– Ведьма, я пришел… – сказал Альфонсо и замолк, поскольку не мог подобрать слова. А вот, потому что надо было прежде порепетировать, теперь было поздно.
Лилия вздрогнула. Подняла взгляд, вскочила на ноги, сделала рывок на два шага вперед, потом, словно врезавшись в невидимую стену, отскочила на шаг обратно.
Она была неимоверно худа, казалось бы, куда худее, но теперь кости от воздуха отделяла лишь тонкая кожа, рельефно их обтянув. Огромные глаза ее, на осунувшемся лице, изначально тусклые, лихорадочно загорелись огнем. Платье на ней было многократно разорвано и испачкано, волосы – ее шелковистая гордость цвета черной ночи, торчали всклокоченные, и сейчас она была похожа на ведьму, как никогда.
– Зачем ты пришел? – в абсурдном сочетании сплелись в этих словах и надежда и угроза, и боль и облегчение, и болезнь и выздоровление.
– Пытать тебя буду, – подумал сказать Альфонсо. Но почему то этого не сказал.
– Ты должна покаяться в грехах…
Тишина.
– Вознести молитвы к этому… (как же его зовут, черт его дери!) Агафенону, Богу нашему, просить прощения… у него… и..
– И отправиться на костер с улыбкой, да? – Лилия улыбнулась, нет, она оскалилась, и ее белые зубы жутковато засверкали в полумраке темницы.
– Ну да.
– И в чем я должна покаяться? Я убила кого то? Да нет, вроде. Украла что то у кого то? Тоже вроде нет… Что ж тогда? А, просто потому что я ведьма. А кто это решил? Ты? Кто решил, что Лес – проказа, что он творение зла, и все, кто там живет – демоны?
– Это откровения пророка Агафенона, Кералебу, который, будучи распят, воскрес, дабы нести Миру слово Божье. – раздался из- за двери глухой голос Бурлидо, избавив Альфонсо от необходимости объяснять то, что он сам не особо понимал.
– И ты сам его слышал, первосвященник? Или видел? Или это был бред сумасшедшего, который все подхватили, в который все поверили?..
– Да как ты смеешь, еретичка? – взорвалась дверь праведным гневом, однако не открылась, чтобы обрушиться на ведьму праведным же наказанием.
– И представляешь, жива, никто меня громом не поразил…
– Вообще то, – встрял Альфонсо, потому что вспомнил про стражников. Он был еще в том месте разговора, где ведьма спросила, убила ли кого-нибудь, там он задумался, а потому отстал от диалога. – Вообще то, от прикосновения к тебе, умерло шесть стражников…
Ну так не прикасались бы! – вскрикнула ведьма, – я не виновата, что лесные жители в меньшей степени болеют красной волчанкой, чем застенные слабаки!
Красная волчанка.
Альфонсо такой болезни не знал. Но пришла мысль: если ведьма, приперлась из леса за женихом, то он, получается, заразился бы и умер? А потом пришла другая мысль – он прикасался к ведьме, но не заразился, можно ли из этого сделать вывод, что он тоже из Леса? Альфонсо сделал вывод, что сделать вывод можно, и помертвел – ведьма выдаст его с головой, и гореть они будут вместе, на соседних столбах. Он хотел сжать руки в кулаки, но что-то мешало; Альфонсо удивленно увидел, что в руках у него все еще клетка с крысой. Крыса удивленно посмотрела на Альфонсо.
– Не сваливай всю свою вину на неведомые болезни. Покайся, иначе мне придется…гхм…
– И ты сможешь? – жалобно спросила Лилия, и глаза ее наполнились слезами. Посередине фразы голос дрогнул, и стал хриплым.
– Да, – сказал Альфонсо и показал ей крысу. Лучше было бы показать ей ломалку для пальцев, но почему то палач сунул ему в руки крысу, а идти за дверь за другим инструментом показалось слишком глупо. Альфонсо тут же разозлился: все в этой ситуации ему казалось абсурдным и глупым.
– Я покаюсь, – тихо всхлипнула ведьма и заговорила, отрешенно, тихо, севшим голосом: – Я Лилия, ведьма из Леса, пришла, чтобы украсть душу у человека, утащить его в царство… кто он там у вас?… Сарамона. Я хочу войти в царство Агафенона, просить святую церковь спасти меня очистительным огнем… Где там подписать?
Под дверь пролезла тоненькая, березовая кора, с написанным на ней признанием. Гадкое чувство налипшей на душу грязи, внутренней мерзости и жалости ощущал Альфонсо, когда протягивал ее ведьме на подпись. Конопляное масло, смешанное с сажей, оставило на бересте крест, который решил судьбу человека, приговорив к смерти.
– Скажи мне, ведьма, – вдруг спросил Альфонсо тихо, как только смог, – как найти Волшебный город. Расскажи, где та деревня, где та бабка?
– Не смей, – вдруг испугалась Лилия, – не смей ходить туда, ты же умрешь. Лес поглотит тебя. Слышишь? Скажи мне, что не пойдешь вглубь Леса, скажи.
– Да ладно, ладно, чего ты? – переполошился Альфонсо. – какая тебе теперь разница?
– Пошел ты к черту, идиот, – отвернулась ведьма. Она медленно, села в свою любимую теперь позу, беззвучно роняя слезы, плакала, периодически всхлипывая, и Альфонсо, постояв с глупым лицом, решил, что большего он не узнает. Да и спрашивать было опасно.
