Это ему отлично удалось, хотя и не сразу. Смертельная опасность придала несчастной матери сил, и она сопротивлялась долго, но тщетно. Монах все давил, холодно наблюдая за тем, как судорожно билось в агонии ее тело, когда душа готовилась отлететь. С нечеловеческой твердостью он довел свое дело до конца.
Эльвира больше не боролась за жизнь. Монах снял подушку и уставился на свою жертву. Лицо ее залила жуткая чернота; сердце разучилось биться, а руки стали жесткими, ледяными. Стараниями Амброзио благородная и величавая женщина превратилась в холодный, бездыханный и уродливый труп.
Мгновенно аббат осознал безмерную мерзость содеянного им. Его прошибло холодной испариной; спотыкаясь, он добрел до стула; глаза его сомкнулись, и он рухнул на сиденье почти такой же неживой, как тело, простершееся у его ног.
Из прострации его вывела необходимость бегства: нельзя было допустить, чтобы его застали в комнате Антонии. Охоты воспользоваться плодами своего преступления у него уже не оставалось. Жар страсти сменился холодом смерти. Ни о чем он не мог сейчас думать, кроме вины, нынешнего позора и будущего наказания.
Угрызения совести и страх не прошли, и все-таки он не настолько потерял голову, чтобы забыть о мерах предосторожности. Он вернул подушку на постель, собрал свою одежду и, держа в руке роковой талисман, неверными шагами направился к двери. Но добрался он до нее нескоро: ему чудилось, будто ему заступают путь тысячи призраков. Куда бы он ни поворачивался, изуродованное тело оказывалось перед ним… И все же волшебный мирт снова послужил ему ключом, дверь открылась, и он сбежал по лестнице к выходу. В аббатство он прибыл благополучно, заперся в своей келье и всей душой предался бесполезным мукам совести и предчувствию грядущих ужасов разоблачения.
Глава IX
Не скажете ли вы, ушедшие за грань,
Из жалости к живущим свой секрет?
О! Может, некий добрый призрак
Расскажет, что вы есть, чем станем мы?
Быть может, он шепнет кому-то,
Что смерть близка – пора
Готовиться и надо бить тревогу.
Амброзио стал противен сам себе, когда задумался над тем, как быстро он опускается все ниже. Убитая Эльвира все стояла у него перед глазами…
Время, однако, существенно ослабило его память: миновал один день, за ним другой, а на него не пала даже тень подозрения. Безнаказанность погасила чувство вины, и он приободрился, тем более что Матильда делала все возможное, чтобы умерить его тревогу.
При первом известии о гибели Эльвиры она, правда, сама сильно взволновалась и вторила монаху, оплакивавшему несчастливый итог своей авантюры; но, заметив, что он успокаивается и уже способен прислушиваться к ее доводам, она взялась доказывать, будто его вина не так уж и велика. Она представила дело так, что он лишь воспользовался правом, которое природа дает каждому, – правом на самосохранение: в схватке должны были погибнуть либо Эльвира, либо он сам, а поскольку она упорно намеревалась его погубить, это и обрекло ее на участь жертвы. Матильда пошла еще дальше и заявила, что раз уж Эльвира его и раньше подозревала, то все вышло очень удачно, ведь он теперь может не опасаться огласки, и главное препятствие к овладению Антонией устранено. Она убеждала Амброзио, что без бдительного присмотра матери дочь станет легкой добычей; перечисляя и нахваливая прелести Антонии, она старалась заново разжечь любострастный пыл монаха.
Как ни странно, злодейства, совершенные под натиском страсти, только усилили его неистовство, и он вскоре возжелал Антонию еще горячее. Он уверовал, что удача, позволившая ему скрыть предыдущие дела, и далее будет ему сопутствовать, и теперь только ждал удобного момента, чтобы повторить попытку; но прежними средствами воспользоваться он уже не мог.
В первом припадке отчаяния он разломал волшебный мирт на мелкие куски. Матильда прямо сказала, что инфернальные силы ему больше не помогут, если только он не согласится продать им свою душу. Этого Амброзио не хотел. Матильда, видя его упорство, побоялась настаивать; применив всю свою изобретательность, она вскоре нашла способ отдать Антонию под власть аббата.
Пока для несчастной девушки готовили ловушку, она тяжело переживала свою утрату. Она первая обнаружила тело матери. У Антонии была привычка заходить по утрам, сразу как проснется, в спальню Эльвиры. Наутро после рокового визита Амброзио она проснулась позже обычного, о чем ей сказал перезвон колоколов аббатства. Она соскочила с кровати, торопливо надела пеньюар и, не глядя под ноги, хотела поскорее узнать, как матушка провела ночь, но вдруг споткнулась обо что-то, лежавшее на полу. Когда она увидела убитую Эльвиру, ужас пронзил ее. Антония громко вскрикнула, бросилась на пол и припала к бездыханному телу; однако оно было холодно как лед, и девушка, не сумев побороть приступ отвращения, отшатнулась от трупа.
