Он повиновался, и мы углубились в чащу; лошади кое-как тащили за нами поломанный экипаж. Мой слуга будто онемел, да и я успел почувствовать силу мороза, прежде чем мы добрели до желанного убежища. Это было маленькое, но опрятное строение; подойдя ближе, я с радостью разглядел в окне отсветы уютного огня. Наш проводник постучал в дверь, но ответили нам не сразу; казалось, что обитатели дома сомневались, стоит ли нас впускать.
– Эй, эй, друг Батист! – нетерпеливо крикнул возница. – Что это с тобой? Заснул, что ли? Неужто ты откажешь в приюте господину, чей возок сломался на лесной дороге?
– А, это ты, добрый Клод? – послышался мужской голос. – Погоди чуток, я отворю!
Вскоре засовы были отодвинуты, дверь открылась, и в ее проеме появился человек с лампой в руке. Он сердечно приветствовал возницу, а потом обратился ко мне:
– Входите, сударь, добро пожаловать. Извините, что не сразу вас впустил; но в округе так много шляется разных бандитов, откуда мне было знать, кто стучится?
Он пригласил меня войти в ту комнату, где я издали увидел огонь. Меня тотчас усадили в удобное кресло, стоявшее у очага. Женщина, которую я счел женой хозяина, поднялась со своего стула, когда я вошел, и встретила меня неглубоким и равнодушным реверансом. На мое приветствие она не ответила, сразу же снова села и вернулась к своему рукоделию. Насколько муж вел себя дружелюбно, настолько она была груба и нелюбезна.
– Сожалею, что не могу устроить вас поудобнее, сударь, – сказал он, – но свободных комнат в этой хижине маловато. Все же помещение для вас и уголок для вашего слуги, я думаю, мы выделим. Вам придется удовольствоваться скромным приютом, но уж всем, что имеем, мы с вами охотно поделимся… – Обратившись к жене, он добавил: – Да что ж ты сидишь сложа руки, Маргерит, будто тебе заняться нечем! Пошевеливайся, сударыня! Поживее! Приготовь что-нибудь на ужин, достань простыни. Живее, давай! Подкинь поленьев в очаг, не видишь, господин от холода пропадает?
Хозяйка швырнула свое шитье на стол и взялась выполнять его поручения, не скрывая неохоты. Выражение ее лица не понравилось мне с первого же взгляда, хотя в целом ее черты были, несомненно, хороши; однако сероватая кожа и худое, запавшее лицо не красили женщину, и уж совсем отталкивающей была угрюмая складка на лбу; признаки раздражения и злобы были очевидны даже для самого невнимательного наблюдателя. Каждый взгляд Маргерит, каждое движение выражали недовольство и нетерпение; на добродушные подтрунивания Батиста над ее сердитым видом она отвечала коротко, колко и резко. Одним словом, супруги уравновешивали друг друга, и муж был ее противоположностью: приятное открытое лицо, крестьянская простота без грубости; плотный, круглощекий, он как бы дополнял худобу жены. Судя по морщинкам на лбу, ему было около шестидесяти лет, но годы не согнули его, он оставался бодр и крепок. А вот жене не могло быть более тридцати, но по духу и поведению она казалась гораздо старше мужа.
Так или иначе, Маргерит принялась стряпать ужин, а дровосек тем временем весело болтал с нами на самые разные темы. Возница, получивший бутылку спиртного, разогрелся и, приготовившись ехать в Страсбург, спросил, нет ли у меня еще каких-нибудь распоряжений.
– Ты что? – перебил его Батист. – Собираешься в Страсбург в потемках?
– Да ты пойми: ежели я не приведу мастеров для починки возка, как господин сможет завтра отправиться в путь?
– И то верно, про возок-то я и подзабыл. Ладно, Клод, езжай, но почему бы тебе не поужинать сперва? Времени ты потеряешь совсем немного; а господин наверняка будет так добр, что не захочет гнать тебя в такую холодную ночь на пустой желудок.
Я, конечно, с этим согласился и сказал вознице, что мне безразлично, прибуду ли я в Страсбург на час или два позже. Он поблагодарил меня, а потом вышел вместе со Стефано, чтобы поместить своих лошадей в конюшню дровосека. Батист подошел вслед за ними к двери и выглянул наружу.
– Ветер поднялся резкий, злой, – сказал он с тревогой. – Не понимаю, где это так задержались мои ребята! Я вас с ними познакомлю, сударь. Лучше их не найдется молодцов среди тех, кто башмаками землю топчет: старшему двадцать три, а другой годом младше; на пятьдесят миль окрест Страсбурга не сыскать им равных по уму, отваге и трудолюбию. Скорей бы уж они вернулись! Мне что-то беспокойно становится.
Маргерит в этот момент стелила скатерть на стол.
– И вы тоже тревожитесь из-за сыновей? – спросил я.
– Я – ничуть, – ответила она брюзгливо. – Они не мои дети.
– Будет тебе, хватит, Маргерит! – сказал муж. – Нечего злиться из-за того, что господин задал простой вопрос! Ежели бы ты не смотрела так сердито, он никогда бы не подумал, что у тебя может быть сын такого возраста; но дурной нрав сильно старит тебя!.. Уж не серчайте на мою жену за грубость, сударь; ее всякий пустяк выводит из себя, и ей досадно, что она вам показалась старше тридцати. Так ведь, Маргерит? Вы верно знаете, сударь, что возраст – весьма щекотливый вопрос для женщин. Хватит, Маргерит! Гляди повеселей. Хотя у тебя пока нет взрослых сыновей, лет через двадцать будут; и я надеюсь, что мы доживем до тех деньков, когда они станут такими же, как Жак и Робер.
