В знак доброй воли Хубайши отдал ему пять тонн удайни. Взял с Мохтара десять тысяч долларов, а остальное – почти на сотню тысяч – продал в кредит. Это не беда. Мохтар не сомневался, что в конце концов убедит инвесторов выкупить кофе, за которым они его послали, но пока встал вопрос, куда девать эти пять тонн.
Складов у Мохтара не было, фабрики тоже. У Зафира на фабрике такие условия, что везти кофе туда неохота. В Сане Мохтар знал лишь одну фабрику, помимо Зафировой, – «Райян» Эндрю Николсона. Николсон был первым американцем в йеменском кофейном бизнесе, которого обнаружил Мохтар. Абдо, конечно, предостерегал, но выбора не было. Хубайши надо отгрузить зерна, а Мохтару надо где-то их обработать.
Глава 27Американцы
Когда Мохтар приехал, Али аль-Хаджри, правая рука Эндрю Николсона, стрельнул из винтовки в воздух. Настроение у всех было праздничное. Мохтар поздоровался с Али и Эндрю, а затем увидел фабрику изнутри – и там все оказалось совсем не так, как Мохтару намекали. Работники довольны и дружелюбны. Сортировщицы поют. Мохтара мигом осенило: Абдо Альгазали не хотел сводить его с Эндрю не потому, что Эндрю непорядочен, просто было ясно, что Мохтар и Эндрю поладят и вместе будут непобедимы.
Эндрю говорил по-арабски с акцентом, характерным для Саны. Они не сразу решили, на каком языке им общаться – на йеменском арабском или американском английском. Выбрали английский, и Мохтар услышал тягучий говор американского юго-востока. Несообразно, комично даже в устах человека в маавазе, с йеменской бородой и весьма убедительным йеменским кинжалом на поясе. Эндрю смахивал на местного не меньше Мохтара.
Однако вырос Эндрю в сельском районе Луизианы. Играл в бейсбол, женился на своей школьной подруге Дженнифер. В колледже учился на инженера, потом ушел в продажи. Он был успешен, но неугомонен и вскоре снова пошел учиться – теперь на медбрата. Через несколько лет, уже медбратом в хьюстонской больнице, он работал с врачами и другими сотрудниками из мусульманских и арабоязычных стран и заинтересовался. Было это уже после 9/11, и Эндрю – возможно, внутренне протестуя против нетерпимости, которой в детстве насмотрелся и наслушался в Луизиане, – сдружился с коллегами из Египта и Иордании. Как минимум хотел, чтоб они понимали: здесь им рады.
Вскоре Эндрю и Дженнифер решили переехать в Йемен поучить арабский. Обоим не было тридцати, особо ничем не обременены. Жилья в собственности у них не было, и хотя они только что родили первого ребенка – девочка приехала в Сану в девять месяцев, – на такое приключение, считали оба, можно решиться только сейчас, когда они свободны. За полтора года в столице они обзавелись друзьями и бегло заговорили по-арабски. Потом вернулись в Хьюстон, где Эндрю стал консультировать компании, работающие в арабских странах.
Один его хьюстонский друг, владелец кафе Шон Маршалл, познакомил Эндрю со спешелти-кофе третьей волны. Как-то раз они обсуждали кофе, его происхождение, состояние рынка, и Шон сказал:
– А давай ты съездишь в Йемен, привезешь образцы, займешься экспортом?
Эндрю рассмеялся и отмахнулся, но на следующее утро идея зазвучала правдоподобнее. Эндрю с Дженнифер все обсудили и спустя полгода вновь переехали в Сану. Поначалу жили у друзей, и каждую неделю Эндрю ездил в горы, навещал кофейные фермы и собирал информацию. Привозил в столицу образцы, но обрабатывать их как полагается было некому. Так-то Эндрю не планировал открывать фабрику, но без фабрики никуда. Поэтому он вступил в дело с Шоном и еще одним партнером, и они расширили бизнес. Работали с фермерами, возили кофе в Сану, обрабатывали и экспортировали. Компанию назвали «Райян».
Капиталовложения потребовались крупные, и «Райян» не приносила дохода ни в первый год, ни во второй. Надежных работников поди отыщи, но Эндрю удалось привлечь одного хорошего человека, Али аль-Хаджри, и тот стал на фабрике замдиректора. Все остальные у Эндрю воровали. Он обратился к Али, а Али обратился к своей матери. Мать Али смоталась в родную деревню, в двадцати минутах езды от Саны, и пустила клич: ищут надежных сотрудников, которые не воруют. Через несколько недель мать Али заполнила все штатное расписание «Райян». Всех, кто работал на ее сына, который работал на американца, она знала лично. Жизнь наладилась.
«Райян» открылась в 2011 году во время Арабской весны, но успеху предприятия уличный хаос не очень-то и помешал. Люди хотели йеменского кофе – Эндрю оглянуться не успел, а уже экспортировал его в Японию, Китай, Европу и Северную Америку. Потрясения в стране временами усложняли задачу, но «Райян» работала без перерывов в период подъема и падения президента Хади и при хуситах. Если у тебя экспортный бизнес в Сане, таким вещам не удивляешься.
Мохтар и Эндрю уговорились сотрудничать как партнеры, а не конкуренты. Мохтар будет разыскивать элитный кофе в глухомани, а Эндрю займется более доступным кофе поближе к Сане. «Райян» обработает зерна Мохтара, но сортировку Эндрю не осилит. У него нет ни помещения, ни сотрудников.
