Дежурившая у ворот замка королевская стража повидала многое на своем служебном веку, но в этот день к их впечатлениям о службе прибавилось еще одно. Грязная, ободранная, скособоченная карета, от которой оторвалась и волочилась по дороге какая то доска с гвоздями, приводимая в движение одной единственной лошадью, покрытой пеной (хотя карета еле ехала), подползла к королевским воротам, оглушая всех слышащих звуки мерзким скрипом. Стража смотрела на сие чудо больше из любопытства, чем по долгу службы– много отрепья совалось к королевскому замку, но чаще всего они уезжали побыстрее и подальше, после короткого разговора с дружинником смены, однако, на сей раз, к всеобщему изумлению, карету пропустили. Еще и заставили стражу отдать честь, пока она медленно хлюпала внутрь двора.
– Граф Альфонсо дэ Эстэда, его величество, король Аэрон Первый объявит Вам, когда наступит время аудиенции.
Это был один из многочисленных слуг замка, которых король, не смотря на наличие у них всех частей тела, не стал отправлять на войну, потому что причинять неудобства другим легко, а причинять неудобства себе – тяжело. Не сам же он теперь будет встречать новоприбывших вельмож и объяснять, где они могут оставить свои кареты.
Королевский тронный зал был полон людей: в мундирах, в камзолах, сверкающих бриллиантами, золотом, драгоценными камнями; все они уставились на Альфонсо с нескрываемым любопытством и удивлением, пока тот, после объявления о своем прибытии дворецким, проходил через живой блестящий коридор из сиятельнейших людей Эгибетуза. В конце коридора Альфонсо поклонился, потом подумал, подошел поближе к трону, как положено по этикету, поклонился второй раз. В воцарившейся тишине у него, вдруг, сильно заурчало в животе.
– Граф Альфонсо, сказал Аэрон, – ты собрал войска, согласно приказу?
– Нет, Ваше величество, – ответил Альфонсо, опрометчиво решив не врать. – У меня в деревнях не осталось ни мужиков ни лошадей…
– Тогда торопись, если не хочешь болтаться на виселице.
– Но Ваше величество…
– Теперь, другой вопрос, – повысил голос Аэрон и Альфонсо заткнулся. – Черный волк, которого ты так храбро отогнал от моей королевы и дочери, вернулся. Собственно, он и не уходил. И теперь, союзные нам страны не хотят посылать нам помощь, пока эта угроза терроризирует дороги. Я приказываю тебе убить его, снять с него шкуру и принести мне – говорят, шкуру волка не способно пробить даже копье, и я сделаю из нее кирасу. Дэ Эсген даст тебе людей и все, что тебе понадобится для охоты, а после – приводи людей и скот и собирайся на войну. На убийство волка тебе – неделя. Теперь, свободен.
Может быть Альфонсо и хотел бы еще что то сказать, повозмущаться, но его грубо оттеснили – прибывших по приказу было очень много, и времени у Аэрона не было.
–Сколько надо тебе солдат? – спросил дэ Эсген.
– Сотни три.
– Дам двадцать отборных воинов с копьями и десятерых с дальнобойными луками: эти, чтобы ты не подумал сбежать куда нибудь в другую страну.
Задача была предельно ясной: убить волка, которого невозможно продырявить никаким оружием, содрать с него шкуру посреди Леса и принести ее Аэрону, хотя она и весит, скорее всего, килограмм сто.
И тут Альфонсо осенило: коготь Черной птицы! С приделанными к нему рукоятью и с ножнами, это оружие черта лысого на куски порежет, благо, если верить местным священникам, и то и то является произведением Сарамона. Где то в поместье он валяется, у него на полке (в смысле коготь, а не Сарамон).
Глубоко задумавшись, и частично оглохнув, после короткой аудиенции, скрипел Альфонсо на телеге обратно в свой особняк.
Странное создание – человеческий организм. Вроде бы ничего не произошло, но при виде своего особняка, Альфонсо почувствовал тревогу, не понятную, но зудящую и неприятную. Едва он заехал во двор, как навстречу выбежала повариха, со съехавшим набекрень колпаком и грязным фартуком, подбежала к карете.
–Ваше превосходительство, ваше превосходительство, графиня Иссилаида изволили…пропали в неизвестном направлении…
Повариха задохнулась словами, Альфонсо перестал дышать предчувствуя катастрофу. Он слез с подножки кареты медленно – медленно, словно во сне, так же медленно, не желая встречаться с неотвратимым, стремясь оттянуть этот обрывающий жизнь момент, он постоял на пороге особняка, потом зашел внутрь. Иссилаида вынесла из особняка все подчистую, вплоть до мебели, имеющей хоть какую то ценность; со всех сторон смотрела на Альфонсо пустые полки, раскрытые сундуки, перевернутые и пустые шкатулки из-под драгоценностей, даже посуда на кухне пропала. Дом звенел оглушающей пустотой.
– Ее светлость просили передать, – говорила повариха, – что нашли себе другого графа, побогаче, и что не намерены прозябать в этой дыре, ведь они молоды и красивы… Сказали, что боятся тамплей, собрали вещи в телегу и уехали.
