Какое то время, он не мыслимым способом, чуть ли не ногтями, держался в седле, матерясь и молясь одновременно, потом попытался коня остановить, поднял на дыбы и, прокатившись по мускулистому конскому крупу, упал на телегу, наполненную бочками с квасом. Конь треснул задними копытами по телеге на прощание и ускакал.
В этот момент у дэ Эсгена наверняка екнуло сердце, ведь именно сейчас, единственный в мире монах Ордена света, лежа на бочках с квасом, на краю разгромленного города, проклял его самого, его родню до пятого колена в обе стороны, и его дурацкие идеи страшнейшей клятвой, которую только мог придумать.
Город был страшен своей похмельной разрухой. Не было целой ни одной тележки (кроме той, на которую повезло упасть Альфонсо), товары с рынков и всякая снедь покрывали улицы, валялись в грязи, иногда, пугливой тенью, подбирали объедки грязные дети, снова прятались в недрах куч мусора, и снова становилось смертельно безлюдно. Лежали во множестве вздувшиеся трупы вперемешку с пьяными, некоторые наполовину свешивались с окон на улицу, как занавески. Временами раздавался женский визг, иногда слышался детский плач, потом попался ряд повешенных на стропилах полусожженного дома людей. Альфонсо аккуратно обошел труп с вспоротым животом, едва не наступив в кроваво- слизистую лужу кишок, обошел мимо воина, насаженного сразу на несколько копий, чуть не запнулся о отрубленную голову молодой женщины. Где то неподалеку кто то что то громил, в другой стороне кто то кого то резал, не заботясь приглушить громкий, нечеловеческий вопль. Тянуло дымом, горелым мясом, холодным, не смотря на жаркий, летний день, запахом смерти и разрухи.
– Определенно, в замке было лучше, – подумал он, вырвал из задубевших, синих рук воина меч, и тут же убедился в правильности своего поступка.
Трое подобных людям существ громили лавку бакалейщика, выкидывая в окна тряпье, посуду, не заботясь о ее целостности, вывалили на улицу и труп самого хозяина лавки. Альфонсо хотел пройти мимо не заметно, но не смог – опухшие, лохматые, побитые, расцарапанные рожи увидели его, его одежду, даже богатый кинжал разглядели в ножнах.
– Громи угнетателей! –просипел один из мародеров хриплым, похмельным голосом. Двое остальных напали молча.
До того, как стать ходоком, Альфонсо был пехотинцем в королевском отряде (в другой стране), мечом владел не плохо, но это было давно, впрочем, эти люди вообще дракой на мечах не занимались. Жадные глаза их блестели наживой, а вот пропитой мозг не соображал, на кого нападал, по этому, даже когда первый из них упал с огромной раной поперек груди, это остальных не остановило. Меч врезался в черепушки с звонким хрустом, от которого вываливались глаза, а у одного убиенного вся макушка головы, от неудачного удара, подпрыгнула вверх целиком, брызнув вокруг грязновато – серым веществом мозга. Все трое отправились к Агафенону на суд быстро, и, что самое жуткое, молча, словно не желая тревожить поселившуюся здесь сейчас костлявую с косой. Альфонсо вытер меч о солому – заученным годами походов движением положил меч в ножны – но ножны он не взял, по этому поднял упавший на землю меч, понес его в руке.
На этот раз он старательно обходил всех, кто хотя бы дышал, шел по краю города, подальше от групп людей, прячась в развалинах домов, кучах мусора, просто в грязи, притворяясь трупом. Где то продолжали громить то, что еще не догромили, где то восстание собиралось в организованные кучки людей, жгли костры, назначали главных, обсуждали планы нападения, строили баррикады из всего, что валялось под ногами, собирали оружие. Альфонсо попытался пройти мимо одной такой группы, но его окликнули:
– Эй, ты! Кто таков будешь?
– Я Тощая задница, – живо откликнулся Альфонсо, замерев на месте. Сердце стучало сильно, сердце готовилось к драке, руки дрожали, а запах крови пьянил, но, видимо, бунтовщики и предположить не могли, чтобы здесь, по городу, свободно разгуливала знать, и, видимо, приняли за своего. Потом он посмотрел на себя – грязь очень хорошо закрывала дорогой королевский камзол с золотыми узорами и пуговицами, а висящие на плечах остатки помидоров и подгнивший капустный лист, оставшиеся с того времени, как он прятался в куче гнилых овощей, делали его удивительно похожим на нищего оборванца, и удивительно не похожим на графа.
– Хорошо, что ты теперь с нами, брат. Смерть угнетателям, смерть высокопоставленным паразитам голубых кровей. Иди к командору, он тебе покажет твое место на баррикаде.
Следы ночной пьянки на командоре не отразились – он был свеж, целеустремлен во взгляде, смел и тверд, как камень, отчего его настроением заразились и подчиненные. Мощные мускулы рук его сжимали рукоять копья так, словно пытались раздавить, а квадратные челюсти не говорили – они нарубали слова как фанатичная маньячка – повариха кровяную колбасу.
– Ты, – ткнул он пальцем в Альфонсо, – сюда. Вот тебе копье, скоро здесь появится королевский отряд. Всем держать строй, не пускать их внутрь гряды.
