Он успел крикнуть “беги!”, успел даже выстрелить из лука в Крюгера, но пули слишком быстры.
–Контакт, два часа, – крикнул Черный и Зверобой упал.
Писилин пробежал метров десять и умер уже у тела Песико, лежавшего у самого забора.
– Писилин! – услышал Альфонсо крик Лилии и все понял только тогда, когда мальчик выбежал из избушки. Рванувшую за ним Лилию Альфонсо поймал было за руку, но получил коленом между ног так быстро и неожиданно, что согнулся больше от удивления, нежели от дикой боли. Выстрел – Писилин упал быстро и резко, словно выключился; выстрел- Лилия долго скребла землю ногтями в луже крови, не желая расставаться с жизнью и пытаясь доползти до сына.
Стало тихо.
Полыхала деревушка фимиам, полыхала голова Альфонсо, сжигая черным пламенем его душу.
– Ты пойми, Дикарь, это же всего лишь аборигены. У нас война, а на войне потери неизбежны, – Музыкант, подошел к Альфонсо, положил руку ему на плечо, разыгрывая дружеское отношение. То, что другая рука его лежит на рукояти армейского ножа, Альфонсо заметил сразу – столько раз его пытались прикончить, что у него выработался нюх на западни и опасные моменты. Резко достать кинжал из ножен, вспороть Музыканту глотку, кромсать тварей на части – вот что хотелось Альфонсо до изнеможения, а потом сесть у трупа Лилии и выть, выть так, чтобы взорвались глаза и порвались связки горла.
– Да, кучка баб, подумаешь, – рассмеялся Альфонсо, едва сдерживая порыв тошноты от своего собственного мерзкого смеха, – у вас выбора не было…
– Ну и славно, что ты все понял! – похлопал Музыкант Альфонсо по плечу и отошел к своей группе.
Идти к озеру Крови богов, которая оказалась никакой ни кровью, а самой прозаической нефтью, группа сподобилась ближе к обеду: хмурые, больные с похмелья, а Вальтер получил еще и за целую истраченную ленту патронов. Альфонсо шел как в полусне, в котором кричат диким молчанием дети, разрываемые пулями; чувство вины, что это он привел сюда этих чудовищ, жгло до такой степени, что хотелось тоже застрелиться, но он уже знал, что нужно делать, знал, на что потратит свою жизнь.
– Недолго осталось до озера, – беспечно сказал он спутникам. Спутникам, которые убьют его, как только доберутся до нефти – ведь он тоже свидетель.
Впервые Лес был бессилен против человека. Впервые все его смертельные ловушки перестали пугать двуногое существо: волки, пантеры и манулы («пушистые облачки») пугливо бежали при звуке одного единственного выстрела, а если не бежали, то укладывались спать навечно с пробитой черепушкой, шиповник не пробивал бронежилеты и каски, а чертополох ломал свои шипы о резину высоких, болотных сапог. Червей и ямы амалины высокоразумные человеки научились быстро обнаруживать и просто обходить, а насекомые вообще боялись лезть на них из-за репеллента. Лес беспомощно смотрел, как чужаки хозяйничают в святая святых, и сам Сарамон, наверное, не смог бы ничего поделать.
Солнце вот только вообще никого не щадило, особенно нагруженных, одетых как на войну путников, которые уже хлюпали своими сапогами.
– Твою мать, ну и жарища, – Крюгер вытер лоб рукой и поправил свою винтовку, которая торчала из- за спины, собирала очень много листвы и застревала во всех ветках подряд.
Озеро Крови богов появилось во всей красе к полудню второго дня. От вида черной, маслянистой жидкости у Альфонсо заболел живот, от легкого запаха сероводорода закружилась голова. Ему хотелось бежать подальше отсюда, туда, где прохлада листвы скрывает только запахи цветов и травы, но разведчики думали иначе. С минуту они стояли, разинув рты. А потом их как сорвало с цепи; крича и улюлюкая, скользя по пыли на склоне, падая на задницы, побежали они к озеру, размахивая оружием и руками.
– Сколько нефти!!– орали они, наперебой, – мы богаты, богаты!!
И без разницы было, кто во что верит и не верит – мысль о деньгах, заставляла всех кричать от восторга одинаково. Даже оружие побросали, забыв, где находятся, зашли, по колено, в черную дрянь, которую всякое зверье стороной обходит, принялись набирать ее в ладони.
Альфонсо стоял на берегу, поодаль, наблюдая эту картину и чувствуя гнев, нарастающий внутри черепной коробки. Они называли его Дикарем, но были не лучше, были просто опаснее, и не дрожь в руках, ни дико бьющееся сердце не кинули даже тени сомнения в том, что нужно предпринять. Альфонсо поднял сиротливо брошенный пистолет Музыканта – тот даже его потерял, обезумев от радости. Теоретически, он знал, как им пользоваться – много наблюдал за учениям новобранцев, но оружие ему никогда не давали, и теплая, тяжелая сталь не желала с ним сотрудничать, заставляла руки привыкать к весу и форме. Альфонсо делал все медленно, осторожно, как во сне, выводя на одну линию мушку с целиком, останавливая эту линию на уровне груди Вальтера, который стоял спиной и плескался в нефти, как ребенок в луже, со всей силы сжал рукоять в руках, посмотрел предохранитель, нащупал спусковой крючок.
И выстрелил.
И вспомнил, что Вальтер, как и все остальные, был в бронежилете.
Альфонсо показалось, что его самого ударили по ушам. Он знал про отдачу, напрягал руки со всей силы, но все равно пистолет дернулся неожиданно и огрызнулся дымом слишком громко.
