Все эти признаки личного интереса полностью покорили сердце Эльвиры. Она исчерпала все способы изъявления благодарности и заявила, что теперь готова спокойно сойти в могилу. Собравшись уходить, Амброзио пообещал прийти завтра в тот же час, но потребовал, чтобы его визиты держали в тайне.
– Я не хочу, – сказал он, – чтобы о нарушении правила, хотя и оправданном необходимостью, стало всем известно. Если бы я не решил воздерживаться от ухода из моей обители, за исключением таких неотложных случаев, как ваш, меня начали бы часто беспокоить по пустякам; любопытствующие бездельники и фантазеры отняли бы у меня то время, которое я провожу у одра больных, как сейчас, утешая умирающих и расчищая от терниев дорогу к вечности для кающихся.
Эльвира, оценив и его благоразумие, и сочувствие, пообещала тщательно скрыть оказанную ей почетную услугу. Затем монах благословил ее и вышел.
В соседней комнате он застал Антонию и не смог отказать себе в удовольствии немного поговорить с ней. Он попросил ее не волноваться, так как мать воспрянула духом и успокоилась, и, возможно, она выздоровеет. Он спросил, кто лечит Эльвиру, и пообещал прислать врача из своей обители, одного из лучших в Мадриде, осмотреть ее. Потом он стал хвалить Эльвиру за чистоту и стойкость ее характера и заявил, что испытывает к ней глубокое почтение.
Антония просияла, радость блеснула в ее глазах, влажных от слез. Высокое мнение об аббате, сложившееся у девушки при первой встрече, еще больше возросло: ведь он подарил ей надежду на выздоровление матери, так похвально отзывался! Антония отвечала ему почтительно, но без робости, не побоялась поделиться с ним своими маленькими бедами и тревогами; и она благодарила его за доброту со всей искренностью молодой и невинной души. Только такие люди способны в полной мере ценить благодеяния. Те, кто уже знаком с низостью и эгоизмом рода людского, воспринимают оказанные им услуги с недоверием; они подозревают, что за добрым деянием кроется корыстный мотив; они всегда выражают свою благодарность сухо, сдержанно и опасаются прямо хвалить благодетеля, чтобы однажды не оказаться обязанными расплатиться.
Не такова была Антония… Она думала, что все люди в мире такие же, как она, и о существовании пороков пока не догадывалась. Монах ей помог; он сказал, что желает ей добра, – вот она и благодарила от всей души.
Амброзио же слушал ее безыскусные речи с огромным удовольствием! Естественная грация манер, несравненная нежность голоса, скромная живость, выразительное личико и умные глаза – все вместе восхищало его; а обдуманность и правильность ее замечаний усиливались благодаря непритворной простоте выражений.
Наконец Амброзио пришлось оторваться от беседы, слишком его увлекшей. Он повторил Антонии свою просьбу о том, чтобы о его визитах никто не узнал, и она обещала молчать. Затем он ушел, а девушка, очаровавшая его, поспешила к матери, не ведая, какое зло причинила ее красота. Ей не терпелось узнать мнение Эльвиры о человеке, которого она так превозносила, и она с радостью услышала, что матери он понравился так же, если даже не больше.
– Он еще не заговорил, – сказала Эльвира, – а я уже почувствовала к нему расположение. Его горячие увещевания, убедительность доводов, достоинство манер подтвердили первое впечатление. Но особенно меня поразил его звучный голос; право, Антония, я уже слыхала его когда-то. Либо я где-то уже встречалась с аббатом в прежние времена, либо он очень похож на чей-то часто слышанный мною голос. Некоторые интонации так тронули мое сердце, вызвали такие странные ощущения, что я даже выразить их не могу.
– Дорогая матушка, я почувствовала то же самое; но мы, конечно же, не могли слышать этот голос до приезда в Мадрид. Может, он кажется нам знакомым потому, что у него такие приятные манеры и мы не считаем его посторонним. Не знаю почему, но мне говорить с ним легко, не то что с другими незнакомцами. Я боялась доверить ему свои детские мысли, но почему-то чувствовала, что он не станет меня высмеивать. И я не ошиблась… О! Он так внимательно слушал, отвечал так мягко, так снисходительно! Он не называл меня ребенком и не выказывал презрения, как наш строгий духовник в замке. Я думаю, что, проживи я в Мурсии хоть тысячу лет, ни за что не понравился бы мне этот старый, толстый отец Доминик!
– Признаю, у отца Доминика были не самые учтивые манеры, но он был честен, дружелюбен и исполнен благих намерений.
– Ах, дорогая матушка, эти качества так обыкновенны…
– Дай бог, дитя мое, чтобы опыт не научил тебя, как меня, считать их редкими и драгоценными! Но скажи, Антония, почему я не могла где-то увидеть аббата раньше?
– Потому что с тех пор, как его приняли в аббатство, он никогда не выходил за стены. Он сейчас рассказал мне, что, не зная улиц, с трудом нашел наш дом, хотя улица Сантьяго так близко от аббатства.
– Это возможно, и все же я могла его видеть до того, как он поселился в аббатстве: ведь для того, чтобы потом выходить, нужно было сперва войти!