Он постучался в дверь, ему боязливо отворил стражник, Бурлидо поспешно спросил: «подписала?», крикнул Лилии о том, что в воскресенье она будет сожжена. Реакции он не дождался, да и не жаждал дождаться – главное дело сделано, перед Богом он чист, и со спокойной душой может избавиться от беспокойства трехмесячной давности.
Альфонсо тоже мог бы радоваться: он своего добился, даже крыса не понадобилась, но на душе было муторно, противно и гадко.
– Проклятая ведьма, – тоскливо подумал он, – так меня любит, что больше о моей жизни беспокоится, чем о своей. Так любить жизнь, и пойти на это самоубийство, только от безответной любви – глупо. А чего я переживаю, я же не виноват, что она в меня влюбилась. И вообще, ее любовь – это ее проблемы, а не мои.
Все верно. Но на душе было муторно, противно и гадко.
3
Война со Степью протекала интенсивно в том плане, что Степь интенсивно теснила Эгибетуз, ломая жиденькую оборону без особых затруднений и ощутимых, похоже, для той страны усилий. Зато из Эгибетуза, из последних сил выжималось все, что можно было выжать: люди, деньги, золото, металл, еда и даже живность. Все это рекой утекало на поле брани, где и пропадало с такой легкостью, словно все это просто скидывали в бездонную пропасть. Альфонсо даже не хотел появляться в своих владениях – местные жители его ненавидели из-за постоянных поборов, и ненавидели Иссилаиду, которая не считала людьми людей ниже своего положения. Желания ее были постоянны и нескончаемы, при этом не приносили удовлетворения больше, чем на два дня, по истечении которых ей хотелось еще больше. Альфонсо прекрасно видел, во что превращает свои деревни, сотни раз, после очередного упрека в нищете его владений и требования новых подарков, ставил он на место Иссилаиду, громко и сильно стукая по столу кулаком – но это было только в его мыслях, которые пугливо прятались вглубь головы, едва до ушей долетал скрипучий, картавый голос.
А тут еще пошли очередные наборы в армию, и в конец уборочной страды на поля вышли только женщины, дети, от семи лет и старики, от семидесяти, без лошадей, быков, надежд на сытую зиму и светлое будущее.
Приспичило Степи нападать в начале осени, когда один день год кормит. И тут, неожиданно, оказалось, что бунт был полезен, поскольку если бы не болезненные воспоминания о прошедших казнях и неудачном восстании, то теперь все оставшиеся калеки точно взбунтовались бы.
Альфонсо скакал во весь опор, морщась от летящего в лицо песка и боли в филейной части тела: его упорные потуги научиться ездить на лошади принесли плоды, позволяя ему не молить Богов о сохранении хрупкого баланса даже при быстрой езде, но к продолжительным поездкам он все еще не привык. А тут еще разозлилось громом небо, сверкнула молния (да, конечно, наоборот, сначала сверкнула молния) и полился дождик – слабый, моросящий, но противный и нудный, как простуда.
Шпиль церкви Альфонсо узрел с явным облегчением, с лошади слез, неловко выскользнув ногой из стремени, отчего пришлось прыгнуть, и он едва не упал на попу в грязь. Настроение испортилось окончательно, хотя, казалось бы, куда больше, но постучав в дверь часовни, оказалось, есть еще границы плохого настроения и дальше.
– Добрый день, граф Альфонсо, – сказал Тощая задница и посторонился, дабы впустить путника внутрь.
– Ах ты ж гад, не сдох что ли? – разочарованно, и при этом, неожиданно для себя, воскликнул Альфонсо.
– Милостью божьей, – ответил Тощая задница, – входите, граф, сейчас начнется ливень.
И тут же начался ливень.
– Граф, я должен просить прощения за то, что пытался убить Вас, я был ослеплен жаждой наживы. Теперь я ежедневно замаливаю этот грех, как сотни других грехов, и уверяю Вас – во мне вы найдете самого смиренного вашего союзника.
Тощая задница даже голову склонил, чтобы показать, как он смиренно просит прощения.
– Отлично, – воскликнул Альфонсо, – сначала чуть не убил, а потом «ах, простите, я молюсь за этот грех».
– По моему, «чуть не убил» было взаимно, – ответил Тощая задница, чуть усмехнувшись, – но я надеюсь, все разногласия между нами улажены. Вы голодны, граф? Могу я пригласить Вас к нам на скромный обед…
Боригердзгерсман и так был не особо разговорчив, а когда ел, вообще предпочитал не занимать рот ничем, кроме еды. Впрочем, уставший, промокший, голодный Альфонсо тоже налегал на постные щи, закусывая кислой капустой и ржаным хлебом без охоты до бесполезной болтовни, так что здесь они сошлись во мнениях. А после трапезы вообще расхотелось говорить, а захотелось спать, но тут поп перестал поглощать и спросил:
– Благословение Богу за трапезу нашу воздадим. Что привело тебя в нашу скромную обитель, Альфонсо?
– Помощь твоя нужна, поп. Только, убери уши лишние, – кивнул Альфонсо на Тощую задницу, – слышишь, Задница, унеси пока на время свою задницу куда-нибудь.
– У меня нет секретов от послушника своего, – сказала Боригердзгерсман, а Тощая задница вклинился:
– Я отказался от своей разбойничьей клички и теперь отзываюсь на имя данное при рождении – Тупое рыло.