дшем случае мы покинем Испанию. Мое имущество можно обратить в деньги. На островах Вест-Индии мы найдем надежный приют. На Эспаньоле у меня есть поместье, пусть и небольшое, – туда мы и отправимся, и если эта земля позволит мне мирно жить с Антонией, она станет нашей родиной.
– Ах! Романтические видения юности… Гонсальво думал точно так же. Он вообразил, что сможет покинуть Испанию без сожалений; но уже в момент расставания он понял, что ошибался. Вы еще не понимаете, каково это – покинуть родину, зная, что никогда больше ее не увидишь! Вы не знаете, чего стоит сменить места, где вы провели детство, на неведомые края с ужасным климатом!.. Быть забытым, полностью, навсегда забытым товарищами вашей юности! А потом видеть лучших друзей, всех самых любимых, погибающих от вест-индских болезней, не имея возможности помочь им! Я прошла через все это. Могилы моего мужа и двух милых деток остались на Кубе; и мою Антонию ничто не спасло бы, не вернись мы внезапно в Испанию. Знали бы вы, дон Лоренцо, как горько я сожалела обо всем, что оставила, и как дорого стало мне само слово «Испания»! Я завидовала ветрам, летящим в ее сторону; и когда случалось, что испанский моряк проходил под моим окном, напевая хорошо знакомую песенку, слезы вскипали у меня на глазах. Гонсальво тоже… мой муж…
Голос Эльвиры пресекся, она прижала к лицу платок и встала с дивана.
– Извините, но я должна ненадолго оставить вас, – сказала она после паузы, – воспоминания разбередили мою душу, и мне нужно побыть одной. А вы пока ознакомьтесь вот с этими строками. Я нашла их среди бумаг мужа после его смерти. Если бы я узнала раньше, что он обуреваем такими чувствами, горе убило бы меня. Он написал эти стихи во время плавания на Кубу, когда печаль затмила его разум и он забыл, что у него есть жена и дети. То, что мы теряем, всегда кажется самым драгоценным. Гонсальво покидал Испанию навсегда, и потому Испания стала для него дороже всего остального мира. Прочтите, дон Лоренцо, и вы поймете, что чувствует изгнанник.
Эльвира подала Лоренцо листок и вышла из гостиной. Вот что там было написано:
«Прощай, Испания! Не отрывая взора,
Смотрю, как уплывают берега.
Под эти небеса, на эти горы
Не ступит никогда моя нога.
Лежит до горизонта гладь морская,
Ласкает ветер мачты корабля,
А я смотрю в слезах, как берег тает,
Уходит от меня моя земля.
От скал доносит ветер чью-то песню —
Рыбак там сушит сети на камнях.
Родная речь! Светлее и чудесней
Нет ничего на свете для меня.
Она невольно пробуждает память
О беспечальной юности моей…
Мой милый дом, где пировал с друзьями,
Любовь моя, отрада прежних дней,
Простая пища, жатва сельских пашен,
Родной очаг, покой седых могил,
Отцовский кров под сенью древних башен,
Все то, чем жил, что я ценил, любил,
Сокровище мое! Все я утратил,
Тепло друзей, улыбки нежной свет,
Моим рукам не знать родных объятий,
И сердцу моему покоя нет.
Не слышать более мне песни немудреной,
Что выводил девичий голосок…
В чужой земле, под солнцем раскаленным,
В краю незнаемом, что так отсель далек,
Где небо Индии слепит неумолимо,
Тускнеет ум, кипит от жара кровь,
Где жажда горькая неутолима,
И яд туземной пищи жжет нутро,
Где дикий зверь со смертью злобой спорит,
Быть может, там я смог бы, не скорбя,
Средь стольких горестей забыть о главном горе —
О Родина, я потерял тебя!
Утихни, ветер! Не волнуйтесь, воды!
Усни, корабль мой, в тишине залива!
Тогда поутру вновь, как солнце встанет,
Увижу я Испании брега.
Но глухи небеса к последней просьбе.
И ветр, и волны прочь меня уносят.
К рассвету мы уйдем далеко в море.
Прощай, Испания! Прощай навек!»
Лоренцо еще дочитывал последние строки, когда Эльвира вернулась; она выплакалась в одиночестве и вновь обрела обычную сдержанность.
– Мне уже нечего больше сказать вам, сударь, – произнесла она. – Вы узнали, чего я страшусь и почему прошу прекратить визиты…
– Еще один вопрос, сеньора, и я уйду. Если герцог Медина одобрит мой выбор, общение со мною будет по-прежнему неприемлемо для вас и для прекрасной Антонии?
– Не стану скрывать, дон Лоренцо: боюсь, что дочь моя этого горячо желает. Что касается меня, поверьте, я лишь порадовалась бы такой блестящей партии для моей девочки. Сломленная горем и болезнью, я недолго пробуду на этом свете, и мне страшно оставлять ее под покровительством совершенно незнакомого человека. Маркиз де лас Ситернас женится; его супруга может невзлюбить Антонию и лишить ее поддержки единственного друга. Если герцог, ваш дядя, даст свое согласие на то, чтобы вы взяли Антонию в жены, мои двери раскроются для вас. Если санкции герцога не будет, удовольствуйтесь моими уважением и благодарностью, но помните, что мы никогда больше не должны встречаться.