Ее крик всполошил Флору, она прибежала и тоже ужаснулась, но ее вопль был куда громче; он раздался по всему дому, а ее юная хозяйка, задыхаясь от горя, могла лишь всхлипывать и стонать. Крики Флоры дошли до хозяйки дома, в свою очередь пришедшую в ужас, когда она узнала, в чем дело. Немедленно послали за врачом; но тот, едва завидев тело, сразу сказал, что помочь Эльвире человеческая наука не может. Поэтому он оказал помощь Антонии, которая в этом очень нуждалась. Ее уложили в кровать, и домовладелица занялась распоряжениями относительно похорон Эльвиры.
Сеньора Хасинта была простой доброй женщиной, милосердной, щедрой и набожной; но умом она не отличалась и была покорной рабой страхов и предрассудков. Она побоялась оставаться на ночь в одном доме с мертвым телом, убежденная, что ей непременно явится призрак Эльвиры, и она от ужаса умрет. Поэтому Хасинта отправилась переночевать к соседке и велела устроить похороны не позже завтрашнего дня. Поскольку ближайшим было кладбище обители святой Клары, там она и решила произвести погребение Эльвиры.
Сеньора Хасинта взяла на себя все расходы. Она не знала, насколько плохи обстоятельства Антонии; но, судя по экономному образу жизни семьи, понимала, что расходы эти вряд ли когда-то окупятся. И все же она позаботилась о том, чтобы похороны были приличными, и оказала бедняжке Антонии всяческое внимание.
От чистого горя никто не умирает; не умерла и Антония. Молодость и крепкое здоровье помогли ей справиться с болезнью, вызванной смертью матери; но не так легко было изгнать недуг душевный. Она постоянно плакала; любой пустяк выводил ее из равновесия, и она явно была угнетена глубокой меланхолией. Малейшего упоминания об Эльвире, какой-нибудь бытовой мелочи, напоминающей о любимой родительнице, было достаточно, чтобы вызвать у нее нервический припадок.
Насколько же возросли бы страдания Антонии, знай она, как именно ее мать рассталась с жизнью! Но на этот счет ни у кого не было и тени сомнений. Эльвира была подвержена сильным конвульсиям: все решили, что она, почувствовав приближение приступа, кое-как дошла до спальни Антонии, где на одной из полок стояла бутылочка с нужным лекарством; но жестокий приступ начался раньше, и она, уже ослабленная долгим недомоганием, скончалась, не успев позвать дочь на помощь. Этому объяснению поверили те немногие люди, кому была небезразлична Эльвира. Смерть приписали естественным причинам, и вскоре все забыли о вдове, кроме той, у кого были все основания оплакивать ее.
Положение Антонии было и впрямь незавидным. Она осталась одна среди города, где люди легкомысленны, а жизнь дорога; у нее было мало денег и еще меньше друзей. Тетка Леонелла оставалась пока в Кордове, и ее адрес был девушке неизвестен. Новостей от маркиза де лас Ситернас не было. Что касается Лоренцо, она давно уверилась, что в его сердце уже нет места для нее. Она не знала, к кому может теперь обратиться. Подумывала, не посоветоваться ли с Амброзио, но, помня заветы матери, не решилась; при их последней беседе на эту тему Эльвира достаточно просветила ее насчет замыслов монаха, чтобы теперь девушка держалась настороже и избегала встречи с ним.
При всем том Антония так и не смогла изменить свое мнение об аббате. Она по-прежнему чувствовала, что общение и дружба с ним необходимы ей для счастья; на его прегрешения она смотрела снисходительно и не могла поверить, что он действительно замышлял недоброе. Однако Эльвира прямо приказала ей прекратить знакомство, и она, уважая память матери, повиновалась.
Наконец Антония решилась попросить совета и защиты у маркиза де лас Ситернас, как у ближайшего родственника. Она написала ему, кратко изложив свою печальную ситуацию, и попросила проявить сочувствие к ребенку его брата: возобновить выплату пенсии, причитавшейся Эльвире, и позволить вернуться в его старый замок в Мурсии, где она жила до того. Запечатав письмо, она вручила его верной Флоре, которая немедленно отправилась исполнять поручение.
Но Антония родилась под несчастливой звездой. Обратись она к маркизу лишь на день раньше, он принял бы ее как племянницу, ввел в семью, и она избежала бы всех несчастий, грозивших ей. Раймонд помнил о своем плане и не отказывался его исполнить; но сперва он рассчитывал сделать Агнес посредницей между ним и Эльвирой, а потом потеря невесты и тяжелая болезнь вынудили его откладывать предложение убежища вдове брата со дня на день. Он поручил Лоренцо снабдить ее большой суммой денег, но Эльвира, не желая быть обязанной этому господину, заверила его, что не нуждается в срочной материальной помощи. Поэтому маркиз и вообразить не мог, что небольшая отсрочка с его стороны может причинить какое-либо неудобство.
Если бы он узнал, каково истинное положение девушки после смерти Эльвиры, то немедленно принял бы надлежащие меры. Но Антония отправила письмо во дворец Ситернас как раз через день после отъезда Лоренцо из Мадрида. Маркиз, убедившийся в гибели Агнес, был невменяем, горел в жару, жизнь его была под угрозой, и никто не рискнул доложить ему о приходе вестницы. Флоре сказали, что маркиз не в силах читать письма, что часы его, возможно, сочтены. С этим неудовлетворительным ответом служанка вернулась восвояси, и ее юная