Первый торговый этаж дома, где жили Мохамед и Кенза, – прежде там находилась лавка, где торговали конфетами и газировкой, – пустовал. Удобное место, считал Мохтар, – а вот Нуридин сомневался. Место-то удобное, спору нет, но в последний раз, когда оно было открыто, там ведь видели бесовского ребенка.
Случилось это несколько месяцев назад. Посреди дня перед магазином стоял тринадцатилетний ребенок с ножом в руке – закатив глаза, он нес околесицу. Никому не удавалось его урезонить, и в конце концов все пришли к выводу, что он одержим злым духом. Отвезли его к местному экзорцисту, тот тоже заключил, что в мальчика вселился шайтан, что шайтан полюбил этого ребенка. Лавку закрыли: ее замарал дьявол. О чем Нуридин и поведал Мохтару.
– Магазин на первом этаже? – переспросил тот.
Мохтар сто раз бывал внутри – раньше покупал там телефонные карточки. Он не верил, что ребенок был одержим шайтаном, и уж точно не верил, что это замарало магазин. Однако из-за печати дьявола помещение стояло пустое и за аренду просили недорого. Так что Мохтар его снял.
– Только сортировщицам не говори, – предостерег Нуридин.
Йеменцы суеверны – если хоть одна сортировщица испугается истории про шайтана в магазине, остальные не уйдут с фабрики Зафира, где никаких шайтанов не водится. Поэтому Мохтар ничего им не сказал.
Он снял этот магазин и два соседних и снес между ними стены. Обустроил зону отдыха с диванами, кофейным столиком и ковром. Предложил Амаль и другим сортировщицам зарплату вдвое выше, чем у Зафира, и в один прекрасный день шестнадцать сортировщиц ушли от Зафира и явились к Мохтару.
Мохтар встретил их церемонно. Он в жизни никого не нанимал, но кое-чего нахватался в прогрессивных калифорнийских компаниях, где работали его друзья. Он запланировал день знакомства. Подал кофе, сок, пирожные, собрал шестнадцать женщин и попросил их сесть в круг. Все они были в никабах. Мохтар видел только глаза.
– Я хочу познакомиться с каждой из вас, – сказал он и в их глазах прочел, что все это очень необычно. – Давайте по кругу: скажите, как вас зовут, откуда вы, ну и для разгона – на какую еду вы похожи и почему.
Женщины не поняли. С чего это они – еда? Зачем работодателю знать такие вещи? Двадцать минут Мохтар объяснял суть концепции. В итоге от одной женщины удалось добиться, что, будь она едой, она была бы зеленым яблоком. Женщину звали Ум-Рияд, это значит «мать Рияда». Она была старше всех и явно храбрее, прямолинейнее.
– Почему зеленым яблоком? – спросил Мохтар.
– Зеленые яблоки бывают сладкие, а бывают кислые, – ответила она. – Вот и я такая же. Иногда сладкая. Иногда кислая. От настроения зависит.
Остальные женщины робко засмеялись.
– Очень хорошо! – сказал Мохтар.
Но когда настала очередь следующей женщины, она сказала, что зеленое яблоко похоже и на нее. И следующая тоже сказала, что она как зеленое яблоко. Они так и не поняли концепцию и предпочли копировать друг друга, не рискуя шагнуть в неведомое.
Но Мохтар хотя бы выяснил, как их зовут и откуда они родом, и всех удивил, доказав, что их родные места для него не совершенно темный лес. Они-то думали, далекие районы Йемена для Мохтара – просто слова, но он объездил все тридцать два кофейных региона и неплохо знал страну.
Алам сказала, что приехала из Утмы.
– Я там был, – сказал Мохтар. – Гуавы у вас потрясающие.
Ум-Рияд сказала, что приехала из Бани Исмаил.
– Я там был, – сказал Мохтар. – У вас такие обезьянки стаями бродят.
Багдад сказала, что приехала из Хаймы.
Из внешней или внутренней? – спросил Мохтар. Багдад как будто изумилась, что он вообще знает Хайму. Ответила, что из внешней.
– Аль-Маджар?
– Южнее, – сказала она.
– Бейт Алель, может? Бейт аль-Забадани?
– Почти попал.
– Аль-Асан? – наугад спросил он.
– Да! – сказала она.
Все зааплодировали.
Мохтар открыл ноутбук и показал им фотографии из своих разъездов по Йемену. Женщины сгрудились вокруг, не веря глазам. Они и не знали, до чего разнообразен Йемен, до чего прекрасен.
Спустя несколько часов Мохтар уже отчасти понимал, с кем имеет дело, хотя видел только глаза. На фабрике Зафира сортировочный цех располагался в большом зале открытой планировки, и женщинам приходилось носить никабы с утра до ночи – неудобно и непрактично, если целыми днями сортировать ягоды в помещении без кондиционера.
Мохтар хотел это исправить. В людном районе Саны не откроешь компанию, где шестнадцать женщин будут сидеть непокрытыми на виду у прохожих, – йеменские обычаи бесили Мохтара, но не годится рисковать целым бизнесом, только чтобы выступить против традиционной женской одежды. Пока что необходим компромисс. Мохтар перестроил цех так, чтобы получился просторный зал с высокими стенами и дверью, которая запиралась изнутри. Сортировщицы сами решают, кому и когда туда входить, а оставшись одни, могут снимать никабы и вообще одеваться и вести себя как хотят.