Это был конец всего. Эта новость, словно удар молнии, разорвали в клочья душу Альфонсо, оставив уныние и боль, боль и дикую слабость. Хотелось выть, как зверь, хотелось быть зверем – лесным волком, лишенным всех этих забот с неразделенной любовью, королевскими поборами, дворцовыми интригами и проблемами с церковью. Волк ест, когда хочет, волк спит, когда хочет.
Потом появилась мысль- найти, догнать, вернуть обратно силой, вот только он тут же вспомнил, что подписал ей вольную в знак своей огромной любви и теперь над ней не властен.
–Позови Микулу. И девку – слугу, тоже, – хрипло приказал он поварихе, потом сел за стол и начал писать. Точнее, не писать, конечно, писать он не умел, но ставить подписи на берестяных свитках, заполненных особым образом.
– Вот Вам Ваши вольные, – сказал он собравшимся. Все трое недоверчиво покосились на графа: вольные феодалы как обычно, продавали за большие деньги, которых, как правило, у простых смертных не было, и потому слуги отнеслись к столь широкому жесту с опаской-не ловушка ли это? Но вольные были настоящие, а благодарности ошеломленных радостью слуг самыми искренними.
– Теперь, прощайте. Освобождайте помещение, найдите себе феодала побогаче, – оборвал Альфонсо их бурные возлияния. Они ушли, он остался один. В пустом доме.
Оборвалась последняя ниточка, привязывающая его к этой стране и решение далось легко, слегка приглушив разъедающую мысли дикую тоску. Надо действовать, надо что-то делать, хоть через силу, хоть и потеряв смысл действий… Да и смысл жить тоже.
Альфонсо закрыл все окна ставнями и заколотил их длинными гвоздями, забил дверь черного выхода, оставив один, парадный, на который и прикрутил огромную щеколду снаружи. На верхних этажах оставил амбразуры для арбалета, люк, ведущий на чердак, укрепил поперечными брусками и тоже прикрутил к нему щеколду. На втором этаже собрал все оружие, которое смог найти, привез из деревни несколько бочонков со смолой, спрятал их в сарае. У торца дома наложил сена, чтобы можно было спрыгнуть с крыши, даже, рискуя шеей, прыгнул пару раз в целях эксперимента, остался цел и доволен.
Тампли появились лишь через день, причем посреди светового дня –они и вправду никого и ничего не боялись -двадцать конных всадников, со своими нелепыми шнягами (тьфу, черт, шпагами), сверкающими на солнце безобразной тарелкой на рукояти, черные, как ночь, в плащах, но с золотыми крестами на груди, на больших, черных лошадях.
Они свободно въехали во двор, совершенно ничего не опасаясь, подивились странному виду дома с заколоченными окнами, но подумать об опасности им не пришло и в голову: слишком могущественны они были, слишком сильно их боялись все, кто умел бояться.
– Граф Альфонсо дэ Эстэда, именем Великого магистра ордена тамплей, Верховным судом правительства старейшин, ты приговорен к смертной казни за преступления против религии, связях с Лесом и ведьмами, а также убийством семерых наших братьев. Выйди сюда, и прими благородную смерть посредством отрубления головы, иначе будешь повешен, как поганый разбойник.
Это сказал первый, въехавший всадник, внешне не отличимый от остальных, но, видимо, руководитель нападения.
Альфонсо понравилась фраза «благородная смерть». Что это значит? Смерть есть смерть, умри ты хоть от переедания арбузами, вряд ли нелепо умерших не пропускают в рай. А если пропускают, что, смеются потом над ними вечность? Или благородно умерших черви в могиле едят благородно?
– Заманчиво, черный плащ, – крикнул Альфонсо в амбразуру, – ваши братья сами на меня напали, что хотели, то и получили. Семеро на одного, да деревенские бабы опаснее ваших «братьев», которых от дела отделяет море пустопорожней болтовни.
Альфонсо хотел разозлить тамплей, и он этого добился: тампли разозлились.
– Ну так подохни, как собака!– вскрикнул главный, и слез с лошади, этим, видимо, дав команду, спешиться и остальным. Стрела арбалета прилетела ему в глаз и воткнулась с громким хлюпаньем; тампль прошел еще два шага, словно и не заметил ее, и только потом упал. Налетчики замерли, как полевые собачки, удивленно уставившись на труп своего начальника, не веря, что кто-то посмел оказать сопротивление ордену, и это промедление позволило Альфонсо взвести арбалет снова и выстрелить. И только после второго убитого тампли очнулись, и попрятались в укрытия.
– Я тебя на ремни порежу, чертов ты ублюдок! – крикнул кто-то. Но это был акт бессильной злобы: чтобы порезать Альфонсо, его еще надо было достать, а луков у тамплей, не привыкших к сопротивлению, не было.
Альфонсо вылез на крышу вместе с арбалетом и кучей стрел в колчане. Крыша не была плоской, но и не была покатой, на ней, в принципе, можно было устоять, если внимательно следить за предательски вылетающей из под ног черепицей. Но самое главное, с крыши можно было отвесно стрелять вниз.
Кто то из-за укрытия кинул в Альфонсо камень, надеясь, видимо, сшибить его с крыши, или просто от злости и бессилия.
– Сдавайся, ты не просидишь там долго!– крикнули из-за стены сарая.
– Чего это? У меня припасов на три месяца.