он снова дунул в свисток. Двустворчатые двери распахнулись, за ними стояли многократно оплаканные друзья дожа – Конари, Ломеллино и Манфроне.
– Нас предали! – возопил Контарино, выхватил спрятанный кинжал и по рукоять вонзил его себе в грудь.
Какая буря восторга разразилась в зале! Слезы струились по седой бороде Андреаса – он кинулся в объятия вновь обретенных друзей; слезы оросили щеки почтенных членов триумвирата, которые в очередной раз обняли колени своего повелителя, друга, брата. Славные люди, герои – Андреас уже не надеялся увидеть их до того дня, когда суждена им встреча на Небесах, и теперь дож благодарил Небеса за то, что они даровали им встречу на земле. Четверо друзей, узнавшие цену дружбы на первой заре юности, сражавшиеся бок о бок в зрелости и теперь собравшиеся вместе в старости, с особой силой ощущали взаимную приязнь. Все зрители с единодушным интересом наблюдали эту сцену, и слезы добрых старых сенаторов мешались со слезами, которые проливали воссоединившиеся главы города. В этот миг счастливого помрачения все думали только про Андреаса и его друзей; никто даже и не заметил, что стража устранила из зала самоубийцу Контарино и других заговорщиков; никто, кроме Камиллы, не смотрел на Розабеллу, которая упала, рыдая, на грудь прекрасного браво и повторяла снова и снова:
– Абеллино, так ты не убийца!
Наконец все понемногу пришли в себя, огляделись, и первые сорвавшиеся с сотен уст слова были таковы:
– Слава тебе, спаситель Венеции!
Имя Абеллино заметалось под сводами зала, сопровождаемое множеством благословений.
Сам же Абеллино, которого еще час назад это собрание приговорило к виселице, стоял с невозмутимостью и достоинством бога перед восторженными зрителями; с полной безмятежностью взирал он на тех, кого спас от гибели, а время от времени его взор останавливался с обожанием на женщине, чья любовь стала ему наградой за все подвиги.
– Абеллино! – произнес Андреас и, подойдя к браво, протянул ему руку.
– Я не Абеллино! – ответил тот с улыбкой и почтительно поднес руку дожа к губам. – Но я и не Флодоардо из Флоренции. По рождению я неаполитанец, имя мое Розальво. После гибели моего заклятого врага князя Мональдески у меня нет больше нужды скрывать истину!
– Мональдески? – встревоженно повторил за ним Андреас.
– Ничего не бойтесь, – продолжил свою речь Розальво. – Да, Мональдески действительно пал от моей руки, но пал в честном бою. Кровь, запятнавшая его меч, вылилась из моих жил, и в последние минуты, когда он еще был в ясном уме, в нем заговорила совесть. Перед тем как умереть, он записал в своей тетради свидетельство о том, что я неповинен в тех преступлениях, которые он выдумал, руководствуясь своей неприязнью, дабы меня очернить; кроме того, он разъяснил мне, как я могу вернуть себе имущество, которого лишился в Неаполе, и восстановить свою честь. Все эти меры уже приняты, жители Неаполя уже оповещены о тех кознях, с помощью которых Мональдески добился моего изгнания, равно как и о многочисленных хитростях, к которым он прибег с целью меня погубить: эти хитрости заставили меня надеть маску и никогда не появляться в собственном обличье. После долгих скитаний судьба привела меня в Венецию. Внешность свою я изменил так умело, что не боялся опознания, страшился лишь (небезосновательно), что умру на улице от голода. Случай свел меня с бандитами, которые в тот момент чувствовали себя властителями Венеции. Я по собственной воле вступил в их ряды – отчасти с мыслью очистить Республику от присутствия этих негодяев, отчасти в надежде познакомиться через них с более родовитыми злодеями, которые брали их себе на службу. Меня ждал успех. Бандитов я предал в руки правосудия, а главаря их заколол прямо на глазах у Розабеллы. После этого я остался единственным браво в Венеции. Все кознодеи вынуждены были обращаться только ко мне. Я выяснил, что троих друзей дожа замыслили предать смерти, и, дабы заручиться полным доверием своих сообщников, вынужден был убедить весь город в том, что они пали от моей руки. Составив свой план, я немедленно изложил его Ломеллино. Он единственный был моим конфидентом. Он представил меня дожу в качестве сына покойного друга, снабдил меня ключами от общественных садов, доступ в которые имели только Андреас и его ближайшие друзья, – таким образом мне не раз удавалось уходить от погони; он показал мне несколько тайных проходов во дворце, через которые я мог незаметно проникать даже в опочивальню самого дожа. Когда Ломеллино пришло время исчезнуть, он не только с готовностью скрылся от мира в убежище, о существовании которого знали только мы с ним, но и убедил Манфроне и Конари к нему присоединиться – до того момента, когда счастливое завершение сегодняшней авантюры позволило мне вернуть им всем свободу. Бандиты истреблены, заговорщики закованы в цепи, планы мои осуществились; а теперь, венецианцы, если вы по-прежнему считаете, что браво Абеллино этого заслуживает, можете, как надумаете, вести его на эшафот.