– Пресвятая дева! Это и впрямь верно… Ах! Но разве не может быть так, что он родился прямо в аббатстве?
Эльвира улыбнулась.
– Ну, это не так-то легко.
– Погодите-ка! Я сейчас вспомнила… Его поместили в аббатство еще совсем маленьким; простые люди говорят, будто он упал с неба, его подарила капуцинам Дева Мария.
– Это было очень мило с ее стороны. И как же дитя упало с неба, Антония? Наверно, он сильно ушибся.
– Многие этому не верят, и я вижу, матушка, что вас нужно отнести к числу неверующих. Вообще-то считается, как наша домовладелица рассказала тетушке, что его родители были бедны и, не имея средств содержать его, оставили младенца у дверей аббатства; прежний настоятель из чистого милосердия взял мальчика в обитель на воспитание, и он оказался образцом всех мыслимых достоинств. В итоге его сперва приняли простым братом в орден, а недавно избрали аббатом. Однако, какой бы из этих историй ни верить, по меньшей мере все согласны, что, когда монахи приняли его под опеку, он говорить не умел; получается, что вы не могли слышать его голос до поступления в монастырь, потому что в то время у него голоса не было!
– Право, Антония, твои аргументы убедительны и выводы безупречны. Я и не подозревала, что ты так хорошо владеешь логикой!
– Ах, вы смеетесь надо мной… но это к лучшему. Я рада, что вы в веселом настроении, и надеюсь, что у вас больше не будет судорог. О, я знала, что визит аббата пойдет вам на пользу!
– Так и есть, детка. Он успокоил мои тревоги по некоторым вопросам, и я уже чувствую облегчение. У меня глаза слипаются, пожалуй, я смогу немного поспать. Задерни полог, Антония. И если я не проснусь до полуночи, не сиди со мною, я тебе велю!
Антония пообещала слушаться и, получив благословение матери, задернула полог кровати. Остальные часы до вечера она провела за пяльцами, воздвигая воздушные замки. Ее подбодрило очевидное улучшение в состоянии Эльвиры, и теперь фантазия рисовала перед нею картины яркие и веселые.
В этих мечтах Амброзио был отнюдь не второстепенной фигурой. Девушка думала о нем с улыбкой и благодарностью; но на каждую мысль, уделенную монаху, приходилось не менее двух (а то и больше) мыслей о Лоренцо, чего она не осознавала.
Наконец колокол на башне соседнего собора капуцинов прозвонил полночь. Антония, вспомнив об указаниях матери, зашла в спальню и осторожно отдернула полог. Эльвира наслаждалась глубоким и спокойным сном; щеки ее порозовели – здоровье возвращалось. Она улыбалась, значит, сны ее были приятными; склонившись к ней, Антония уловила произнесенное ею свое имя, нежно поцеловала лоб матери и ушла к себе.
Здесь она преклонила колени перед статуей своей покровительницы, святой Розалии, попросила защиты у высших сил, а потом по привычке, сложившейся еще в детстве, пропела полуночный гимн:
Звон колокольный стих, и снова
Перед Тобою я стою.
Среди безмолвия ночного
Тебе хвалу я воздаю.
В час колдовской, когда могилы
Свой тленный исторгают прах
И колдуны зловещей силой
На смертных нагоняют страх,
Я, грешных мыслей не питая,
Лишь долг и преданность храня,
Молитвой душу очищая,
Прошу – благослови меня!
Порочным козням недоступна,
Я дней прошедших не стыжусь.
Благодарю тебя поутру,
Благодарю, как спать ложусь.
Но коль в душе моей найдется
Хоть тень неясная вины,
Соблазн нечистый прокрадется
В спокойные девичьи сны,
Убереги меня от скверны,
Остереги, чтоб в час ночной
Ни грех, ни помысел неверный
Не проникали в разум мой.
Оборони от искушений,
Что призраки в ночи таят,
Дабы постыдных заблуждений
Не ведала душа моя.
Нет, прочь коварных, похотливых,
Бесчестных демонов гони.
Пред целомудрием стыдливым
Как дым рассеются они.
Яви взамен мне образ нежный,
Небесный ангельский приют,
Кристальный, светлый, безмятежный
Удел, где праведников ждут.
Награду горнего блаженства
За добродетельную жизнь,
Садов эдемских совершенство
И к ним дорогу укажи.
Чтоб неустанно, непременно
Твои уроки мне твердить,
Любить добро, и честь, и веру,
И по твоим заветам жить.
И чтоб у смертного порога
Моя исполнилась мечта:
Вернись, душа, в обитель Бога
Как в миг рождения чиста.
Совершив обычный ритуал, Антония легла в постель. Сон вскоре овладел ее чувствами, и следующие несколько часов она вкушала тот безмятежный отдых, который нисходит лишь к невинным душам и за который иные монархи охотно отдали бы корону.
Глава VII
… Ах! Как темны
Сии унылые пустынные пространства.
Царит молчанье здесь, а ночь… ночь так черна,
Как некогда был хаос, прежде чем юное светило
Взошло и робко тронуло лучами