– Нет, не хочу в дом! Хочу в сад, хочу видеть деревья! – истерила Лилия, и послушный раб ее, смущенно и обреченно пробормотал:
– У меня нет сада, дитя мое. И нет деревьев, есть только огород и помидоры…
– Пусть, пусть помидоры, – Лилия дрожала, глаза ее покраснели, готовясь снова слезоточить. Потом она всхлипнула, а когда Боригердзгерсман выгрузил ее на грядку помидор которые, стояли уже подвявшие, без ягод и по размеру были похожи на деревья, только привязанные к палкам. Едва коснувшись земли, Лилия зарыдала, обняла первую попавшуюся помидору, дотронулась пальцами до поникших цветков, всхлипнула.
– Ты чего это? Мало тебе на площади помидоров накидали? – спросил Альфонсо, и Боригердзгерсман наградил его таким лютым взглядом, что он мигом заткнулся. Лесной, свободный житель, привыкший к простору, деревьям, живущий в полной гармонии с природой, просидел три месяца в полутемном, каменном мешке в ожидании смерти. Лилия уже не надеялась увидеть небо, растения, пощупать траву, под ногами, вдохнуть свежего воздуха, не пахнущего тухлятиной, дерьмом, безнадегой и мучительной смертью.
– Боже, как же красиво, – повторяла она сквозь слезы, глядя на небо, которое, кстати, было похоже на серую, ползущую к горизонту кашу.
– Пошли, оставим ее одну, – сказал Боригердзгерсман и потянул Альфонсо за руку, словно из боязни, что тот останется и снова скажет какую-нибудь гадость.
5
Среди многотрудных, изматывающих дух и тело обязанностей, помимо покрикивания на слуг, организацию пиров и балов, а также поездок на охоту, у дворян была еще и необходимость объезжать свои владения со всевозможным пафосом и важностью. Зачем это делается, Альфонсо не знал, и делать этого не любил, но в разное время, от разных дворян, он то и дело слышал фразу «объезжая свои владения», и думал, что делать это нужно обязательно. Тем более, учитывая площадь последних, процесс этот не был долгим. Однако каждый раз возникала проблема организационного характера: для пафоса и важности нужна была карета и свита, а у Альфонсо не было ни того, ни другого. Вместо кареты он трясся на старой, скрипучей телеге, одолженной у управляющего, она громко грозила в любой момент развалиться, и в ней постоянно догнивала какая то трава. Сам управляющий городком и тремя селами, преисполненный гордости и важности, сидел рядом, непрестанно рассказывал что-то, показывая рукой куда-то и время от времени потряхивая вожжами для стимуляции движения старенькой лошадки, которую эти стимуляции ни мало не беспокоили.
– А вот в энтом доме крыша проломилася, а скоро зима, ваше превосходительство – мужчин в деревнях позабирали всех, дети мал мала и бабы с утра до ночи в полях, да только не успеем все убрати до заморозков.
Альфонсо мрачно отмалчивался. Денег у него не было, он все их тратил на Иссилаиду, жестоко ругая себя после каждого ублажения ее хотелок, но сделать ничего не мог. Телегу провожали злобными взглядами бабы в ободранных платьях, тощие, изломанные тяжелой работой и угрюмые, не скрывая ненависть к своему помещику. Из униженных временем и непогодой избушек выползали голодные дети, с голодными же глазами, тощие, полуголые с вспученными животами, и это было самое неприятное, на что приходилось смотреть.
У управляющего было круглое лицо (отнюдь не голодное), узкие глазки и значительно заметные, красные щечки, которые он не жалел совершенно, как и слух Альфонсо, совершенно непрерывно рассказывая о проблемах всех четырех населенных пунктов.
Приехал в имение Альфонсо грустный, усталый, а, насмотревшись на нищету, которую сам же и создал, еще и голодный, но, едва успев получить новую порцию упреков от своей ненаглядной, как во двор завалилась свита и королевская карета. Был жуткий соблазн притвориться мертвым, как это делали жуки при опасности, но это бы все равно не помогло – дэ Эсген уже стучался в сени, и ему уже с поклоном открывал двери Микула. Альфонсо даже не встал из-за стола, как, впрочем, и не пригласил отведать скудных яств явившегося начальника дворцовой стражи.
– Граф Альфонсо дэ Эстеда, его величеством, королем Эгибетуза, Аэроном Первым, Вам предписывается, в связи с интенсивными военными действиями, отдать королевской казне полтора миллиона песедов и предоставить в войско короля пять сотен подготовленных бойцов в течении недели…
Альфонсо поперхнулся, кашлял долго и интенсивно, параллельно с этим приходя в ступор. Полтора миллиона песедов! Да он в жизни столько не видел, не говоря уже о том, чтобы взять и отдать. Да даже если он обчистит каждый двор, заберет каждую монетку, то останется отдать полтора миллионов песедов.
…– Также, во владение королевской армией, предписывается предоставить сотню лошадей, пятьдесят волов, тысячу тонн зерна, или семьсот тонн муки…
– Да вы рехнулись что-ли, – взорвался Альфонсо, и медная ложка, которой он ел, полетела на стол, – какая тысяча солдат!? Какие триста тонн муки? У меня урожай не собранный, одни старики, бабы и калеки остались, и те с голоду пухнут?!