– На эшафот! – тут же воскликнули хором дож, сенаторы и все вельможи; после этого все принялись пылко восхвалять бесстрашного неаполитанца.
– О Абеллино! – вскричал Андреас, смахивая слезу, – я с радостью отдал бы такому браво свой колпак дожа. Ты когда-то сказал мне: «Дож, мы двое величайших венецианцев», но насколько браво более велик, чем дож! Розабелла – бриллиант, и нет у меня сокровища ценнее; Розабелла мне дороже императорской короны; Розабелла твоя.
– Абеллино, – вымолвила Розабелла и протянула руку красавцу-браво.
– Победа! – вскричал он. – Розабелла – Невеста браво!
И он прижал зардевшуюся девушку к своей груди.
Глава VIIЗаключение
А теперь самое время попросить графа Розальво спокойно посидеть между славным дожем и его прелестной племянницей и изложить причины ненависти Мональдески, поведать, как именно он потерял свою Валерию, какие ему приписывали преступления и как ему удалось ускользнуть от убийц, которых враг направил по его следу; долго ли он блуждал неприкаянно и как в результате, во время пребывания в Богемии, научился в цыганском таборе столь ловко менять свою внешность, что даже самые пристальные наблюдатели не смогли распознать в попрошайке Абеллино графа Розальво, некогда вызывавшего всеобщее восхищение; как он в этом обличье вернулся в Италию и как Ломеллино, убедившись, что в Неаполе все давно уверились в том, что Розальво погиб в кораблекрушении, а следовательно, ни инквизиторы, ни посланные врагами наемные убийцы более не стали бы его тревожить, помог юноше вернуть себе, с небольшими изменениями, прежний его вид, когда он попал в Венецию; как появление Мональдески заставило его опять скрываться, пока ему не представилась возможность встретиться с князем наедине и потребовать удовлетворения за былые обиды; как он сам получил от соперника несколько ран, хотя поединок и завершился его победой; как он решил воспользоваться гибелью Мональдески, чтобы сильнее прежнего запугать Андреаса, а заговором Пароцци – чтобы добиться у дожа руки Розабеллы; как он трепетал от страха, что хотя сердце его возлюбленной и воспылало любовью к романтическому авантюристу Флодоардо, но она отвергнет его, узнав, что он и есть браво Абеллино; как он решил воспользоваться тем, что браво внушает всем непреодолимый ужас, и подвергнуть любовь Розабеллы тяжелейшему испытанию; как, в случае если она испытание не пройдет, он дал себе слово навеки отречься от ветреной девы; есть и еще многочисленные «как», «почему» и «следственно», которые, не получив объяснений, оставят многое в нашей повести покрытым мраком тайны. Но прежде чем приступить к изложению истории Розальво, я должен задать читателю два вопроса: первый – понравилась ли ему моя манера повествовать о приключениях?
И второй – если ему понравилась моя манера повествовать о приключениях, может, именно этому мне и следует посвятить свое время?
Получив ответ на эти вопросы, я, возможно, снова возьмусь за перо. Пока же, дамы и господа, спокойной ночи, и да приснятся вам светлые сны.