Альфонсо хотел было что то возразить, но не смог. Почему то ему показалось, что без стрелы в спине из этого отряда не сбежишь, что, находясь в первом ряду, когда в затылок дышат сотня оборванцев, повернуться и сказать: “о, нет, ребята, я пойду наверное” без смертельного исхода не получится. Шершавая рукоять копья, с пятнами чужой крови на древке, родила в нем странное чувство предателя, предателя по неволе, который сейчас будет драться со своим же отрядом, меняя сторону, на которой воюет, уже в четвертый раз. При том, что плевал он на судьбы всех королей, стран и людей этих стран всех вместе взятых. Альфонсо осмотрелся вокруг: бежать – это безумие, и, тяжко вздохнув, встал в строй.
Это было давно забытое чувство азарта и страха, боевой ярости и предчувствия боли или смерти, скованные ожиданием мышцы, через миг работающие на полную катушку. Лесовский отряд был дисциплинирован, закален в боях, храбр и смел, а самое главное – бой для них был делом привычным. Сотня закованных в железо солдат приближалась неумолимо, сулила смерть и разрушение, была страшна топотом мощных копыт и лязгом металлических доспехов. Отряд врезался в баррикаду, как кувалда в песок: полетели телеги – основа баррикады- доски, бревна, врезались каленые, пятикилограммовые мечи в кричащие головы, падали лошади, вылетали из седел воины, где их и месили бунтовщики чем попало. От первого удара мечом Альфонсо отбился с трудом, хотел было вылезти из боя, но мешали зажавшие его тела бунтовщиков, рвущихся в атаку, навязывая свою волю и унося с собой в драку. Летели в латников вилы, камни, факелы; пытались их крестьяне стащить с седел – некоторым это удавалось, но большинство воинов срезали их мечами, словно траву косой, и вскоре вся земля переулка была залита липкой кровью – приставучей и очень скользкой. Альфонсо развернулся к своим невольным союзникам – он видел их лица – лица простых крестьян и ремесленников, которые хотели жить, трудиться, создавать семьи и растить детей, видел лица простых людей, когда разрубал их на кусочки, пытаясь выбраться из гущи битвы. Отряд бунтовщиков дрогнул, побежал один, затем второй, и вот уже все защитники баррикады, спотыкаясь на трупах своих товарищей, бежали прочь.
– В погоню, за ними, – услышал Альфонсо голос дэ Эсгена.
– О, граф, ты, оказывается, тоже принимал участие в этой стычке! А где твоя лошадь? И почему ты весь грязный? – увидел дэ Эсген графа. К счастью, он не видел, на чье стороне тот дрался изначально, да и что можно было достоверно понять в той хаотично текущей свалке?
– Лошадь мою убили, а грязный я, потому что испачкался, – пробурчал Альфонсо. – А ты, я смотрю, опоздал?
– Нет, просто сотня отборных вояк легко усмирит кучку смердов с вилами.
Сотня закаленных в бою солдат стоила тысячи не опытной в бою черни, но черни было больше, чем тысяча. С призывом к уничтожению дворян на корню, бунтовщики хлынули со всех сторон, заполняя разъяренными, больными с похмелья людьми улицы; толпа ударилась о железный отряд с яростью штормовой волны, так сильно, что закрывшись щитами, те вынуждены были отступить.
Серая масса бунтовщиков загнала солдат в тупиковый переулок, посыпались со всех сторон на головы обороняющихся камни, факелы, ударялись о щиты нападающие, лопались с хрустом тела первых рядов, прижимаемые последующими рядами. Гора тел бунтовщиков росла, через нее уже надо было перелазить, но их было слишком много – один за одним падали воины короля и тут же им дробили головы, резали лица, протыкали все, что не было защищено железом.
Альфонсо тоже рубился – он бил наступающих мечом по головам, по телам, куда придется, кровь застилала глаза, а рука начинала ныть от напряжения. Воины медленно отступали назад, оставляя мертвых товарищей, и вскоре уперлись в стену дома, стоящего поперек улицы. Дальше отступать было некуда.
– Конец, – подумал Альфонсо. Он уже задыхался, удар становился все менее четким и сильным, меч все чаще застревал в костях, и выдергивать его становилось все труднее, а нападавшие только прибывали,
Братцы, постоим за короля, пусть даже мы погибнем в бою! – крикнул дэ Эсген и в порыве патриотического энтузиазма, с новой силой набросился на бунтовщиков. Сквозь оглушающий грохот железа, лязг мечей, криков раненных, запаха крови и летающих в воздухе внутренностей и конечностей, прилетел в голову Альфонсо камень, сбил его с ног и шум стал тихим, а картинка в глазах запрыгала мутной дрожью, смазалась и потемнела.
– К черту вашего короля, – подумал Альфонсо. Он лежал в ручье, текущем посреди улицы – освежающе прохладным, но ужасно вонючем. Зачем то проследив за ним отуманенным взглядом, Альфонсо увидел, как тот пропадает под стеной дома, пополз вдоль него, нырнул под дом и провалился в яму, заполненную водой и человеческими отходами. Барахтаясь в смрадной жиже, нащупал он кое как дно, провалившись в мягкое, липкое месиво по щиколотки, вынырнул наружу, шумно вдохнул в себя воздух. И не только.
Дом был, скорее всего, бараком для нищих ремесленников, потому что был длинным, поставленным на сваи поперек улицы и с огромной ямой под полом, куда стекалось все дерьмо Нижнего города. Битва в переулке подходила к концу – последние воины падали замертво. Упал, оглушенный, дэ Эсген, пополз, не понимая, где находится, обратно в бой, не заботясь даже стереть кровь с головы. Альфонсо не особо любил дэ Эсгена, но уважал его силу и характер, тем более, он бы еще пригодился на время бунта, по этому, поддавшись какому то внезапному порыву, Альфонсо схватил его за ноги, стащил в яму, зажал мычащему начальнику дворцовой стражи рот.