Лоренцо нехотя пообещал подчиниться, но нужно было еще объяснить, почему маркиз не пришел познакомиться лично, и он счел возможным доверить Эльвире историю своей сестры.
– Я надеюсь завтра же вернуть свободу Агнес, – сказал он в заключение, – и как только дон Раймонд узнает об этом, он не мешкая явится к вам, чтобы подтвердить свою дружбу и поддержку.
Донья Эльвира покачала головой.
– Я боюсь, что с вашей сестрой что-то случится, – сказала она. – Мне много порассказывала о настоятельнице клариссинок одна подруга, которая воспитывалась в одном с нею монастыре; я слышала, что она заносчива, несгибаема, суеверна и мстительна. Теперь она одержима идеей сделать свою обитель самой образцовой в Мадриде и не прощает ни малейшей оплошности тем, кто может запятнать ее репутацию. Злая и суровая по природе, она умеет, когда нужно, прикинуться доброжелательной. Она не упустит ни одного способа завлечь молодых аристократок в свою общину; но если ее что-то разгневает, она становится неумолимой, и ей хватает смелости, чтобы не чураться самых жестких наказаний для провинившихся. Несомненно, она воспримет уход вашей сестры как ущерб для своей обители и прибегнет к любым уловкам, чтобы не исполнить повеление Его Святейшества; мне страшно подумать, что донья Агнес в руках этой опасной женщины…
Но прощание Эльвира подала Лоренцо руку, которую он почтительно поцеловал, и, выразив надежду, что вскоре ему будет позволено так же приветствовать и Антонию, он ушел.
Дама осталась весьма довольна тем, как прошла беседа; она с удовлетворением думала о том, какого в будущем приобретет зятя; но из осторожности не стала делиться с дочерью своими сладкими надеждами.
Едва рассвело, а Лоренцо уже явился в обитель святой Клары с заветным документом. Монахини стояли на заутрене. Он нетерпеливо ждал окончания службы; наконец аббатиса появилась у решетки гостиной. Лоренцо потребовал привести Агнес. Старуха с удрученным видом заявила, что состояние дорогой дочери ухудшается час от часу, что врачи видят единственный шанс на ее выздоровление в соблюдении полного покоя, и к ней нельзя допускать тех, чье присутствие может ее взволновать.
Лоренцо не поверил ни единому слову, равно как и показному сочувствию к Агнес. Чтобы покончить с делом, он вручил настоятельнице папский приказ и потребовал, чтобы его сестру, больную или здоровую, немедленно отдали ему.
Аббатиса приняла документ с видом смирения; но как только она ознакомилась с его содержанием, гнев прорвался сквозь все покровы лицемерия. Лицо ее побагровело, и она метнула в Лоренцо яростный, угрожающий взгляд.
– Приказ мне ясен, – сказала она со злобой, которую не сумела скрыть, – и я охотно исполнила бы его, но, к несчастью, это не в моих силах.
Лоренцо удивленно вскрикнул.
– Повторяю, сеньор, исполнить этот приказ не в моих силах. Щадя ваши братские чувства, я предпочитала постепенно подготовить вас к печальному известию, чтобы вы могли стойко воспринять его. Но, поскольку мне приказано немедленно передать вам сестру Агнес, я вынуждена прямо сообщить вам, что она скончалась в прошлую пятницу.
Лоренцо побледнел и в ужасе отшатнулся от решетки. Однако тут же ему пришло в голову, что это обман, и он пришел в себя.
– Вы лжете! – сказал он возмущенно. – Всего пять минут назад вы говорили, что она болеет, но жива. Приведите ее немедленно! Я хочу ее увидеть и увижу! И все ваши попытки спрятать ее от меня будут напрасны.
– Вы забываетесь, сеньор! Мой возраст и сан требуют уважения. Вашей сестры больше нет. Плохо же вы отвечаете на мою заботу о вашем душевном спокойствии… И какую же выгоду, скажите на милость, могла бы я извлечь, удерживая Агнес? Ее желание уйти из нашей общины – для меня достаточно веская причина желать ее ухода, ведь это бесчестит обитель святой Клары; но она оскорбила мою привязанность гораздо худшим проступком. Она совершила тяжкое преступление, и когда вы узнаете, отчего она умерла, то без сомнения порадуетесь, дон Лоренцо, что этой мерзавки больше нет. Она захворала в прошлый четверг, по возвращении от исповеди в часовне капуцинов; признаки недуга были странными, но она упорно скрывала причину. Благодарение Деве Марии, ни одна из нас не имела опыта, чтобы заподозрить истину! Судите же, как были мы потрясены, как ужаснулись, когда она на следующий день произвела на свет мертвого ребенка, за которым и сама сошла в могилу!
Что же вы, сеньор? Вы, кажется, не удивились и не возмутились? Возможно ли, что позор сестры был вам известен и вы не возненавидели ее? В таком случае вы не нуждаетесь в моем сочувствии. Теперь я сказала все, но повторю, что выполнить приказ Святейшего Отца не могу. Чтобы вы убедились, что я не лгу, клянусь именем Спасителя нашего, что Агнес была похоронена три дня тому назад.
И она поцеловала маленькое распятие, висевшее у нее на поясе; затем поднялась со стула и направилась к двери гостиной, бросив на Лоренцо презрительный взгляд.