– Далее, – злобно улыбнулся дэ Эсген, – графу Альфонсо дэ Эстеде приказывается возглавить собранный им полк (издевательская улыбка) и отправиться на Постгиванский фронт, дабы всеми силами остановить силы неприятеля. Не исполнение приказа карается виселицей.
Перед мысленным взором Альфонсо предстала эпическая картина: кое-как ковыляющие старики, оборванные и напуганные бабы и калеки, кто без руки, кто без ноги, в мощной атаке смешат прекрасно организованную, сильную армию Степи. И во главе всей этой клоунады его превосходительство граф-монах Альфонсо дэ Эстеда, на телеге с полудохлой лошадью машет своим кинжалом.
Чтобы вывести из себя злобу и досаду, кипевшую в голове, как в котле, одного рта стало не хватать, и Альфонсо начал интенсивно махать руками и стучать кулаками по столу.
– Да, граф, перед этим его величество король хочет дать тебе задание по твоему профилю- монашескому.
Много хочет. Альфонсо вдруг успокоился: да воевать за кого то, что может быть глупее: по уши в грязи, голодный, замерзший, весь в репьях и ранениях, будет он рисковать жизнью ради чего? Ради короля? Который, сидя в замке, в тепле, даже потом «спасибо» не скажет? Пусть сам за себя рискует, в любом случае какая разница, в какой стране жить, и какому царю лицемерить?
– К концу недели, до заката, тебе, граф, нужно предстать перед его величеством Аэроном первым, – договорил дэ Эсген и наконец то стало тихо.
– Все? До свидания. Может теперь, вместо работы глашатого, займешься наконец своими непосредственными обязанностями охранника? – сказал спокойно Альфонсо, поднял с пола ложку и продолжил трапезу, аппетит к которой, правда, уже потерял.
– До заката, – проговорил дэ Эсген, развернулся, и вскоре его свита перестала мелькать перед окнами. Зато тут же замелькала свита князя Морковкина, расположившись на весь двор своей громадной каретой и десятком прислуги верхом на лошадях.
–Да что Вас разорвало! – чертыхнулся Альфонсо, – дорогой граф, миссис Морковкина, какая честь видеть Вас… Снова… Прошу, присаживайтесь, к столу, я позову Иссилаиду…
– Не стоит беспокоиться, Альфонсо, – сказал князь, покосившись на стол с порушенными закусками, сморщенными, съежившимися солеными огурцами, погрызенным жизнью хлебом, – мы только пообедали.
Альфонсо кликнул Иссилаиду, вполне себе бесполезно, даже Микула не знал, где она ходит, а если и он был в неведении, то и сам Сарамон бы ее не нашел.
– После встречи нашей и вашей ожившей покойницы, я думал, что меня ничем нельзя удивить, – воскликнул герцог Морковкин, а Милаха кивнула. Ну либо отмахнулась от последней осенней мухи, вялой и сонной, но все равно надоедливой.
– Впрочем, в наши времена закапывают множество людей живьем, и бедной девушке еще повезло очнуться вовремя, – продолжил герцог.
– Как она себя чувствует? – встряла Милаха, чем заслужила недовольство Альфонсо. Он невольно сравнивал ее и свою ненаглядную, которая бы и не додумалась беспокоиться о ком то, кроме себя, и Иссилаида вечно проигрывала идеальной Милахе, которая с каждой сказанной фразой казалась все совершеннее, чем, безусловно, раздражала и злила.
– Да ничего, наверное, – ответил Альфонсо, – ревела всю дорогу, а так… Да и реветь – нормальное бабское дело…
– Да уж, с этим не поспоришь, – сказал Иван.
– Скажи, Альфонсо, ты не знаешь последние новости? Например, про пожар на главной площади? – продолжил он после некоторого молчания.
– Что –то слышал. А что?
Альфонсо насторожился, неосознанно выглянул во двор, сколько с собой свиты притащили Морковкины. Шесть конников без доспехов, трое с луками, в отличие от тупорылых, полупьяных разбойников, этих победить будет проблема. Да просто убежать от них будет проблема.
– Что-то слышал? Он что-то слышал! – воскликнул Морковкин и подпрыгнул на стуле, – Господи, да вся столица гудит о том, как монах Ордена Света прикончил семерых сторонников ордена Тамплей! Да как? Сжег, кинув в них бочонком со спиртом! Это непостижимо уму!
– Они хотели меня убить, – как можно спокойнее ответил Альфонсо, хотя сердце его начало колотиться. Узнали ли они все про подмену ведьмы? А потом он вспомнил, что насчитал одиннадцать нападавших, значит- логика на помощь- сгорели не все? Жалко.
– Ну тогда считайте, Вы покойник, граф дэ Эстеда, – удрученно воскликнул Морковкин, от волнения начав называть Альфонсо на «Вы» – объявить войну ордену Тамплей, все равно что подписать себе смертный приговор, ибо этого ордена боится даже сам его Высокопреосвященство, настолько он могущественный, многочисленный и влиятельный.
– Может боится, – подумал Альфонсо, – а скорее всего, сам его и подговорил на этот шаг. День, начавшийся так тускло и мрачно, становился все грустнее и грустнее, еще и обеспокоенные глаза Милахи добавляли злобы и раздражали.
– Мне неловко просить о помощи, Ваша светлость… – Альфонсо выбрался из своих мыслей, чтобы задать этот вопрос.
– Конечно, я попытаюсь предоставить Вам убежище, возможно, я смогу отыскать место…