Пуля не пробила бронежилет, но Вальтер все равно упал в нефть, вопя от боли, вызванной ударом пули, пока вопль не превратился в бульканье. Долгую секунду остальные четверо смотрели, как он барахтается, пытаясь встать. Черный и Веник бросились его поднимать, Музыкант и Крюгер обернулись к Альфонсо.
– Дикарь, какого лешего? Положи ствол, – больше изумлённо, нежели испуганно сказал Музыкант. Крюгер стоял молча, но по его взгляду было понятно – он понял, что разведчики слишком расслабились, понял, что совершили большую ошибку и понял, что им всем хана.
– Вас нельзя пускать в нашу страну, вы страшнее Леса, – гнев сказал губами Альфонсо эти слова очень спокойно, наслаждаясь страхом и болью ненавистных варваров. Он снова прицелился, выстрелил и попал музыканту в ногу, выбив колено. Крюгер, рыча как зверь, попытался было броситься, но выстрел в голень остудил его пыл, уронил в нефть; Черный и Веник замерли с Вальтером на руках. А потом Альфонсо стрелял: остервенело, злобно, словно добавляя скорости пуле своей ненавистью и жаждой мести, с удовлетворением глядя на то, как разведчики падают в свою дорогую черную лужу, барахтаются в ней, дышат ею, и жрут ее. Горячий, дымящийся пистолет отрекся от своего занятия, известив об этом щелчком затвора, и только тогда Альфонсо опустил руки.
Крюгер, рыча от боли, оставляя за собой черные полосы, полз по берегу в сторону Альфонсо. Точнее, в сторону своей винтовки. Остальных видно не было – нефть их поглотила.
– Куда ползешь, змейка? – Альфонсо наклонился над раненным.
– Я тебя прикончу, сука, – Крюгер отрыгнул черную, маслянистую жидкость вместе со словами, долго кашлял, не собираясь, видимо, претворять в жизнь свою угрозу.
– Маловероятно.
Альфонсо пинком перевернул храпящего снайпера на спину; сначала он хотел перерезать ему глотку кинжалом, но в нос ударил запах сероводорода, его затошнило, и он выстрелил Крюгеру в горло из арбалета.
И остался один на берегу озера.
Сильные эмоциональные переживания всегда оставляют после себя пустоту, когда уходят, и Альфонсо не стал исключением. Лилия была отомщена, но не восстала из мертвых от этого, не пропела, протяжно, свое детское «Альфонсичек», и черный мрак в душе Альфонсо не рассосался. Он стоял, не зная, что делать, пока не начал собирать оружие, разбросанное по берегу. Гранаты остались только на поясе у Крюгера, и когда Альфонсо их снимал, с ним вдруг заговорил голос, заставив его вздрогнуть.
– Птенец, птенец, я гнездо, прием. Птенец, птенец, я гнездо, прием…
Среди брошенных на берегу вещей, вдруг, заговорила рация.
– Паскуда какая, напугала, – вслух, сам себе, сказал Альфонсо и усмехнулся. Если бы он услышал этот голос, из непонятной коробки года два назад, он принял бы его за глас божий и умер от сердечного приступа. А так, просто выкинул железку подальше в озеро нефти, собрал оружие, и побрел в свою эпоху.
13
В харчевне «Скотское состояние» не было веселого пьяного гама, дыма табака, извечных запахов жареной рыбы, мяса, капусты и пива; был только хромоногий, угрюмый владелец, ленивым движением протиравший чистую, от отсутствия посетителей, стойку, и одно спящее тело, храпящее за дальним столом в полумраке. Свет из дверного проема померк – его заслонила фигура вошедшего, и трактирщик оживился, но увидев священника в старой, поношенной рясе, стал еще угрюмее. У него была надежда, что зазвенит денежка, и теперь она умерла.
Священник был явно не в лучшей форме – ряса залатана во многих местах и испачкана, из под капюшона, помимо черных курчавых волос и сверху и снизу головы, виднелись только глаза и нос, сморщившийся в брезгливые складки. Священник осмотрелся так, словно бывал в таком заведении впервые и, хромая, подошел к стойке. Он заказал мяса, вина, картофеля – все, что в теперешнем положении Импереды было неслыханной роскошью, мало того, по стойке покатилась монета – еще Эгибетузская, золотая, осчастливив темную тишину помещения приятным, мелодичным звоном.
– Мать честная, это откуда такая прелесть? – не сдержался трактирщик, вцепившись в монету так, что ее, наверное, не выдернули бы у нее и у мертвого.
– Заначку распотрошил, – сказал священник.
Он вел себя странно. Протер пальцем стойку, подозрительно посмотрел на вино, сказал: «настоящее», потыкал пальцем в мясо, а потом, словно решившись, отнес за столик и начал есть. Трактирщик – сам голодный – смотрел на едока удивленно – смотреть больше было не на что, а потом, не выдержав, подсел к странному священнику. И оказалось, что священник вообще словно из другого мира: последних новостей не знал, и стал благодарным, хоть и невольным слушателем.
За два года союзные страны Алексия и Степь разнесли бывший Эгибетуз в пух и прах, казнив Аэрона на дворцовой площади, после чего пала Истерия, Либераза, объединившись в империю, название которой и было- Импереда. Выжимая из страны последние остатки денег, людей, скота и ресурсов, Импереда вела кровопролитные войны со всеми соседними странами, которые тоже объединились в союзы, и теперь эти союзы претендовали на главенство над миром.