Маргерит яростно всплеснула руками.
– Боже упаси! Если бы так получилось, я бы их сама удавила!
Она выскочила из комнаты и торопливо взбежала по лестнице на второй этаж.
Я не мог не выразить свое сочувствие лесному жителю, обреченному пожизненно на такой союз.
– Эх, господи! Каждому достается своя доля горестей, и моя доля – Маргерит. Впрочем, вообще-то она только сердитая, не злая; беда в том, что она очень любит своих детей от первого мужа и из-за этого ведет себя с моими сыновьями как злобная мачеха; она на дух их не переносит, и, будь ее воля, они бы шагу не ступили в этом доме. Но тут я стою твердо и ни за что не позволю бросить моих мальчиков на произвол судьбы, хоть она частенько и подговаривает меня их выставить. Во всем остальном я ей не перечу, и, надобно сказать, хозяйка она редкостная.
Нашу беседу вдруг прервал громкий звук призывного ауканья, донесшийся из леса.
– Это, надеюсь, мои ребята! – воскликнул дровосек, бросившись к двери.
Звук повторился. Теперь мы различили перестук лошадиных копыт; вскоре карета, сопровождаемая несколькими всадниками, остановилась у дверей хижины. Один из всадников осведомился, далеко ли еще до Страсбурга. Поскольку обратился этот кавалер ко мне, я ответил, назвав число миль, которое мне перед тем указал Клод; тут же залп ругани обрушился на возниц, сбившихся с пути. Лицам, находившимся в карете, сообщили расстояние до Страсбурга и тот факт, что лошади переутомлены и ехать дальше не могут. Главной в этой компании, видимо, была дама, которую очень огорчили эти известия; но ничего поделать было нельзя, и она послала свою камеристку узнать, может ли дровосек приютить их на ночь.
Старик был явственно недоволен этим и ответил отрицательно, сославшись на то, что уже предоставил свои свободные помещения испанскому дворянину и его слуге. Тут моя природная учтивость взыграла, и я не мог себе позволить ради собственного удобства оставить женщину без приюта. Я сразу же заверил хозяина, что отказываюсь от своих прав в пользу дамы; он попытался возражать, но я его переспорил, поспешно подошел к карете и, открыв дверцу, помог путешественнице выйти. Она оказалась той самой дамой, которую я видел у гостиницы на остановке в Люневиле[11]. Осведомившись у служанки, я узнал имя дамы – баронесса Линденберг.
Я не мог не заметить, что хозяин принял пришельцев совсем не так, как меня. Нежелание впускать их в дом было написано на его физиономии; он с трудом заставил себя произнести слова приветствия. Я провел даму в дом и предоставил ей кресло, где только что сидел сам. Она учтиво поблагодарила и рассыпалась в извинениях за то, что причинила мне неудобство. Вдруг лицо хозяина прояснилось.
– Вот, я все придумал! – сказал он, прервав излияния дамы. – Я могу разместить вас и вашу свиту, мадам, так, что этот господин не пострадает из-за своей вежливости. Одну свободную комнату предоставим даме, другую – вам, сударь, служанкам жена уступит свою спальню, слугам придется удовольствоваться амбаром, который стоит в нескольких футах от дома; но там мы разведем добрый огонь и подадим на ужин все, чем сможем поделиться.
Последовал ряд благодарностей от дамы и моих возражений против неудобства, причиняемого Маргерит, и предложение было принято. Поскольку в общей комнате было тесно, баронесса сразу же отослала своих мужчин. Батист уже собрался проводить их в упомянутый амбар, когда входная дверь распахнулась и в проеме возникли двое парней.
– Дьявол и ад! – воскликнул один и шарахнулся назад. – Робер, в доме полно чужих!
– Ага! Вот и мои сынки! – вскричал хозяин. – А ну-ка, Жак! Робер! Куда это вы бежите, мальчики? Для вас тут есть достаточно места.
Парни успокоились и вернулись. Отец представил их баронессе и мне, а потом увел слуг; женщины попросили Маргерит показать им комнату, предназначенную для их хозяйки, и они втроем тоже ушли.
Сыновья Батиста были рослыми, крепкими, хорошо сложенными молодцами с резкими чертами лица и сильно загорелые. Они коротко поздоровались с нами и приветствовали Клода, вошедшего в комнату, как старого знакомого. Потом они сбросили широкие плащи, расстегнули кожаные перевязи с привешенными к ним тесаками, и, наконец, оба вынули из-за поясов по паре пистолетов и положили их на полку.
– Вы основательно вооружаетесь для прогулок, – заметил я.
– Верно, сударь, – согласился Робер. – Мы покинули Страсбург поздно вечером, а тем, кто ходит по этому лесу, необходимо остерегаться; о нем идет дурная слава, можете не сомневаться.
– Как? – удивилась баронесса. – Разве здесь есть разбойники?
– Сказывают, будто есть, мадам. Что касается меня, я хожу по лесам во всякий час суток и ни разу с ними не сталкивался.